Северные амуры

А уезжая из полка, Платов приказал майору Лачину и Буранбаю усилить наблюдение за западным берегом Немана, особенно по ночам и на рассвете.
— Значит, все-таки дело идет к войне… — не выдержал Буранбай, но тотчас спохватился: — Извините, ваше превосходительство…
Атаман сперва насупился, но затем отошел:
— Пока неизвестно… Но велено нам порох сухим держать! — задумчиво произнес он и, вдруг оживившись, добавил: — Ну, а «северным амурам» — стрелы острить!
Сказав это, Платов поднял плетку, и чуткий конь сразу пошел наметом.
Вечером Лачин посоветовал Буранбаю проверить караулы и посты наблюдателей.
Услышавший приказ мулла Карагош попросил командира:
— Разрешите и мне с есаулом поехать.
— Езжайте, но чалму снимите.
— Зачем?
Майор был удивлен и раздосадован такой наивностью:
— Да потому, святой отец, что белую чалму с того берега французы заметят!..
— А-а-а…
В сумерках Буранбай и мулла верхами поехали к реке. Ночь стояла светло-серая, на горизонте сияли серебристые полосы, и по небу тоже плыли серебристого оттенка облака.
«Летние ночи короткие», — вздохнул Буранбай.
Наблюдатели и караульные говорили, что на противоположном берегу багровеют костры, ночь от ночи все гуще, все плотнее, скрипят телеги, по камням грохочут кованые колеса пушек, ржут лошади.
— Заметно, как стволы ружей сверкают, — сказал часовой.
— Топоры стучат — видно, плоты ладят, — добавил другой джигит.
— А на участке тептярей?
— Заезжал недавно Имсаров, начальник конного разъезда, говорит, что их командир шеф-майор Тимеров уже послал вестового в штаб генерала Тучкова со срочным донесением, дескать, французы готовят переправу.
— Вернемся и мы поскорее, — сказал Буранбай мулле.
Отъезжая, он бросил тоскливый взгляд на реку, плавно, бесшумно несущую сильные, словно выпуклые воды, по которым ходили зыбкие тени. «Красивая!.. До чего похожа на нашу Агидель. Счастливо бы жили люди, если бы навсегда прекратились войны!»
И, словно подслушав его размышления, мулла горестно завздыхал:
— Каждодневно творю молитву о даровании Аллахом вечного мира людям.
— А православные творят молитву своему Богу… И не помогает! — невесело улыбнулся Буранбай.
В штабе они с облегчением узнали, что майор Лачин уже распорядился удвоить посты наблюдателей и предупредил сотников, что в любой момент горнист протрубит тревогу: так что не раскисайте и джигитов подтяните, чтобы спали в обнимку с саблей…
  
5
 
После отъезда Кахыма, такого неожиданного, в Петербург дом старшины Ильмурзы затих, словно оглох. Молодые хозяйки Танзиля, Шамсинур, Сафия бродили по горницам будто в воду опущенные — с Кахымом, с гостями веселее, привольнее, а тут ни разговоров, ни песен, ни сплетен… А молодость уходит, утекает, как вода из решета… Старшая жена Сажида то прихварывает, то командует слугами, то ворчит, хоть и добродушно, но надоедливо. Шамсинур днем валяется на перинах, фырчит на старенького муженька Ильмурзу и на старшую его жену Сажиду, а вечером накрасится, напомадится и в нарядном платье, в бархатном камзоле тайком крадется к реке на свидание с Хафизом. Домашние догадываются о вечерних отлучках, но помалкивают, Ильмурза же ничего не подозревает.
А скучнее, тоскливее всех Танзиле. Нет у нее ни любимого джигита, ни закадычной подруги, с которой можно пооткровенничать и поплакаться на злую судьбу. Одна-одинешенька, как проклятая Аллахом!.. И с законным мужем-то любви не испытала, а сейчас ни баба, ни девка. И не старуха, — хочет Танзиля иметь семью, рожать детей.
Ильмурзе, видимо, надоело видеть изо дня в день насупленные женские лица, слушать, как огрызается Шамсинур и наедине, и при людях, как монотонно бубнит выговоры Сажида. Не пора ли ему встряхнуться!.. И, как-то вернувшись с утреннего намаза, он у самовара, громко, с расчетом, чтобы все в доме услышали, сказал Сажиде как старшей жене и домоправительнице:
— Дни идут, эсэхе, может, не станем дожидаться возвращения Кахыма и проведем бишек-туй [33] без него?
 
Сажида ответила уклончиво:
— Твоя воля, отец.
Молодые хозяйки без приглашения вошли в горницу и выразили единодушное одобрение желания главы семейства:
— Обычай от Аллаха, нарушать его грешно!
— С благословения Аллаха устроим праздник и Мустафе, и всем домашним!
— И без того припозднились: в старину-то бишек-туй проводили сразу же после наречения мальчика и девочки богоугодными именами.
Ильмурзе понравилось, что молодые непрерывно поминают Аллаха, — значит, соблюдают благочестие.
— А ты, мать, какого мнения? — для порядка снова обратился он к старшей, Сажиде.
— А есть ли подходящая невеста для нашего Мустафы? — величаво спросила она. — Вот о чем надо думать, отец.
— Нашлась! Младшая жена старшины Мирзагита в Шестом кантоне Алмабикэ родила дочку, крепенькую, красивую, ну такую же, как она сама. К Мирзагиту и пошлем сватов.
— Старшина Мирзагит спит и во сне видит, что станет начальником кантона! — предусмотрительно заметила Сажида, она все знала и все помнила. — Да согласится ли он с нами породниться?
Ильмурза обиделся, надулся как индюк.
— Мать, и я не хлам, не обсевок в поле! Почему ставишь наш род так низко?! Внук Мустафа — прямой потомок старшины юрта Ильмурзы и начальника кантона Бурангула! Многие оренбургские купцы, богатейшие, не прочь породниться с нами, — это я точно знаю. Да Мирзагит придет в восторг, когда мы посватаемся к его дочке.
Сажида с одобрением кивнула:
— Что ж, тогда посылай сватов, атахы.
— А кого пошлем?
— Повивальную бабку Самсикамар. Она на все руки мастерица!
— Да, рука у нее легкая, — поразмыслив, сказал Ильмурза.
Молодые хозяйки дома оживились, — забегали, засуетились, и с шутками-прибаутками снарядили бабку Самсикамар в путь.
На следующее утро сваха вернулась и с торжественным видом объявила, что Мирзагит согласен, что он благодарит Ильмурзу за оказанные ему честь и уважение. Ильмурза тоже обрадовался, хотя и не показывал виду из-за спеси. В Оренбург поскакал гонец с приглашением свата Бурангула, его добродетельной жены — сватьи и младших сватов на обручение внука.
И вот настал благословенный бишек-туй!.. По степному тракту потянулись тарантасы, заиграли мелким звоном бубенчики резвых троек, в первом тарантасе ехали и степенно беседовали сваты Ильмурза и Бурангул, во втором — сватьи, а в следующих — молодые родичи, на телеге везли подношения.
В доме будущего свата Мирзагита их встретили радостно и достойно. Сперва нарекли девочку-невесту Аклимой. Затем порозовевшая от смущения и от материнского счастья Сафия ввела бойкого мальчугана — жених Мустафа не оробел и посматривал на собравшихся задорно… Посаженый отец обнял мальчика и сказал громко, чинно:
— Джигит наш приехал за невестой. Зовут его Мустафа. Будет жена Мустафы холеной и богатой.
Второй посаженый отец принялся пылко нахваливать малютку, безмятежно спавшую в колыбельке:
— Красавица наша Аклима совсем мала, но все джигиты кантона от нее без ума!
— Размотайте пеленки, покажите невесту! — потребовал первый посаженый отец.
— Глядите, любуйтесь — таких девочек нигде еще не было и нигде уже не будет: и красивая, и пухленькая, и спокойная, и разумная!
Пеленки раскрыли, и крохотное создание, еще вчера не имевшее имени, бессмысленно посмотрело на любопытных стариков, и вдруг засучило ручками-ножками от холода и от чужих взглядов, покраснело от натуги, залилось отчаянным визгом. Невеста всем понравилась.
 
Первый посаженый отец, подбрасывая жениха, бойко сыпал хвалебными прибаутками:
 
 
Хоп-хоп-хоп-хоп,
 
До чего малец хорош,
 
Всем на удивленье,
 
Всем на загляденье
 
Джигит лихой.
 
Хоп-хоп-хоп-хоп,
 
Прыг-скок, прыг-скок,
 
Взлететь бы рад.
 
Да крылья не отросли.
 
Как он прыгает.
 
Как смеется,
 
Да кто ж не полюбит
 
Такого молодца?!