Весь мир театр (СИ)

– Ну, удачи тебе, мальчик, – попрощался Уолсингем и укатил прочь, высадив Генри недалеко от родного театра.
Генри вдыхал несвежие ароматы Лондона и наслаждался свободой. Все это время, даже сидя в карете своего нового покровителя, он ощущал себя сжатой пружиной и только теперь, оставшись один, он наконец почувствовал, что все позади. Захотелось орать и прыгать, и обнимать всех, кто попадется на пути, но он сдержал себя и, слегка шатаясь от пережитого волнения и счастья, что выпутался из такой передряги, да еще с прибылью, не слишком твердой походкой направился к «Глобусу». Только теперь он ощутил голод, ведь последний раз он принимал пищу больше суток назад.
Главное, что авантюрное расследование, не раз грозящее закончиться плохо, все-таки дало свой главный результат. Королева пообещала, значит, деда похоронят как подобает. Причина смерти Саттона открыта и даже известна его отравительница, правда, совершенно недосягаемая для правосудия. Оставалось только узнать, из-за кого умер дед. Кто и как подлил яд в склянку… Но и этот вопрос обещал вскоре разрешиться.
Ожидаемой выволочки за опоздание к дневному представлению не случилось. Труппа сидела в пустом театре и слушала, как мастер читает текст новой пьесы.
Оказывается, спектакля сегодня не было из-за все еще продолжающегося запрета городских властей на любые скопления народа. Беспорядки в ремесленных кварталах – драки между местными мастеровыми и многочисленными эмигрантами-фламандцами – выплеснулись уже на улицы Лондона и пока не собирались прекращаться. Так что в расписании спектаклей образовалась пауза неизвестной длительности.
При его появлении, Роджер и Сэм Далтон вытаращились на него, словно он вернулся из Преисподней, а когда он приблизился к ним, принялись толкать и щипать, словно хотели удостовериться в том, что он настоящий.
– Эй, что с вами? – нашел в себе силы прошептать Генри, так, чтобы не заметил мастер. Шекспир крайне не любил, когда актеры отвлекались, когда он зачитывал свой очередной шедевр.
– Мы думали, что тебя – того, поймали, – так же шепотом пояснил Роджер. – Мы видели утром карету, в которой повезли какого-то полуодетого мужчину. Далтону удалось подслушать разговор стражников у кареты. В ней везли пойманного во дворце шпиона. Кто-то его связал и бросил там. Мы были уверены, что это – ты.
– Ничего не знаю, – пожал плечами Генри. – Я лишь поговорил кое с кем, и меня отпустили, как видите.
– Узнал что-нибудь про деда?
– Да, узнал. Во-первых, дед невиновен, а во-вторых, его похоронят как полагается доброму христианину.
– А кто Саттона отравил?
– Э… Нет.
– Ладно, после расскажешь подробнее…
– Извините, ребята, но это я не могу сделать. Дал слово одной высокой особе, что буду молчать о том, что со мной произошло.
Роджер и Далтон, были разочарованы, но услышав слово «особа», похоже сделали из него какой-то свой вывод, и бесстыже заулыбались, толкая Генри с двух сторон под бока. Он не стал их разочаровывать и подмигнул, сотворив самое распутное выражение лица.
По окончании чтения мастер приступил к распределению ролей. Призрака он взялся играть сам. Роль Гамлета ожидаемо досталась Ричарду Бербеджу, а остальные роли распределялись не без склок и споров, которые мастер не торопился тушить. Вспомнили и о женских ролях:
– Так, Генри, бери текст роли Офелии. Роль небольшая, но трагическая, надо сыграть так, чтобы зал рыдал.
Рэй взглянул на протянутый ему листок и развел руками.
– Друзья мои, я не буду играть в этом спектакле и в последующих тоже. Волею судьбы мне предстоит покинуть Англию. И я… я благодарен всем вам за доброту ко мне и за науку, которой каждый из вас со мной поделился.
Генри, сглотнув комок в горле, сделал общий поклон, а труппа с застывшими и недоумевающими лицами выслушала его речь, и когда смолкли слова Рэя, разразилась шквалом восклицаний и вопросов: «Что за блажь?! Как?! Почему?! Куда ты поедешь? Зря ты так, мальчик…»
Объяснять Генри что-либо наотрез отказался и перевел разговор на тему раздачи долгов. Когда очередь дошла до мастера Уильяма, Генри протянул ему закопченный в пламени свечи шиллинг.
 
– Простите, сэр, монетка несколько испачкалась, но подлинной быть не перестала.
Генри, скрывая волнение, выжидательно уставился на мастера. Тот ухмыльнулся, но ответил правильно:
– У тебя все монеты грязные, или все-таки найдешь ей замену?
– Нет, только этой не повезло. Вот другая.
Генри протянул новенький шиллинг.
Уильям Шекспир взял монету и, сделав знак следовать за ним, пошел в свой кабинет.
Оставалось самое рискованное место в плане Генри. Он еще во время суда в Хэмптон-Корте обратил внимание на некоторое огорчение на лице Роберта Сесила, когда тот говорил, что свидетель обвинения в содомии умер «не далее, чем позавчера». И одновременно с этим Томас Уолсингем выглядел совершенно удовлетворенным этим фактом, как будто он в таком исходе ни секунды не сомневался. Связать все в одну непротиворечивую версию особого труда не составило, и первую проверку версия уже прошла. Шекспир действительно оказался человеком Уолсингема. Оставалось самое рискованное – получить у него полное признание вины.
Войдя в офис, мастер Уильям предложил Генри сесть за стол, а сам вытащил из бара бутылку.
– Что угодно сэру Томасу от меня? – поинтересовался мастер, распечатывая бутылку и разливая вино по бокалам.
Генри принял сосуд из рук мастера, посмотрел вино на просвет и несколько задумчиво произнес:
– Мне нужна та приправа к вину, которая навсегда завязывает длинные языки. Вы же не потратили её всю?
Шекспир отпил глоток вина и уставился на Генри.
– А ты повзрослел, мальчик. А ещё больше обнаглел. Неужели я поверю, что ему вдруг понадобился именно мой флакон. У него свои, надежные источники. Говори прямо, что тебе нужно.
Генри поморщился из-за такой проницательности мастера. Но уж коли тот сам предлагает быть откровенным, то почему бы и нет?
– Расскажите мне, как именно яд попал в склянку, если вы к ней не прикасались после того, как в неё было налито вино?
Шекспир усмехнулся и сделал ещё один глоток.
– Мальчик, – невесело улыбнулся он, – Отравлено было не вино, а вода, которой оно было разбавлено. Это же элементарно!
Смущение и растерянность Рэя позабавили Шекспира, но он тут же сменил тон и произнес:
– Мне искренне жаль твоего деда. Я бы сразу после спектакля изъял у него эту злополучную склянку, если бы не смерть Саттона и появление стражи. То, что случилось на сцене, для меня было полной неожиданностью. Не держи на меня зла, мальчик.
Генри помолчал, глядя на искреннее сожаление, что проступило на лице мастера. Его расследование было завершено, он узнал, и кто является убийцей, и кто – орудием убийства. Но справедливого суда мог требовать только у неба. Дед стал невольной жертвой, случайно попавшей в жернова большой политики, чудо, что сам Генри избежал такой участи. Рэй молча встал, коротко поклонился своему бывшему мастеру и направился к выходу.
– Ты куда сейчас? – прозвучал за спиной вопрос Шекспира.
Уже взявшись за ручку двери, Генри обернулся и ответил:
– Куда пошлют. Но, мастер, я думаю, что время от времени мы будем видеться.
И добавил с ехидцей в голосе:
– Вы же не перестанете писать пьесы?
Затем Генри покинул офис, оставив переваривать свои слова Шекспира, а позже, коротко попрощавшись с друзьями, и театр, направив свои стопы по новому жизненному пути.
  
Эпилог
 
Легкая дымка скрыла берега. Корабль, поскрипывая стареньким корпусом, хлопнул отсыревшими от утренней росы парусами на смене галса.
 
Прямо по носу вставал багровый диск солнца, и суденышко, казалось, плыло по длинной ковровой дорожке, проложенной прямо к светилу. На корме, спиной к солнцу и лицом к исчезающим берегам Англии, стояли двое. Один из них нарушил молчание:
– Ну так как же я все-таки умер, расскажи.