Северные амуры

— Слушаю, ваше благородие! — молодцевато гаркнул парень, самодовольно подбоченясь.
— Да говори всем по дороге, что Кахым-турэ шутить не любит и разделается с крамольниками железной рукою.
— Слушаю, ваше благородие, — еще звонче отчеканил джигит, взмахнул плетью, лошадь рванулась, пошла боком, оттесняя толпу. — Станови-и-ись!
— Кураисты, вперед! Песню! — вдогонку сказал Кахым и когда услышал зажигательные переливы курая, дружный напев: «Хай-хай, Урал-тау…», то снял шапку, вытер рукавом лоб и долго не мог отдышаться, словно мчался бегом из последних сил, пот холодным кипятком залил спину, лицо.
«Кажется, все окончилось на удивление благополучно!»
И точно, в Муроме полки были уже разведены по привалам, на плацу, на улицах не шлялись джигиты, часовые брали ружья на караул, командиры полков, завидя Кахыма, подъезжали к нему и рапортовали с виноватым видом, что никаких происшествий не случилось…
Если бы не случилось!..
Кахым послал джигита за тестем Бурангулом, чтобы тот откровенно, вне служебных соображений, рассказал, как возникла смута, кто, по его мнению, зачинщики, почему растерялись и сразу не пресекли бунт командиры полков.
Но потолковать по-родственному не удалось, — подъехал командир Восьмого полка капитан Плешевцев и с унылым видом спросил:
— А что мне теперь делать?
Кахым так и залился темным румянцем от гнева:
— Не знаете, что делать, ваше благородие? Порядок в полку навести. Железный порядок.
— Это я понимаю, — вяло протянул капитан, — но полка-то нету, вот беда…
— Как это полка нету? А куда он пропал?
— Подожди, зять, не горячись, — сказал Бурангул, — вот какая вышла история… Стояли мы полком в Самаре, а затем пошли маршем в Нижний Новгород. И в пути вдруг пошел слух: царь Пугач в Пензе, жив-здоров, царствует, собрал войско, чтобы идти на Москву. А Салават-батыр на Урале бросил клич — джигиты, ко мне… Ну, дальше — больше, офицеров и сотников в шею, словом, две сотни целиком убежали на Урал. И угнали еще двести восемьдесят пять ремонтных лошадей.
— А остальные три сотни?
— Те, слава Аллаху, ушли вперед на перегон и ничего не знали о крамоле! А если б задержались…
— Кто зачинщики?
— Хорунжий Тимербаев, пятидесятники Тимербаев Ишимбай, Биктимеров Айсуак, Киньягулов Хайбулла и сотник Азамат Юлтимеров.
— У-у-у, Азамат, знал ведь я, что он баламут, задира, крикун, а тут расчувствовался и предложил его в сотники! — Плетка забилась по голенищу сапога, судорожно сжатая рукою Кахыма. — А хорунжий Тимербаев, он же умный, как поддался на такой обман?
— Тимербаев сперва не поверил, — сказал капитан, — а тут со всех сторон крики: Пугач в Пензе, Салават на Урале… Он и счел недостойным батыру не присоединиться к Салавату.
— Ты, зять, не тужи, твоей вины тут нету, — принялся уговаривать Кахыма Бурангул.
— Все мы виноваты! — яростно прокричал Кахым. — Послать погоню за беглецами! Поймать и судить зачинщиков! Ко мне командиров полков, войсковых старшин, полковых мулл.
Когда командиры всех званий и рангов собрались здесь же, на плацу, Кахым с седла строго отчитал их за развал дисциплины, то и дело приподнимаясь на стременах, он отрывисто выговаривал офицерам, которые годились ему в отцы:
— Не знаете, о чем думают, говорят, мечтают джигиты!.. Услышали подстрекателя — тут же расстрелять на месте! Муллы, намаз намазом, а надо душевно беседовать с парнями у костра.
Бурангул смотрел на зятя с восторгом — не ожидал от молодого офицера такой прыти и такой властности.
— В Тарутинском лагере русская армия переформировалась, отдохнула, подучилась, ждет не дождется приказа фельдмаршала Кутузова, чтобы ударить по французам. Завтра грянет сокрушительная битва. В корпусе атамана Платова овеянные славой башкирские казачьи полки. Что я скажу землякам, вернувшись в Тарутино, о ваших полках, покрывших свои знамена срамом? Как взгляну им в глаза?
Командиры полков наперебой убеждали Кахыма, что дисциплина будет восстановлена, что поддавшиеся бунтарям джигиты пристыжены, раскаиваются и клянутся воевать честно, храбро.
 
Вечером Кахым послал с нарочным генералу Коновницыну рапорт — порядок восстановлен, полки продолжат с утра ученье со стрельбами и рубкой. О себе ни слова не написал: вызовут — поеду, а промолчит Коновницын — буду служить в корпусе Лобанова-Ростовского.
Ужинать и ночевать он пошел к тестю. За вечерней трапезой Бурангул спросил осторожно:
— От Сафии приходили письма?
— Нет.
— А ты ей писал?
— Да понимаешь, ни минуты свободной, — сказал Кахым, опустив глаза.
— Я лично получил послание от твоей тещи. У Сафии все благополучно. Недавно сват Ильмурза, сватья Сажи да и Сафия с Мустафой приезжали в Оренбург, навестили ее, погостили.
— Слава Аллаху, — буркнул Кахым.
«Нет, суть не во времени, а в том, что я решил: если война, то надо забыть и о жене, и о сыне!..»
— Напиши Сафие письмо, — попросил тесть.
— Обязательно! Сегодня же! — горячо пообещал Кахым, но вдруг осекся: — Понимаешь, кайным, сейчас надо писать рапорт князю Лобанову-Ростовскому и в ночь послать с курьером в Нижний.
  
4
 
Две сотни Восьмого полка на рысях форсированным маршем шли на Урал, всадники подгоняли друг друга и лошадей, но кони словно чуяли, что возвращаются в родные аулы, и бежали неутомимо. Власть над обеими сотнями самолично захватил бурный Азамат, и хорунжий Тимербаев не перечил ему — видно, на все махнул рукою, одолеваемый мрачными предчувствиями.
На рассвете третьего дня беглецы подскакали к реке Иргиз у горы Байсур.
— И-эх, красивы, привольны родные просторы, — восхищался пятидесятник Ишимбай. — И осенью, и с ветрами, буранами, хороши! Слушай, сотник, надо свернуть в аул, устроим дневку, отдохнем, кумысу похлебаем…
У Биктимерова и Киньягулова в глазах заплясали плутовские огоньки.
— И кумысу, и молодух Иргиза надо отведать! Ха!..
Азамат так и взвился, загорланил свирепо:
— Торопимся к Салават-батыру, а у них на уме не борьба за свободу, а кумыс да бабы!
— Сотник, сотник! — заныл Ишимбай. — Зачем спешить?.. Салават-батыр поведет войско к Волге, значит, навстречу.
— А погоня?
— Да если русские казаки услышат весть о приближении армии великого Салавата, то оробеют и повернут обратно! — пообещал щедрый на посулы Биктимеров.
Всадники оглушительно, заливисто захохотали, но хорунжий Тимербаев с досадой поморщился.
— Скорее бы соединиться с войском Салават-батыра! — задорно выкрикнул молодой паренек из сотни Азамата.
— Ну тогда мы им покажем, царским правителям! — угрожающе подхватил его сосед.
Азамат неожиданно остановил коня, посмотрел по сторонам, пожаловался:
— Джигиты, тихо вокруг, тихо. К добру ли?.. Без башкирских полков Салавату придется туго, а мы вот плетемся словно с базара…
— Не каркай! Не накликай беды! — зло сказал Айсуак. — И без того лошади шатаются, вот-вот рухнут.
И все же беглецы построжали, подтянулись, не заикались о кумысе и молодухах.
— Песню! — скомандовал Азамат.
Кураисты завели напев, а всадники дружно, прочувствованно затянули походную героическую:
 
 
Конь Салавата
 
Могучий, крылатый,
 
Ветра быстрее мчится батыр,
 
Кличет Салават верных джигитов.
 
 
 
Скачет Салават зелеными долами,
 
Резвый конь играет иноходью.
 
Беспощадно громят извергов
 
Царь Пугач и Салават.
 
 
 
Стрелы батыра Салавата
 
Медноконечные, пернатые.
 
Много было великих героев,
 
Но Салават всех славнее.