Большой Дом (СИ)

— Эгегей,— ещё тише отозвались восемь Печкиных вокруг.
— Эгегей,— чуть слышно донеслось от двенадцати Печкиных, стоящих далее.
Печкин покачал головой, и ушёл в свою избу. 
За всё время, которое он был один, почтальон успел натаскать из дома профессора Сёмина самых разных книг. Печкин не жадничал. Он брал те книги, которые он мог понять. В самом крайнем случае, он брал такие книги, которые он надеялся понять, прочитав книги, которые уже понимал.
  
Сейчас он с особым упорством взялся за том, озаглавленный «Тактическое применение топологических замыканий». Её для военных писали. Самые непонятные места в ней были разъяснены простыми и понятными словами. Потому что у наиболее вероятного противника тоже были Ремесленники, и надо было Красную Армию подготовить к встрече с ними.
Печкин книгу прочитал медленно и два раза. Ему торопиться было некуда. А когда он всё понял, то начал выполнять инструкции. Простые и понятные. Он бы и раньше их начал выполнять, но очень уж ему было важно остаться в живых после выполнения этих инструкций.
У почтальона Печкина были свои счёты.
С тех пор, как Слейпнир улетел, дядя Фёдор и его товарищи совсем загрустили. Ели и спали кое-как, и почти не занимались с профессорскими книгами. Мурка ходила потерянная, всё телёнка своего искала. И даже тр-тр Митра захандрил, и почти не двигался, так что дядя Фёдор не сразу понял, что трактор стоит на месте не потому, что на него особый тракторный сплин накатил, а из-за того, что ездить не может.
Стали они с Матроскиным разбираться, что же такое случилось, вот только никто из них в технике почти ничего не понимал.
— Давайте призовём, этих, как их, фикси?— предложил Шарик, который за суетой вокруг трактора наблюдал.
— Не фикси, а пикси,— поправил его Матроскин,— Только во-первых, они в наших краях не водятся, а во-вторых, от них из пользы — один вред и безобразия.
— Может аккумулятор сел?— подал идею дядя Фёдор.
Он слышал, что с машинами такое случается.
— В контейнере не сел, а тут сел?— фыркнул кот,— И кур живых мы ему пытались засунуть — никакой реакции. Нет, тут в чём-то ещё дело. Хотя мысли у тебя правильные, дядя Фёдор. Надо бы предохранители проверить.
Матроскин залез Митре в кабину и, спустя несколько минут, довольный, вылез.
— И в самом деле… предохранитель сгорел,— в лапах у кота было что-то почерневшее, с двумя металлическими хвостиками,— надо бы как-то замену найти.
Но как они не искали, ничего подходящего под руками не оказалось.
— И что нам делать?— спросил дядя Фёдор.
— Жучка делать,— пожал плечами кот Матроскин.
— Мне папа говорил, что от жучков только неприятности случаются,— возразил дядя Фёдор,— без предохранителей ничего хорошего не выйдет.
— А тебе папа говорил, где внутри замыкания Макондо предохранители искать?— поинтересовался кот.
Дядя Фёдор промолчал.
— Вот и я о том же,— хмыкнул Матроскин,— неси проволоку, будем возвращать Митру к нашей бренной жизни!
Мальчик исчез в доме, а кот продолжил рыться в потрохах трактора. И, когда дядя Фёдор вернулся с проволокой, у Матроскина было новое открытие:
— А теперь смотри, тут ещё одна крышка есть, а под ней лимбы. Ничего тебе значки на них не напоминают?
— Енохианский алфавит, кажется,— предположил дядя Фёдор.
— Только это не буквы.— заметил кот,— а цифры. Разных букв на лимбах всего двенадцать, так что у нас здесь енохианское число получается. И что-то мне подсказывает, что не с бухты-барахты такая машина в этом месте оказалась. Я-то всё думал, куда эта «алтарная проходческая установка» проходить должна. А что если трактор наш сможет из замыкания выйти, когда будет знать, куда ему двигаться?
— Но нам нужно какое-то число, чтобы им воспользоваться.
— Не без этого. И, главное, дядя Фёдор, вариантов-то у нас немного. Или профессор эти числа имел, или Печкин — заключил Матроскин.
— У профессора мы никаких чисел не нашли.
— Значит, надо нам будет по душам пообщаться с нашим почтальоном,— нахмурился кот.
— Граждане, разрешите вас перебить,— раздался со стороны незнакомый голос.
За пределами охранного построения стоял профессор Сёмин. Иван Трофимович и прежде не производил впечатления приятного собеседника, а сейчас так и вовсе выглядел жутковато. Лицо у него было осунувшееся и бледное. Шрам чернел. Полы пальто развевались на ветру.
— Можно подумать, что вы тут без нас недостаточно перебили,— ощерился Матроскин.
— Я, всё-таки, буду настаивать. И к тебе, кот, у меня особенно много вопросов накопилось. В частности, по поводу Ирвена, кстати, где он?
Из-за угла вышел, недобро потягиваясь, Шарик.
— Дядя Фёдор, ты мне скажи, что это за дяденька и как мне с ним обойтись? Вдоль или поперёк.
Профессор скривился, так что его шрам начал молнию напоминать. Матроскин бочком, бочком и куда-то исчез.
— А вот и виновник торжества,— обрадовался Сёмин.
— Шарик?— удивился дядя Фёдор.
— Ролик,— передразнил его Иван Трофимович,— представляю тебе, мальчик, шедевр прикладной демонологии. Малый степной демон, Ирвен, призванный и воплощённый в рекуррентную органическую оболочку. На секундочку, это потребовало решения уравнения Гленвилла в действительных числах.
— Я пока с высшей математикой не очень дружу,— признался дядя Фёдор.
— В таком случае, мне очень жаль, что ты не сможешь напоследок оценить всю красоту сложившейся ситуации,— ядовито заметил профессор Сёмин.
Он сложил пальцы в такую фигуру, которую живое существо, кажется, не могло бы изобразить. И произнёс:
— Ты, глиною обожженный, камнем рождённый, огнём заклятый, водой проклятый, луной призванный, ты, клеть внутри клети связанной внутри клети, связанной внутри вместилища о шести зеркалах, каковой внутри, такой и снаружи, глядящий снаружи внутрь, Игнас Псоглавец, голодный, пожирающий…
Шарик замер. Сквозь шерсть его, в ритм заклинанию профессора, начали пробиваться чёрные иглы. Иглы превращались в маслянистые брызги, взлетали в воздух и снова ныряли Шарику под шкуру.
— Нет, Шарик, нет!— отчаянно вскричал дядя Фёдор,— ты же с нами, ты же наш, ты же Шарик… пожалуйста, я прошу тебя…
Пёс стоял, прижавшись к земле. Глаза его подёрнулись нефтяной плёнкой. Профессор продолжал:
—… алчущий, предвечный, сотрясающий степь, ужасающий царствия, порабощающий народы, связанный внутри…
— Клети,— пророкотал Шарик нутряным тяжёлым голосом.
— Съешь меня, его, её, их… — монотонным голосом протянул профессор.
— Их…— земля вокруг пса почернела, изошла чёрными ростками.
— В надеждах и пламени, ухмылкой манящий, в зеркала, внутри…
— Вместилища,— Шарик вырос и раздался вширь, его лапы, казалось, прорастали в чёрное под ним.
— Шарик, остановись!— кричал дядя Фёдор, отступая перед разползающимся нефтяным пятном.
— Поздно,— торжествующе возвестил профессор Сёмин. 
Пёс медленно развернулся к мальчику, изготавливаясь к прыжку. Из его распахнутой пасти на землю лилась пузырящаяся жижа, чёрная и густая. Напряглись бугрящиеся под шкурой мышцы.
Хрясь!
Голова Шарика отделилась от туловища.
Мальчик в ужасе пошатнулся и осел на землю.
— Прости, дядя Фёдор,— Матроскин уронил топор, слишком тяжёлый для его лап.
— Видишь, мальчик,— ухмыльнулся Иван Трофимович,— твой кошатый друг в принципе не в состоянии прекратить дышать, врать и говорить одновременно. Это, прости за каламбур, живая чёрная неблагодарность. Никто не мешал ему вернуться туда, куда ему по всей справедливости было предначертано отправиться. Но нет, ему обязательно надо было придумать что-нибудь такое, чтобы как можно больше людей себе жизнь испортило, которые к нему вообще никакого касательства не имели.
  
— Идите-ка вы, профессор, к собачьей бабушке,— предложил Матроскин,— тут и без вас сплошное расстройство и неубывание энтропии в замкнутой системе.
— Рад бы, да не могу,— развёл руками профессор,— вы мне, помнится, про аграрный вопрос задвигали. И у нас с вами, дорогие мои, он как раз таки не решён.