Раскрепощение (ЛП)

— Обнадеживающе. Очень обнадеживающе, — растягивает Каллум. Тыльная сторона его ладони движется все выше и выше, а затем костяшки его пальцев касаются моего затвердевшего соска, и меня пронзает сильнейший жар. Я вздрагиваю от наслаждения.
— Это, — говорит мне Рейф, и звучит так, словно каждое слово дается ему с трудом, — то, чего тебе не хватало. Только начало того, чего тебе недоставало, Белина.
Я полностью готова к этому сценарию. Всеми фибрами души хочу дать этим мужчинам то, чего они желают, и взять от них то, в чем так нуждается мое тело. Я приму каждое поглаживание. Каждое растирание. Каждый поцелуй. Они думают, что поглотят меня, заявят на меня права, но понятия не имеют о глубине моей жадности к этому. Совсем не представляют.
— Давай посмотрим, что у нее есть для нас, а? — вставляет Каллум.
Рейф кивает.
— Сделай это. — он засовывает руки в карманы, ткань его брюк натягивается еще сильнее на его непристойной эрекции, и я сглатываю.
Каллум остается на коленях и, наклонившись к моим ногам, хватает за подол моей ночной рубашки. Прохладный воздух обдувает мои голени, когда он поднимает ее выше. На бедра. Боже мой. Область между моими ногами теперь открыта, воздух танцует над чувствительной кожей, когда он стягивает ткань на мой живот, грудь, через голову и, наконец, оставляет ее на моих запястьях, связанных лентами.
Повисает напряженная тишина, затем сдавленный вздох Каллума и резкий выдох Рейфа, от которого мое тело поет, будто он одарил меня похвалой. Я поднимаю на него взгляд, и мои глаза встречаются с этими двумя озерами разврата. Мне кажется, что он не самый многословный парень, но это и не обязательно, потому что эти глаза — окна в его душу, и в этот момент я молюсь тому самому Богу, которому мы бросаем вызов, чтобы его душа была такой же черной, как предполагают эти окна.
Он опускается на колени рядом со мной и возводит глаза к небу.
ГЛАВА 21
Белль
Комната на мгновение замирает. Тишина. Рука Каллума крепко прижата к моим запястьям.
Затем Рейф кладет руку мне на живот, и мягкое, теплое прикосновение его большой ладони к моей обнаженной коже напоминает поворот ключа в замке. Это делает мое тело якорем, пока душа воспаряет ввысь.
Мой взгляд прикован к его лицу, но его глаза по-прежнему устремлены вверх. Его свободная рука прижимается к сердцу.
— Простите меня, отец, ибо я согрешил.
Его пальцы скользят по моей коже, надавливая кончиками, как будто он пытается коснуться как можно большей части меня.
— Я собираюсь обесчестить эту молодую женщину и, следовательно, обесчестить Тебя.
Его рука тянется вверх.
— Она слишком красива, чтобы оставаться нетронутой. Слишком соблазнительна. Ее потребности слишком велики, чтобы мы могли их игнорировать, какими бы неправильными они ни были.
Его пальцы касаются нижней части моей груди.
О Боже.
Они так близко к тому месту, где я нуждаюсь в них.
Мое дыхание учащается. Я — Белина, а он — отец Рейф, и я погружена в это. Я исчезла. Как у него так хорошо получается?
— Мы плоть и кровь, Отец. Слабы. У нас нет шансов рядом с ней. Прояви к нам своё прощение.
И с этими словами он бросает на меня такой угрожающий взгляд, словно отправляет меня в ад за то, что я склоняю его к греху, к падению, а затем опускает свою темноволосую голову и захватывает один твердый сосок, в то время как Каллум растягивается на кровати и проделывает то же самое с другим.
Зрелище двух мужчин, присасывающихся к моей груди, этих двух темных, взъерошенных голов, пожирающих меня взглядом, само по себе уже слишком. Но это? Глубокие движения, втягивания, пощипывания и скользкие, теплые, скользящие языки по моим нуждающимся маленьким соскам?
Все это воздействует прямо на мой клитор. Клитор, который они обнажили, а теперь игнорируют, и который уже так набух, что я могу кончить только от этого. Это так приятно, так интенсивно, так невероятно горячо, что я едва могу перевести дыхание.
Вот чего мне не хватало прошлой ночью из-за повязки на глазах. Мне не хватало места в первом ряду, где двое мужчин ублажали меня и играли роль священников, которых на мессе тащил к краю адской бездны неосознанный зов сирены невинной, забывчивой молодой послушницы.
  
Я наслаждаюсь их прикосновениями и позволяю себе направлять Белину, послушницу. Белину, которая еще несколько минут назад мало что знала о пороке, кроме снов, мучивших ее в те моменты перед пробуждением, а теперь лежит связанная в своей постели, пока два священника пирует ей.
Ей было сказано прислушиваться к своей душе, а не к своей плоти.
Но в этот совершенно мучительный момент ее плоть поет так громко, что это все, что она может слышать. Это заглушает голос Бога, и она хочет большего. Большего. Большего.
Рука Рейфа снова опускается к моему животу. Опускается еще ниже, и я выгибаюсь навстречу прикосновению его губ и раздвигаю ноги, насколько могу.
Мне нужны его прикосновения там.
Прикосновения Каллума.
Чьи угодно.
Мне все равно.
Рейф отрывает рот от моего соска с влажным чмоканьем, от которого у меня внутри все сжимается, и поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.
— Каково это, Белина?
— Потрясающе, — стону я.
— У тебя восхитительная грудь. Красивые соски. Они были созданы для того, чтобы к ним прикасались мужские рты. А не для того, чтобы прятать их под чертовой одеждой.
Я издаю горловой стон.
— Так же, как и все остальное в твоем теле, — продолжает он. — Но мы не хотим давить. Не так ли, отец Каллум?
Каллум выныривает, чтобы глотнуть воздуха, и улыбается мне, мои соски ноют от того, что их бросили.
— Верно, — говорит он. — Может быть, на сегодня хватит. Она и так уже была плохой девочкой. Может быть, нам стоит оставить ее здесь, чтобы она поразмыслила о своем вечном проклятии, прежде чем снова согрешит.
Дразнящие пальцы Рейфа касаются совершенно не монашеской растительности на моем лобке, и я вздрагиваю. Они так близко к тому месту, где я нуждаюсь в его прикосновении.
— А ты как думаешь, Белина? — спрашивает он. — Следует ли нам развязать тебя и оставить наедине с тем, что ты уже натворила? Или нам помочь тебе согрешить еще больше? Показать, чего ты лишена?
Я смотрю в его темные глаза. На острый выступ его челюсти, потемневшей от щетины.
Это выглядит грубо.
Похоже, это могло бы обеспечить именно то трение, в котором я сейчас так нуждаюсь.
У меня нет выбора, что будет дальше.
— Я хочу, чтобы вы показали мне, отец. — я четко произношу слова. — Хочу, чтобы вы осквернил меня.
Наши взгляды встретились, и мои глаза передали сообщение, столь же ясное, как и мои слова. В эту игру могут играть двое. Для меня важно, чтобы Рейф знал, что в этой ситуации я могу быть главной. Что у меня есть возможность повлиять на него и Каллума, даже когда они уничтожают меня.
Я хочу быть полностью в их руках. В их власти. Но и хочу, чтобы они тоже ели с моей ладони.
Рейф стоит и смотрит на меня, сжав пальцы в кулаки. Наконец, он коротко кивает и поворачивается к Каллуму.
— Ты слышал ее. Пора показать ей, на что она способна.
Мне кажется, что он подходит к изножью кровати как в замедленной съемке.
Время останавливаться, когда он забирается на кровать, становится на колени у меня между ног и смотрит вниз на вид перед ним.
Ожидание, когда он прикоснется ко мне, — особый вид пытки.
И меня поражает, что все происходит на двух уровнях. Даже когда я полностью погружена в эту восхитительную фантазию о том, как меня растлевают два горячих священника, я с болью осознаю, что это единственный формат, в котором я могу быть с Рейфом.
Я девственница. Он красивый, опытный и, скорее всего, распутный владелец секс-клуба.
Вне этой комнаты, у меня нет шансов с таким парнем, как он.
Но здесь, в этих стенах, я могу ощущать его взгляд на себе, его прикосновения. И, возможно, надеюсь, даже его губы.