Настоящие мужики детей не бросают
Подскочил официант, принес пиво и креветки.
— Самого Серого нет, и, думаю, он вряд ли появится, но тут появился один его школьный друган, Паша зовут, можете с ним поговорить, если хотите, — предложил он.
Официант бросил взгляд в сторону первого столика, за которым пригнездился щуплый круглолицый паренек с кудрявой черной шевелюрой.
— Он, кстати, тут рядом, в круглосуточном магазинчике «24 часа», работает, вон, через дорогу!
— Ладно, мы подумаем, — хмуро кивнул капитан.
Официант отошел. Они посидели, молча попили пивка, поели креветок. Дружеский разговор не ладился, а выворачивать себя наизнанку, даже перед другом, Климов не мог и не собирался. Не понимает, значит, не понимает, бисер метать капитан не намерен.
— Ладно, поехали, — допив пиво, поднялся он.
— А что, парня не тряхнем?
— Да туфта все это! Бред больной старухи.
— Зачем мы тогда вообще ездили?
— Ни зачем. Ты едешь?
— Да нет, я поговорю все-таки с этим другом. Надо отработать версию, коли приехали!
— Что ж, отрабатывай! — зло усмехнулся Климов, бросил на стол сотенную и вышел из пивбара.
Кравец поморщился, несколько секунд сидел молча, раздумывая над этой выходкой капитана, потом оглянулся на первый столик, но Паши там уже не было.
Сан Саныч готов был избить переростков за те жестокие откровения, что они ему поведали, и не очнись вовремя хозяин квартиры, не появись на кухне, фотограф не смог бы овладеть собой, настолько его потряс откровенный и циничный рассказ подростков. Но в этот драматичный момент, кряхтя и постанывая, в драной майке появился пожарный, которого прямой удар в челюсть, видимо, все же слегка отрезвил, и тот, снова увидев племянника старухи, долго не мог понять, чего он делает на его кухне
— Ты что, за буфетом приперся? — хватаясь за чайник и высасывая воду до донышка, прохрипел он.
— В какой детдом вы отдали мальчика? — пытаясь взять себя в руки, сдержанным тоном выговорил фотограф.
Зайцев, высосав чайник, боком приблизился к раковине, открыл шумный кран и, припав к нему, еще почти минуту не мог оторваться. Потом отдернул голову, громко икнул, шумно задышал, выпучив глаза и утирая губы. Обернувшись и увидев Смирнова, пьяница несколько секунд с удивлением смотрел на него, точно соображая, зачем тот явился.
— Ты за буфетом, что ли?
— Я спрашиваю, в какой детский дом вы отдали мальчика? — угрожающе прорычал Сан Саныч.
— Какого мальчика?
— Того самого малыша, которого резиновым шлангом избивали твои змееныши! — выкрикнул фотограф.
Пожарник наморщил гармошкой узкий лоб, взглянул на детей, но те отчаянно затрясли головами, доказывая, что они этого не делали.
— Да они же еще маленькие, а тот был… — Зайцев напрягся, пытаясь вспомнить, каким же был тот, но память вконец ему отказала. — Да и не могли они… Мои дети мухи не обидят!
— Ты скажешь или нет, куда ты сдал моего мальчика?! — набросившись на пьяницу и схватив его за грудки, в ярости закричал Смирнов. — Если ты не скажешь, я набью соломой твою пустую башку! Ну?! Ты слышишь?!
Фотограф прижал его к стенке, и пожарный, увидев перед собой разъяренное лицо, почувствовав в голосе незнакомца нешуточную угрозу, мгновенно спасовал.
— Да тут неподалеку этот детдом! Две остановки на автобусе! Здесь, рядом!
Сан Саныч прошел к двери, обернулся и с презрением бросил последний взгляд на пожарного.
— Ты не только звания отца не достоин, ты звание человека не имеешь права носить! Кого ты растишь, кто ты сам есть?! Кто?! Мешок с кишками и дерьмом, и больше ничего! — выкрикнул фотограф и вышел, хлопнув дверью.
В желудке снова кольнуло, хоть и не сильно, но боль на мгновение погасила свет в глазах. Он испугался, зашел в первую попавшуюся аптеку, спросил альмагель. Продавщица выдала ему лекарство, и он там же проглотил несколько ложек приторного и отвратного на вкус геля, присел на батарею и несколько минут сидел неподвижно, прислушиваясь к себе. Однако, несмотря на недоверие к той гадости, которую Сан Саныч проглотил, боль в животе вдруг утихла и, подобно злобному зверьку, уползла в свою норку.
Неужели через несколько минут он заключит в объятия своего сына, прижмет его к груди и скажет ему: «Больше мы никогда не расстанемся! Никогда!» Неужели это свершится?
Автобусы в Анине почему-то не ходили, но северный ветерок, пощипывавший нос и уши, поутих, и добираться пешком даже было приятно. Через полчаса Смирнов уже входил в кабинет директора детского дома. Сухопарый мужчина лет шестидесяти с тонкой ниточкой усов над верхней губой, с темным загорелым лицом бросил на вошедшего цепкий взгляд и подниматься не стал, словно сразу определял, кто входил к нему в кабинет, для кого надо было встать, выйти из-за стола, пожать руку, а с кем можно было обойтись сухим, но доброжелательным кивком.
— Петр Казимирович Могилевский, — вежливо представился хозяин кабинета. — Присаживайтесь!
— Смирнов Сан Саныч. К вам недели две назад некий Зайцев, местный пожарник, приводил ребенка, Сашу Смирнова. Его тут одна старушка нянчила, она внезапно умерла, а мать, Александра Александровна, и я, мы, к сожалению, оба были в отъезде. Неловко все получилось, да что сделаешь. Я могу увидеть сына?..
Могилевский молча смотрел на гостя.
— Вот мои документы! — Фотограф протянул удостоверение «Известий».
Директор взял его, внимательно осмотрел, сверил фотографию и пришедшего, вернул документ обратно.
— Так я могу увидеть сына?
— А его нет.
— Как — нет?!
— Подождите, не волнуйтесь, я вам все объясню! Чаю хотите?
— Нет, не хочу!
— Все произошло неожиданно! — виновато заулыбался Могилевский. — Ко мне приехал коллега, заместитель директора детского дома из Серпухова. Мы сидим, разговариваем, и вдруг приводят мальчика. Без документов, без направления, без всего! Взять его я, естественно, не могу! У нас все же государственное учреждение, а не вокзальный отстойник, мы не можем брать детей с улицы, мало ли чем они больны, о чем я этому Зайцеву и говорю, рассказываю, куда надо обратиться, чтобы оформить ребенка к нам, хотя мест у нас нет, все переполнено. Ну и тут мой коллега решил помочь человеку, да и мальчику тоже. Тот плакал, кричал, что обратно к пожарному не вернется, и забрал его с собой в Серпухов. Там, говорит, места есть, да и документы он собирался быстро, без волокиты оформить. Вот такая произошла история. А у меня действительно и мест не было. На пол же сироту не положишь, котлету у другого не отберешь, — Петр Казимирович вздохнул, развел руками, взглянув на помрачневшего фотографа. — А что было делать? И мальчишку жалко. Он как услышал, что кто-то хочет его взять с собой, сразу же согласился, закричал: «Дяденька, возьмите меня с собой, возьмите, я хороший!» У меня даже сердце перехватило. Разве вы бы иначе поступили?
Сан Саныч, услышав эти отчаянные слова сына, с трудом сдержал слезы. Могилевский вызвал секретаршу, попросил принести два чая.
— Да, я, наверное, поступил бы так же, — выдержав паузу, пробормотал фотограф.
Секретарша принесла два стакана чаю и печенье на блюдечке. Петр Казимирович с облегчением вздохнул, обнаружив понимание со стороны корреспондента, ибо поначалу сильно испугался: все же ребенок, живая душа, а он отдал его первому встречному.
— Пейте чаек! Горяченького надо! Хотите, курите!
— Я не курю.
— А у нас, сами знаете, какой бюджет, какие зарплаты у нянечек и воспитателей! Все на энтузиазме! Раньше шефы были, шелкоткацкая фабрика, кое-чем помогали, хотя бы материей, мы тут платья шили для девочек, все подспорье, а сейчас и у них денег нет. По осени из дома яблоки сюда приносим, тыквы, кабачки, чтоб хоть как-то разнообразить меню… — директор вздохнул. — Дети иногда сами приходят, хотят у нас остаться, а мы взять не можем. Нет мест. И сверху не дают. Страшные времена!
— У вас адрес, фамилия, отчество того директора остались? — спросил Сан Саныч.