Пятая труба; Тень власти

Офицер отправился.
Через некоторое время тюремные ворота медленно открылись и показался длинный ряд жалких фигур. Они были едва прикрыты лохмотьями, дрожали от холода, некоторые едва могли держаться на ногах. Я и не думал, что их будет так много.
Что мне теперь с ними делать? Имея позади себя толпу больных, плачущих людей, нечего было и рассчитывать пробиться через ворота. Приходилось брать с собой только тех, которые не были ещё изувечены и могли двигаться. Остальные должны были остаться. Это было очень неприятно, но делать было нечего.
Мы отвели этих несчастных людей в один из глухих переулков, подальше от главных улиц, и здесь произвели их разбор. Многие плакали и просили взять их с собой: ещё жива была в памяти резня, происшедшая в других городах. Но я был неумолим. Те, которые уже не могут жить дольше, должны уступить своё место другим, более жизнеспособным. Таков великий закон жизни. Это жестоко, но это так.
Мы оставили их здесь же, на тёмной, холодной улице, предоставляя им самим спастись или погибнуть. Может быть, их возьмут к себе какие-нибудь сердобольные люди, несмотря на страшную опасность для тех, кто решился бы приютить их у себя, а может быть, и не возьмут. Мы ничего не могли сделать для них. И мы поскакали дальше во мраке: топот наших лошадей заглушал их тихие вопли.
Скоро мы прибыли к тёмному проходу, носившему название Чёртова переулка. Это было скверное место, в самой плохой части города. Здесь всегда стоял скверный запах, несмотря даже на холодное время года. Но губернатору Гертруденберга приходилось уезжать из города словно вору, ночью, незаметно, без проводов.
Тут должен был ждать нас Диего с моей женой, если бы ему удалось отыскать её. Но я уже не надеялся на это.
Всё-таки я пришпорил лошадь и первым прискакал к этому мрачному месту. Здесь стояла кучка людей — четверо мужчин и одна женщина, но моей жены между ними не было. Мужчины оказались солдатами барона фон Виллингера, а женщина — донной Марион. Я должен был подъехать к ней вплотную и только тогда узнал её. Она, по-видимому, узнала меня скорее, хотя я был в боевых доспехах.
— Дон Хаим, — воскликнула она, — что случилось?
— Вот что, донна Марион. Моей власти настал конец, и я бегу из Гертруденберга, как павший изгнанник. Теперь я стараюсь спасти всех тех, которые могут погибнуть вследствие моего падения.
— О! — вскричала она. — Я так и знала, что случилось, должно быть, нечто ужасное. Ваши люди силой привели меня сюда. Вам лучше бы оставить меня на произвол судьбы. Ваша жена Изабелла с вами?
— Нет, — с горечью ответил я. — Я не знаю, где она теперь. Я просил её приготовиться к отъезду, но, когда вернулся домой, её уже не было. Я отправил на поиски Диего, чтобы он привёл её сюда, но он не пришёл. Я уже не могу больше ждать. Я обещал ей освободить её отца, который следует сюда при войске. Теперь каждая минута дорога. Через полчаса будет уже поздно.
Донна Марион молчала. Что было ей сказать?
Я стал вглядываться в улицу, но, кроме тёмных силуэтов всадников, ничего не было видно. Прошёл почти час с тех пор, как я расстался с доном Педро. Каждую минуту его слуги могли войти в его комнату и найти его там. Немцы, конечно, могут защищать некоторое время переднюю, если захотят удержать за собой эту в сущности крайне невыгодную позицию. В доме дона Педро имеется сильный отряд его охраны, и такое положение не может длиться долго.
Я осмотрелся ещё раз. На минуту туман поднялся вверх, и в конце улицы мелькнула слабая полоса света, падавшего неизвестно откуда. На улице было безмолвно и безлюдно.
— Вперёд! — скомандовал я. — Донна Марион, я должен просить вас присоединиться к женщинам в арьергарде. Возможно, придётся вступить в бой.
Сделав несколько поворотов, мы очутились на улице, которая вела к городским воротам. Мы продолжали двигаться в тумане, едва различая дома на противоположной стороне улицы. Вдруг наш авангард остановился и выстроился тёмной линией.
Прежде чем достигнуть Бредских ворот, нужно пройти ещё внутренние ворота, уцелевшие с того времени, когда город кончался на этом месте. Эти ворота обыкновенно были всегда открыты, и в башне над ними часовых не ставили: ворота были совершенно бесполезны в наше время. Но сегодня ворота оказались закрытыми и на запоре. За ними виднелись часовые.
 
Я подъехал к воротам и нетерпеливо постучал в них рукояткой моей шпаги.
— Открыть ворота! — крикнул я.
Наверху в отверстии башни показался свет. Какой-то голос спросил:
— Кто идёт?
— Дон Хаим де Хорквера. Открывайте ворота.
— Пароль?
— Пароль? Вы смеете спрашивать меня пароль? Приказываю вам открыть ворота.
— Мы не обязаны больше исполнять ваших приказаний, сеньор. Поезжайте обратно, или на вас падёт вся ответственность за то, что произойдёт.
— Собака! Ты смеешь угрожать мне! Это будет для тебя первый и последний раз. Дайте сюда топоры, — крикнул я.
Я был в ярости от этого неожиданного препятствия. Может быть, я должен благодарить за него мою жену!
Не оставалось ничего другого, как силой пробивать себе путь. По обе стороны ворот непрерывной линией стояли дома, построенные на валах прежнего города, а за ними тянулся канал. Нужно было как можно быстрее скакать назад почти до ратуши, чтобы заехать за ворота, а это было слишком рискованно.
Появились топоры, и тяжёлые удары с громом посыпались на ворота. В ту же минуту сверху грянуло несколько выстрелов, а внизу, сквозь ворота, просунулся целый частокол ружей, которые на таком близком расстоянии, конечно, не могли дать промаха. С полдюжины моих людей упало, а ворота были целёхоньки.
Если дело пойдёт таким путём, то я рискую потерять половину моих сил и не продвинуться вперёд ни на шаг. Правда, мы захватили с собой лестницы, но я при этом имел в виду главные ворота, больше подходящие для штурма. Здесь же башня поднималась прямо над бойницами, и наши лестницы, даже связанные вместе, едва достали бы до ближайшего окна, сквозь которое мог бы пролезть человек. При штурме города эта башня не могла иметь такого грозного значения, ибо дома с обеих сторон её были невысоки — можно было захватить их и через них войти в город. Но нам нужно было пройти с лошадьми, к тому же и времени в нашем распоряжении было очень мало. Никакого сообщения между домами и башней не было, иначе мы бы заметили его.
У некоторых из моих людей были аркебузы и пистолеты, и они старались попасть в защитников ворот сквозь бойницы. Но немцы никогда не были хорошими стрелками. Кроме того, было очень темно, люди нервничали, зная, что каждую минуту враг может нагрянуть сзади, и тогда мы окажемся в мышеловке.
Минута шла за минутой. В первый раз в моей жизни я почувствовал, что такое страх. Я боялся не за себя. Мне стало жутко из-за того, что я буду не в состоянии сдержать своё слово, что те, кого я обещал спасти, и люди, доверившиеся моей ловкости и моему счастью, будут перебиты v меня на глазах.
Второй залп с башни повалил ещё несколько человек. Я потерял своё обычное хладнокровие. Соскочив с коня, я выхватил топор у одного из солдат и подбежал к воротам. Я ударил им в ворота со всей силы, но ворота были дубовые, твёрдые, как железо. Каким-то чудом ни один выстрел не попал в меня. Может, стрелявшие из башни нарочно хотели оставить меня в живых. Не все, конечно, ибо вдруг я почувствовал страшный удар по голове, сопровождавшийся таким грохотом, как будто на меня обрушился целый город.
Я без чувств упал на землю.
Когда я пришёл в себя, то почувствовал, что по моему лицу течёт что-то тёплое, и услышал голос фон Виллингера, который говорил:
— Вы с ума сошли, дон Хаим? Если вы падёте в битве, то всё погибло. Мои люди пойдут за вами куда угодно, ибо они убеждены, что вы всё можете сделать и что вы заключили договор с дьяволом. Но если вас не будет перед ними, то нельзя будет их удержать, ибо наше положение не из приятных. Надеюсь, вы не пострадали? Сначала я думал, что они убили вас этим тяжёлым горшком.