Пятая труба; Тень власти

— В самом деле, почему бы это? — иронически спросила она.
Он понял скрытый смысл её вопроса и с жаром продолжал:
— У нас — самое лучшее извинение. Благодаря расколу и огромным тратам, которые сделал Иоанн XXIII, или Балтазар Косса, если хотите его так называть, папский двор очутился в таком стеснённом положении, что мы принуждены занимать деньги даже для того, чтобы покрыть расходы по коронованию теперешнего папы. Управление церковью и содержание папских легатов стоят дорого. К тому же папские владения защищаются наёмными войсками.
— Вероятно, его святейшеству очень неприятно...
— Будьте справедливы. Посмотрите на царские дворы епископов и прелатов. Разве может папа жить в апостольской простоте? Если бы он вздумал так жить, его никто не стал бы терпеть. Все хотят, чтобы у папы были власть и сила, ибо от него исходит их собственная власть и сила, и все они мечтают, что когда-нибудь тиара будет возложена и на их голову. Папа — глава церкви, которая не может ошибаться. Если он не будет иметь власти изречь своё великое проклятие, то как могут они изрекать свои? Удалите из этого здания хоть один камень, и всё оно станет разрушаться и падёт. В конце концов кто сделался бы папой? Первый попавшийся прелат, у которого хватило бы силы и смелости возвыситься над другими.
— А как же Христос сказал: «Кто хочет быть первым, тот пусть будет меньшим из всех».
Камерарий искоса взглянул на неё и едва заметно пожал плечами.
— Христос дал много заповедей, которые нельзя понимать буквально. Все — не только духовенство, но и миряне, от короля до разбойника, все хотят, чтобы церковь приспосабливалась к их суетности. Но, кажется, я слышу шаги его святейшества, — вдруг сказал он. — Вы можете говорить с ним свободно и без страха. Я отдал строгий приказ никого не впускать сюда. Что касается меня, то я должен заняться своим делом. Если какое-нибудь слово и дойдёт до меня, то я сейчас же забуду его.
Камерарий отошёл к своему столу. В дверях появилась дородная фигура папы.
Мартину V, происходившему из знатного рода Колоннов, было около пятидесяти лет. На старинных монетах и медалях он изображён в виде сильного, приземистого человека, с гладко выбритым лицом и скудными волосами. У него был низкий лоб, крючковатый нос и толстые губы, на которых всегда играла деланная улыбка. Словом, это было незначительное лицо, ничем не отличавшееся от обычного типа римско-католического священника. Да он и не сделал ничего такого, что заставило бы его сойти с проторённой колеи. Он был в первых рядах тех, которые отправили на костёр Яна Гуса, и, вступив на апостолический престол, не хуже своих предшественников налегал на инквизиторов.
С первого взгляда он показался простым и прямодушным, но вскоре обнаружил большую хитрость, которая помогала ему разъединять народы, сокрушать реформаторов и уклоняться от принятых на себя обязательств. Неизвестно, был ли он щедр, но известно, что он очень любил деньги и под конец жизни сделался страшным скрягой. Рассказывали, что он подавал своим приближённым сырую рыбу вместо жареной, чтобы сэкономить на масле, и тушил в церкви свечи, которые считал излишними.
Таков был человек, перед которым пала ниц леди Изольда.
— Святейший отец! Прошу правосудия! — восклицала она. — Я не прошу избавить его от костра, если по законам церкви он заслужил это. Я прошу только не казнить его как вора. Он не заслужил этого, и я прошу только правосудия.
Глаза папы были устремлены на красавицу, лежавшую у его ног.
— Мне говорили об этом деле, — промолвил он, помолчав. — Но почему ты просишь за него, дочь моя?
— Потому, что все оставили и отвернулись от него. Не думайте обо мне что-нибудь дурное, ибо он отверг меня и отнёсся ко мне как к праху у ног своих.
— И ты всё-таки ходатайствуешь за него.
— Да, ибо писано: «Молитесь за оскорбляющих вас»! — пылко вскричала она.
— Но ведь ты' просишь не прощения, а правосудия, — промолвил папа, опять внимательно посмотрев на неё. Его голос стал как будто теплее. — Если дело обстоит так, как ты говоришь, то нужно только радоваться, что он будет признан виновным в меньшем преступлении и таким образом избегнет позорного костра.
 
— Нет, нет! Он просит только правосудия, и, конечно, я получу его от вас, которого называют святейшим.
— Разве ты предпочитаешь, чтобы его сожгли как еретика, чем повесили, как вора?
Она заметила расставленную для неё ловушку, но смело ответила:
— Да, если только он заслужил.
— Разве ты не понимаешь, что ересь есть величайший позор, смерть для души и тела? — спросил папа. В его голосе послышалось неудовольствие. — Разве ты не знаешь, что если ты говоришь таким образом, то и твои чувства становятся подозрительными?
— Сожгите меня на одном костре с ним!
— Ты лишилась ума, дочь моя, — строго промолвил папа. — Но я прощаю тебя, ибо ты не владеешь собой. Я уже назначил следователя, чтобы разобрать это дело и решить его по справедливости.
— Вы назначили дьявола, чтобы чинить закон Господень!
Леди Изольда быстро поднялась с колен. Глаза её горели.
— Если б я захотела пойти к нему, я бы знала, как добиться того, чего я желаю. Он только ведь этого и ждёт. Он — и справедливость! Святейший отец, — продолжала она, опять опускаясь на колени, — вспомните, что вы представляете Того, Кто выше страстей мира сего и соображений церкви и государства.
Мартин V нахмурился и отодвинулся от неё.
— Я не ожидал, что ты явишься сюда для того, чтобы обесчестить одного из членов священной коллегии, к которой ещё так недавно принадлежал и я сам, — сказал он строго.
— Бесчестить? Разве можно обесчестить такого человека? Что можно сказать о человеке, который явился ко мне, когда моих слуг не было дома, и хотел силою заставить меня исполнить свои желания? А когда это ему не удалось, собрался силою похитить меня на улице? Как назвать такого человека! Скажите сами.
Лицо папы стало ещё недовольнее.
— Это дьявол обманул тебя, дочь моя, — холодно отвечал он. — Не хочу предполагать, что ты лжёшь сознательно. Твоя тщеславная красота заставляет тебя видеть влюблённого в каждом мужчине. Как бы там ни было, но ты должна относиться к священной коллегии с большим почтением; если б я знал, что ты будешь так говорить со мной, ты никогда не видела бы меня. Три года люди говорили про нас самое худшее, и мы должны были переносить всё это, ибо папская власть была всё равно, что солнце во время затмения. Теперь затмение прошло, и я впредь этого не допущу. Иди, дочь моя, и раскайся. Будь довольна и тем, что тебя не позовут к ответу за твои необдуманные слова.
И в гневе папа вышел из комнаты.
— Я показывал ему письмо кардинала, которое вы мне дали, но оно принесло, пожалуй, больше вреда, чем пользы. Боюсь, что и вы говорили с ним неблагоразумно. Его святейшество очень ревниво смотрит за тем, чтобы оказывали должное почтение ему и кардиналам. Но не бойтесь, — говорил камерарий, поднимая с полу леди Изольду, — его гнев скоро пройдёт, и я постараюсь представить ему это дело в надлежащем свете.
— Благодарю вас, дон Людовико.
И она пошла к двери, бледная, но спокойная. Камерарий проводил её до самых дверей гораздо почтительнее, чем обыкновенных просителей. Сделав последний поклон, он вернулся к себе в комнату и сел за стол.
— Никогда не поверил бы этому, если б не видел своими собственными глазами и не слышал своими собственными ушами.
И, вздохнув, он принялся писать свои бумаги.
  
ГЛАВА XV
 
Наступление и конец ночи
 
Стиснув руки, леди Изольда стояла посреди своей комнаты как мраморное изваяние. Она была так же бледна, как в тот день, когда герцог Орлеанский встретил её после похорон её ребёнка. На ней было чёрное шёлковое платье, словно она готовилась к другим похоронам.
Спускалась ночь, и мрак медленно охватывал неподвижную фигуру, стоявшую посредине комнаты.