Учебник по химии (СИ)

Но я нашёл выход.
Мы обгоняли неспешные обозы на полном ходу, почти плечом к плечу; я располагался к телегам, конечно, ближе. При этом я поворачивал голову в сторону Ведит: мы изображали деловую беседу, что-то вроде этого:
— Хозяин! — говорил я как можно громче и с большим почтением. — Надо поспешать. К вечеру как раз успеем.
— Да, опаздывать мне никак нельзя, — отвечала надменная девчонка сварливым голосом злобного начальника химической (или какой там?) лаборатории.
Дело ясное: наёмник сопровождает куда-то молодого, но очень уважаемого человека. Запылившиеся обозники, одуревшие от многодневной монотонной тряски, нас, казалось, вообще не замечали. Охранникам, быть может, и хотелось бы поразмяться на нас, чтобы скрасить серую скуку удручающе медленного пути, но, во-первых, у них всегда есть обычный приказ: на провокации не поддаваться, доверенным грузом не рисковать, а, во-вторых, моё уважительное отношение к спутнику их явно охлаждало: чёрт его знает, на кого наткнёшься — потом своё же начальство загрызёт: почему остановил, какое твоё собачье дело, своих забот, что ли, не хватало? Ведит уже давно бросила свою испохабленную курточку: я купил ей дорожный костюм и плащ, причём бывший хозяин так и не узнал, для кого я их покупаю. Вид у них был, сами понимаете, не то, что провинциальный — откровенно деревенский, но кому какое дело, что уважаемый человек считает нужным одевать в такой дороге? Да хоть пугалом огородным вырядится. Может, так надо?
Таким образом, Ведит сменила свой внешний вид, а обозники видели меня только в профиль.
Мы за неделю озверели; я оброс колючей щетиной, а у девчонки глаза стали как у затравленного волчонка. Лесные ночёвки наш внешний облик никак не улучшали: мы пропахли горьким запахом дыма от костров, и нам никак не удавалось выспаться вдоволь. Всё чаще и чаще мы из придорожных кустов наблюдали на дорогах отряды державников, но, конечно, это объяснялось, в основном, близостью войск и границы — едва ли Ведит удостоят такой чести плотной облавы. Но я не собирался выходить из укрытия и спрашивать у них: «Ребята, а вы тут не нас, часом, ловите, а?» Сами понимаете, наши постоянные шныряния по кустам убивали у нас кучу драгоценного времени, а скорость движения оказалась не та, не та…
По ночам мы укладывались спать на «приличном» расстоянии друг от друга, по разные стороны костра. Вернее, я-то был не против вообще спать под одним моим плащом, но девчонка после нашей ссоры замкнулась, стала как бы чужой. Хорошо хоть ужин делать не отказывалась, дровишки собирала, котелок мыла. Это, скорее всего, ей моя стряпня не нравилась.
Однажды ночью раздался пронзительный девичий визг — меня аж подбросило. В глазах ещё крутились картинки сна, а я уже мечом замахнулся:
— Кто?!. Где?!. А?
— Вон там, вон-вон, смотри! Там глаза светятся!
— Тьфу ты, зараза! — я в сердцах сплюнул. — Это же шнырги! Паскудные твари, конечно, но орать-то зачем?
Но девчонка уже вцепилась в меня мёртвой хваткой, озираясь в диком ужасе. В непроглядной чаще послышалось насмешливое потявкивание, шорох потревоженной листвы. Да, шнырги, малая стайка.
— Они же кусаются!
— Ну, не так, чтобы очень… Трусливые они, мелкие. Питаются падалью, остатками после хищников. Но и раненого могут загрызть запросто, ежели человек — без сознания. Огня боятся, — и я подбросил в подёрнутые седым пеплом угли несколько сухих веток. — Ты что, про шныргов никогда не слышала?
— Слышала…
— Как ты вообще неделю в лесу жила, если шныргов боишься, как мышей? За каким тогда чёртом тебя понесло от некислой кормушки по глухомани скитаться, — с державниками в прятки играть? — я очень сильно изумился и даже разозлился.
— Ну, не думала я тогда про шныргов как-то, и не встречались они мне… — протянула беглая химичка и обиженно замолчала.
Я тяжко вздохнул и бросил ненужный меч возле своего ложа. Женщина, — что ж с неё взять-то? Ей думать вовсе не обязательно. Это МНЕ сейчас за двоих думать надо.
У меня голова и так уже полуседая, а благодаря соседству неуравновешенной девчонки я рискую получить «удар» и навсегда стать лежачим инвалидом, паралитиком. Это если я её не убью, инстинктивно ударив мечом или ножом при самозащите, когда она заорёт благим матом или вцепится в меня, когда я совсем того не ожидаю…
 
Ведит схватила охапку своего лапника и перетащила поближе ко мне, на мою сторону костра. Легла, накрывшись купленным покрывалом, и притихла. Вот и ладушки: молчаливая и тихая женщина — это спокойствие для мужчины.
Ближе к границе по дороге ехать стало совершенно невозможно: державники (или кто?) охраняли все мосты, выборочно шмоная спутников. Мы наткнулись на военный патруль — я еле-еле отбрехался: наниматься едем. Так все наёмники идут по столичному тракту, а ты что тут делаешь?! — я ж не в основную армию, а по приглашению. Кто пригласил? — да какая вам разница? Ну-ну, зачем же сразу за острые ножики хвататься? — полковник пригласил, тот самый. Теперь ясно? Так что я правильно еду: мне сюда сказано. И не ваше дело. Вы, кстати, сами-то из какого легиона? Северного? Там по-прежнему Кривой командует? — ну, тогда привет ему от Ворона: он меня знает. Вам тоже счастливо отвоевать. (Между прочим, Кривой действительно знает Ворона из «ночных сов». И уже очень давно хочет его повесить. Но в погоню отряд не пошлёт, конечно: командирам легионов такими пустяками заниматься сейчас совсем недосуг. Да и Кривой, на самом деле, вполне разумный вояка, старой закалки — из благородных: такой не будет гонять своих людей за каким-то там Вороном по всей округе. Попсихует только, хе-хе.)
Ведит позади меня свернула в лес; патруль проскакал себе дальше мимо неё. Она снова выехала на Чалке на дорогу, догнала меня, и я принял решение: нам надо идти дальше только лесом.
Когда мы отдалились от дороги на приличное расстояние, Ведит сказала:
— Когда тебя остановили — я так испугалась…
— Конечно, — я призадумался, — если б меня загребли — тебе точно хана. К своей тётке ты уже ни за что не доберёшься, а в Божегорию через границу без меня тебе тоже не попасть: тут войска кругом — плюнуть некуда, и разъезды по всем дорогам.
— Да я ж не о себе подумала… Я за тебя испугалась, — она поджала губы и обиженно отвернулась. — Тебя ведь могли схватить и убить.
На всём белом свете пока ещё никто, кроме моей мамы, за меня не боялся. Каждому человеку надо бояться только за самого себя. Но я этого ей тогда не сказал.
— Давай слезай. Дальше пойдём пешком: так проще будет.
  
Болезнь
 
Неприятности в этот день для нас не закончились. Ближе к вечеру зарядил дождичек, и, сами понимаете, не грибной. Вскоре холодная влага пробила зелёную подушку леса, любое касание к веткам обрушивало на нас кружку воды. Костёр я разжёг, но из-за дождя он давал больше едкого дыма, чем огня.
К концу ужина капать перестало, но наш ночлег был безнадёжно испорчен. Сначала мы сушили над углями свои промокшие плащи, потом соображали, как сделать сухое ложе, если все ветки — сырые. Наломанные веники держали над костром, но высушить их до конца у нас терпения не хватило — пришлось покидать их на землю так, как есть. Ложе укрыли плащом Ведит, а укрывались моим.
Вы думаете, что спать в лесу с девушкой под одним покрывалом — это романтично? Увы, не в каждом случае. Мы съёживались в комочек и жались друг к другу; стуча зубами, забывались коротким сном, потом просыпались от того, что один бок замёрз окончательно или от того, что сосед повернулся в другую сторону, меняя бока. Я от холода во сне так сжал зубы, что дёсны заболели; мне снилось даже, как будто я себе их сам выдёргиваю, голыми руками. Я уж и дрова подбрасывал, но это давало лишь временное тепло, на час.
 
Утром мы встали совсем разбитые, вяло позавтракали и потащились дальше. Робкое солнышко высушивало лес; ближе к обеду стало вполне тепло. Я шёл и рассуждал вслух: