Весталка. История запретной страсти (СИ)

Когда обе процессии, двигавшиеся навстречу друг другу между рядами горожан, поравнялись, по толпе пробежал трепет. Все поняли, что сейчас должно произойти нечто важное.
Марк Блоссий устремил на весталок полный мольбы и надежды взгляд – настолько выразительный, что не нужны были ни слова, ни жесты. В глазах одной из них, хрупкой и такой светлой, словно она светилась изнутри, к великой радости Марка, читалось сострадание.
– Покайся, несчастный, и возрадуйся, ибо ты – прощён, – молвила жрица и ласково, почти по-матерински улыбнулась осуждённому.
– Богам было угодно сохранить тебе жизнь, – тихим голосом прибавила её подруга и также подняла на Деция глаза, красота которых не могла не восхитить его.
А Марк Блоссий уже был очарован юной девой. Мгновения хватило на то, чтобы он увидел и оценил её: и божественную линию плеч, и изящные очертания рук, и нежную, отливающую перламутром кожу, и полную очарования фигуру. У жрицы были серо-голубые глаза чудесного выражения, чёрные как смоль брови и ресницы, мягко очерченный подбородок и розовые, точно цвет шиповника, пухлые губы. Иссиня-чёрные волнистые волосы были высоко зачёсаны и перехвачены белой повязкой, только выбившаяся из причёски прядь лежала на точёной шее лёгким облачком. Длинная туника обрисовывала гибкий стан и округлость груди. На вид ей было не более двадцати лет.
– Воля богов здесь ни причём, – вместо брата ответил Марк, глядя на темноволосую весталку прямым и дерзким взглядом. – Лишь благодаря вашему, о светлые девы, вмешательству, мой брат смог избежать уготованной ему скорбной участи.
С этими словами он отступил в сторону, пропуская жреческую процессию, и в глубоком почтении склонил голову. Едва весталки прошествовали мимо него, как тишину нарушил радостный возглас: «Свободен!» – и в тот же миг братья Блоссии бросились в объятия друг к другу.
Толпа издала протяжный вздох. Отчасти это означало, что напряжение ослабло, отчасти – что люди были разочарованы, не получив обещанного зрелища. Постепенно народ, заполнявший Яремную улицу, стал медленно расходиться.
Жизнь в Риме пошла своим чередом. Словно в тот день ничего не произошло...
***
Иды – середины месяца
Паллий – мужская верхняя одежда
  
Глава 2
 
Комната, где сейчас находились две женщины, была расположена рядом с перистилем – внутренним двориком с мраморным бассейном, обсаженным лилиями и анемонами, и увитыми плющом колоннами. Перистиль и смежную с ним комнату разделяла плотная занавесь, украшенная пёстрой тесьмой. Эта комната называлась конклавом; в нём хозяйка дома обычно либо уединялась для чтения, либо принимала близких друзей. Стены конклава были задрапированы сарранским багрянцем, красивыми фалдами спускавшимся с потолка до самого пола. Здесь не было другой мебели, кроме ложа с одной спинкой, на котором лежали пуховые подушки в чехлах из белого с пурпурной каймой шёлка, скамьи, покрытой таким же шёлком, и бронзовой лари, на крышке которой был выгравирован эпизод похищения сабинянок*. Убранство комнаты дополнял золотой светильник в виде роскошной розы среди листьев. Пропитанный благовонными маслами фитиль разливал в воздухе сладкий восточный аромат.
На ложе полулежала женщина в светлом пеплуме* из косской ткани, очень изящная, с тонкими чертами лица, с большими чёрными глазами и тщательно причёсанными волосами. Это была вдова Гнея Альбия, погибшего в войне, которую Август вёл с альпийскими племенами винделиков и салассов.
Напротив хозяйки дома сидела привлекательная блондинка, богатое одеяние которой дополняли драгоценные украшения; жестикулируя белыми, как паросский мрамор, руками, она оживлённо рассказывала подруге о том, что ей довелось увидеть на Яремной улице два дня назад.
– Знаешь, твоя родственница держалась с таким достоинством, как если бы она была сама Virgo magna*, – с улыбкой заметила белокурая рассказчица, подытожив свои наблюдения.
– Ты напрасно насмехаешься над ней, дорогая Цезония, – с задумчивым видом отозвалась хозяйка конклава. – Вот увидишь, Альбия непременно получит этот титул: ведь в храме Весты нет жрицы, которая была бы в учении усердней и прилежней её. К тому же, насколько мне известно, именно ей благоволит Великая дева.
 
– Возможно, твоему, милая Кальпурния, пророчеству суждено сбыться. Альбия и вправду всей душой предана тому делу, которому посвятила лучшие годы своей жизни. Но я бы точно не хотела оказаться на её месте. Как, должно быть, мучительно хранить верность Весте, следуя обету девства, когда взгляды встречных мужчин так волнуют, обещая страстные ласки и ночи любви!
– Порою я тоже жалею об участи Альбии. Она так юна и прелестна, в ней чувствуется нечто такое, чего недостаёт даже некоторым искусницам из стана Амура. Не каждой гетере удаётся овладеть тем, чем Альбию одарила сама природа...
На миг обе женщины умолкли.
– А знаешь, о чём я подумала? – снова заговорила Кальпурния, устремив на гостью свои огненно-чёрные глаза. – Если бы Альбия не избрала жребий весталки, она была бы для нас опасной соперницей.
– Пожалуй, – кивнула в ответ Цезония. И вдруг оживилась, защебетала увлечённо: – Ах, Кальпурния, я же не сказала тебе о том, что в тот день мне удалось увидеть другого Блоссия!
– Ты видела Марка?
– О да! И клянусь Венерой, он не произвёл на меня впечатления: его совсем нельзя назвать красавцем. Несомненно, Деций в сравнении с братом вполне заслуженно выигрывает. Ведь он – истинный Аполлон, тогда как Марк...
Хозяйка дома прервала речь Цезонии громким стоном и приложила руку ко лбу, будто у неё внезапно разболелась голова.
– Ах, прости, дорогая! – воскликнула Цезония. – Я совсем забыла, какие мучительные воспоминания вызывает у тебя имя порочного Деция! Обещаю впредь не произносить его в твоём присутствии.
Молодая вдова махнула рукой.
– Не беспокойся: я почти забыла о нём. Хотя, признаюсь, больше всего на свете мне бы хотелось увидеть, как его казнят.
– Ещё недавно ты ужаснулась бы только от одной мысли об этом.
– Тогда я была ослеплена любовью к Децию, он безраздельно владел моим сердцем, моими мыслями и моим телом. Но всё переменилось после того, как он унизил меня... оскорбил своей ложью и неверностью. Теперь я ненавижу и презираю его.
– Это от отчаяния, милая Кальпурния, – попыталась утешить подругу Цезония. Но было ясно, что в этот миг её занимали другие мысли. – Хочу всё же поговорить с тобой о Марке Блоссие. Мне кажется странным, что о нём говорят, будто он повелевает женскими сердцами, при этом не гонясь за славой обольстителя.
– Тем не менее эти слухи правдивы, – с очень серьёзным видом ответила Кальпурния. – Марк не стремится нажить себе славу, подобную той, которая тешит самолюбие его брата, но о нём много говорят его женщины. Стан возлюбленных Марка не так многочислен, зато отборен. Ни одна из них не походит на предыдущую: в каждой он находит что-то особенное, присущее только ей одной. Чтобы понравиться Марку Блоссию, нужно, помимо замечательной наружности, обладать также другими достоинствами. Деций же неразборчив в выборе любовниц: достаточно обладать привлекательной внешностью, чтобы приглянуться ему. Наверное, каждая третья римлянка из тех, кого называют красавицами, хотя бы раз побывала в постели этого распутника. Как ни прискорбно признавать, в их числе оказалась и я...
Вздохнув, Кальпурния умолкла на какое-то время, а потом продолжила, медленно произнося слова:
– Да, Деция называют Аполлоном, сошедшим на римскую землю в образе смертного мужчины; да, он божествен в любви и приятен в беседе... Он увлекает – и любая победа достаётся ему легко и быстро; если же с первого раза не удаётся добиться желаемого, он дерзостью и открытым приступом берёт любую крепость. Он тщеславен и самолюбив – о, мне ли не знать об этом! – слава о его похождениях ласкает ему слух и эта же слава ведёт к его ногам всё новые жертвы. Женщины видят в его красоте воплощение своих грёз – и, ничего не зная о нём самом, покоряются ему. Но Деций жесток в любви, и женщины для него – как сосуд, из которого можно только извлекать наслаждения, ничего не давая взамен. Походя он опустошает этот сосуд и так же походя разбивает его. А Марк...