Пятая труба; Тень власти

Я слез с лошади, подошёл и поклонился.
— Вот неожиданное удовольствие, — начал я. — Надеюсь, вы позволите мне сопровождать вас до Гертруденберга. Говоря по правде, я заблудился и в этом случае был бы вдвойне доволен.
— Очень рады вас видеть, — отвечала мадемуазель де Бреголль.
Её спутница молчала. Они стояли против света, и я не мог различить выражения их лиц. Обратившись к донне Изабелле, я сказал:
— Надеюсь, вы также позволите мне сопровождать вас?
— Вы здесь хозяин, сеньор, и для вас нет нужды спрашивать позволения.
— Да, я хозяин здесь, но предпочитаю спросить позволения.
— Можно подумать, вас так интересует мой ответ!
— Я всегда люблю получать ответ на свой вопрос, сеньорита. Может быть, это немного педантично, но так уж я привык.
— Отлично. В таком случае я скажу, что мы, конечно, очень рады видеть вас. Могу ли я отказать вашему превосходительству?
В её тоне была лёгкая насмешка и вместе с тем сарказм, и всё это было так мило смешано, что трудно было обидеться на неё, если не иметь к этому специального предрасположения. В настоящий момент я решил не делать этого.
— Покорнейше благодарю вас, — отвечал я в том же полунасмешливом тоне.
Я взял в руку поводья и медленно пошёл.
— Я случайно попал сюда, — начал я опять. — Я задумался, а лошадь моя сбилась с дороги. Должно быть, я заехал дальше, чем предполагал, — продолжал я только для того, чтобы поддержать разговор. — Города отсюда не видно.
— О, мы недалеко от него, — сказала мадемуазель де Бреголль. — Направо идёт тропинка, которая через несколько минут выведет нас на дорогу. Если мы дойдём до этой купы деревьев, то увидим её оттуда. И город тоже. Угодно вам следовать за нами, сеньор?
Я поспешил изъявить согласие, и мы пошли, донна Изабелла бросила на неё быстрый взгляд — очевидно, хотела предостеречь её. Я уверен, что она с удовольствием поводила бы меня часа полтора, пока я не буду окончательно сбит с толку и не потеряю всякое представление о месте нашей встречи или, по крайней мере, ей так не покажется. Но мадемуазель де Бреголль, очевидно, не приходило это в голову. Она, видимо, доверяла мне или, может быть, только хотела показать, что доверяет.
— Взгляните, — сказала она, когда мы достигли места, о котором она говорила.
И она показала рукой. Дорога шла под уклон по направлению к реке и Гертруденбергу, который тёмной линией выделялся на золотистом западе.
— Вот городской дом, а вот церковь Святой Гертруды. Массивная башня — это южные ворота, от которых идёт дорога на Брюссель. За ней в давние времена был расположен замок, из которого Диркван-Мерведе метал свои стрелы в город во время борьбы против своего дяди. Однако солнце светит мне прямо в глаза, — сказала она, заслоняясь рукой. — Скоро оно зайдёт и как будто не поднимется уже больше. Но разве мы не знаем, что оно заходит только на одну короткую ночь? Так и в жизни бывает. Один день умирает с отчаянием и как будто водворяется вечный мрак. А утром опять появляется свет.
Мы боремся с Господом, ибо не понимаем Его… Её разговорчивость составляла странный контраст с молчаливостью её спутницы. Они стояли здесь обе, и трудно было сказать, кто из них красивее. Обе были так похожи и так различны. Донна Марион была несколько выше ростом. Различны были их костюмы, но разница в покрое и цвете одежды терялась от золотистых лучей солнца, окутавших их фигуры. Самый большой контраст был в выражении их лиц. У одной блестели глаза и раскраснелись от разговора щёки, другая смотрела прямо перед собой, плотно сжав губы. Лицо её выражало решимость.
— Солнце слепит меня. Не могу больше смотреть, — сказала донна Марион.
Она отвернулась. На лице её промелькнуло какое-то радостное выражение, которого я не мог себе объяснить. Донна Изабелла слегка вздрогнула.
— По вечерам становится свежо, — сказала она. — Нам лучше идти. Прошу извинения, сеньор!
— Ваши желания и желания мадемуазель де Бреголль для меня закон, — отвечал я серьёзно.
Мы повернули и направились вдоль опушки леса, спускаясь в небольшой овраг, по обе стороны которого тянулись полоски зелени. Невдалеке виднелась большая дорога. Вдруг мы услыхали отрывистую команду, произнесённую по-испански. Это заставило остановиться и меня, и моих спутниц. Высокий край обрыва, за которым шла наша тропа, в этом месте понижался и, приблизившись к оврагу, мы могли видеть, что происходит там внизу.
 
Шагах в тридцати или сорока от нас стоял небольшой отряд солдат, а перед ним человек, около которого находился священник. Я понял, зачем они здесь.
— В чём дело? — дрогнувшим голосом спросила меня мадемуазель де Бреголль.
— В справедливости, которой не перестают требовать от меня, как только я сюда прибыл, — мрачно отвечал я. — Вчера утром я приказал этому человеку освободить вас на костре, и он не повиновался мне. Если бы я не подоспел вовремя, его неповиновение могло стоить вам жизни. И за это он должен заплатить собственной жизнью.
— О, если моя просьба может помочь…
— Слишком поздно, сеньорита.
Я видел, как офицер поднял саблю. Раздалась другая отрывистая команда, священник поднял крест. Раздался залп, и всё было кончено.
— Не печальтесь, сеньорита. Этот человек заслужил такую участь. Одним негодяем меньше.
— Вы неумолимы, сеньор, — тихо промолвила она.
— Говорят, — строго сказал я.
По команде солдаты вскинули ружья на плечо, повернули и двинулись обратно к городу. Только тёмное тело оставалось лежать на зелёном лужку, озаряемое заходящим солнцем. Словно из-под земли появились два человека. В руках у них были лопаты. Они подошли к телу, подняли его и исчезли так же быстро, как и явились.
— Нам лучше уйти, — сказал я.
Донна Изабелла смотрела на всю эту сцену молча и безучастно. Я дорого бы дал за то, чтобы узнать её мысли, но она не говорила ни слова. Мы скоро вышли на дорогу и продолжали наш путь. Впереди нас на некотором расстоянии шли солдаты. Разговор не клеился, никто из нас не был к этому расположен.
«Каждый человек имеет свою судьбу», — говорил проповедник там, в маленькой старой церкви. Хотел бы я знать, какова моя судьба. Я начал своё правление здесь со справедливости и старался поддерживать её по своему разумению. Но я знал, что так долго продолжаться не может. Не может продолжаться нигде, а не только в Голландии во времена короля Филиппа. Рано или поздно, — может быть, даже слишком рано — мне придётся употребить мою власть на то, чтобы совершить какую-нибудь большую несправедливость, по крайней мере в идеальном смысле. Что же тогда будет с моей миссией, если считать её справедливой? Тогда её не будет. Всё это прекрасно для проповеди, но не для мира сего. И мне было досадно, что это не так.
Прежде чем мы подошли к воротам города со стороны реки, произошло ещё одно событие! Когда мы проходили мимо какой-то лачуги, из полураскрытой двери её раздался крик о помощи. Мы распахнули дверь настежь и вошли. Какая-то молодая женщина вырывалась из объятий солдата. Я выхватил саблю и слегка дотронулся холодным лезвием до его шеи.
— Эй, compadre, стой! — воскликнул я.
Он бросил женщину — она выскочила из дома как сумасшедшая — и повернулся ко мне, словно поражённый громом.
— Сеньор! — пробормотал он.
— Ты забыл, как поплатился капитан Родригец? Я запретил всякие насилия такого рода. Разве здесь не найдётся податливых женщин в достаточном количестве?
— Сеньор, простите… я с ума сошёл… И он пал передо мной на колени.
Я обернулся к своим спутницам.
— Что я должен с ним делать? — спросил я.
— Расстрелять, — быстро ответила донна Изабелла.
— Нет, нет. Лучше сделайте ему внушение, — сказала Марион.
— Боюсь, что я не в состоянии сделать ни того, ни другого. Если я расстреляю его за такой проступок, то мне придётся сделать то же самое с другими. Никто из них не безгрешен. Я приказал, чтобы не было эксцессов, но нельзя рассчитывать, что они будут буквально исполнять мои приказания. Не помогут и внушения, ибо в следующий раз его горячая натура, ещё более разгорячённая битвой или штурмом, возьмёт своё. В вас, донна Изабелла, сейчас сказалась испанская кровь, хотя вы и не любите, чтобы вам о ней напоминали.