Грабли (ЛП)

Мои губы нашли сладкий цветок между ее ног, и я сосал, кусал и дул на него, пока она не кончила, проникая языком в нее, чтобы почувствовать, как ее мышцы жадно сжимают его. Она зашипела, ее глаза расширились, как будто она что-то вспомнила. Я подумал, что это было необычно. То, как она отреагировала. Но потом она покачала головой, зажмурив глаза. "Продолжай".
Перейдя к поцелуям ее живота, я прижал горячие поцелуи к обеим ее сиськам, прокладывая себе путь вверх по ее горлу, к ее губам.
"Девон. Пожалуйста. Трахни меня".
"Всему свое время, Свен".
Она потянулась, чтобы расстегнуть мои брюки. Я почувствовал, как жемчужина спермы приклеилась к ткани моих трусов.
Белль освободила мой член от одежды и пробормотала в нашем грязном поцелуе: "Повтори это еще раз".
"Что повтори?" спросил я, скользя в нее, там, на полу, находя ее мокрой и готовой для меня.
"Мое прозвище. Называй меня так".
Она подстроилась под ритм моих толчков.
"Свен". Я поцеловал ее губы.
Толчок.
"Снова".
"Свен".
Толчок.
"Свен. Свен. Свэвен."
Удар. Траст. Упор.
Я прижался лбом к ее лбу, входя в нее все быстрее и сильнее.
"Я сейчас кончу".
"Войди в меня". Она впилась ногтями в мою кожу, помечая меня, чтобы Луиза знала. "Я хочу чувствовать тебя всего".
Моя хватка на ней усилилась. Ее мышцы затряслись, когда я почувствовал, как моя горячая сперма скользит в нее.
Мы оба были потные и измочаленные, когда я скатился с нее, тяжело дыша и глядя в потолок.
Она заговорила первой. "В детстве я подверглась насилию. И по сей день никто не знает".
Все мое тело напряглось.
Я инстинктивно схватил ее за руку, даже не повернувшись, чтобы посмотреть на нее. Я ждал большего.
Она продолжала смотреть в потолок, избегая моего взгляда.
Когда стало очевидно, что она не в настроении делиться чем-то большим, я осторожно спросил: "Кто это был?".
Она мрачно улыбнулась. "Обычный подозреваемый".
"И как долго это продолжалось?"
"Я не помню. Я была слишком... не знаю, глубоко в отрицании".
"Почему вы держали это в секрете?" Я приподнялся на локтях. Я знал еще до того, как она сказала мне, что ее семья и друзья не были в курсе ситуации.
Я вспомнил ее неловкий разговор с отцом и мысленно повторял: "Не может быть, не может быть, не может быть, черт возьми. Ее отец не издевался над ней. Потому что если бы он это сделал, мне пришлось бы убить его, а я не создан для тюремной жизни.
"Черт, не могу поверить, что говорю тебе это". Она фыркнула, и первая слеза скатилась по ее щеке, скатилась к уху.
Я задержал дыхание и, впервые в жизни, молился Богу. Чтобы она не останавливалась. Чтобы она вышла из-за высоких стен, которыми она себя окружила, открыла дверь и впустила меня.
"Я всегда была сорванцом, нарушителем спокойствия. Я не хотела быть причиной еще одной проблемы. Глупо, я знаю, но я устала быть носителем плохих новостей. Той, из-за кого все всегда попадают в неприятности. Но в то же время, противостоять ему означало рисковать тем, что все узнают. Так что я просто... держала это в себе. Какое-то время, я имею в виду. А потом случилось еще кое-что..." Она остановилась, снова закрыв глаза, пытаясь проглотить комок в горле и терпя неудачу.
Белль не была похожа на других женщин. Она была из тех девушек, которые унесут свои секреты в могилу. Но этого уже было достаточно. То, что она решила рассказать мне, значило для меня все.
"Двое мужчин, которым я доверяла и которых любила больше всего, отвернулись от меня, каждый по-своему. Ты не доверяешь, не привязываешься? Это мой "fuck-you" для твоего пола, Девон. Если я снова решу довериться и мне будет больно, это будет мой конец. Вот почему я продолжаю сопротивляться тебе на каждом шагу. Что бы ты ни чувствовал, я чувствую это в десять раз больше. Но для меня это того не стоит. Либо я убиваю свои чувства, либо мои чувства убивают меня".
 
Я провел большим пальцем по ее солнечным волосам, заправляя их за ухо. "Дорогая Свен, что такое маленькая смерть в великой схеме вещей?"
Эта невыносимая, раздражающая женщина действительно понимала меня. Мои причуды, мои эксцентричные манеры. В основном, наше время вместе было разочаровывающим и плохим. Но когда было хорошо, когда стены рушились - это было лучшее, что у меня когда-либо было.
Эммабель повернулась и посмотрела на меня впервые с тех пор, как начала рассказывать мне свою историю. "Хватит обо мне. Так что же заставило тебя страдать клаустрофобией, Дев? Правда за правду. Ты обещала поделиться, когда я завоюю твое доверие, и я думаю, что я там. Расскажи мне, что случилось".
И я рассказал.
Прошлое.
Когда меня впервые запихнули в нее в возрасте четырех лет, тумбочка была размером с книжный шкаф.
Как ребенок в утробе матери, он был достаточно просторным, чтобы я мог двигать конечностями, но все же достаточно маленьким, чтобы мне приходилось приседать.
К десяти годам мои ноги были слишком длинными, а руки слишком длинными, чтобы поместиться в нем как следует.
А в четырнадцать лет я чувствовал себя так, словно меня запихнули в банку из-под сардин вместе с еще пятнадцатью Девонами. Я едва мог дышать.
Проблема была в том, что я продолжал расти, а тумбочка оставалась точно такого же размера. Маленькая маленькая дырочка.
Я не всегда ненавидел его.
Поначалу, будучи маленьким мальчиком, я даже научился ценить его.
Я проводил время в размышлениях. О том, кем я хочу стать, когда вырасту (пожарным). А позже - о девочках, которые мне нравились, и о приемах, которым я научился на уроках фехтования, и о том, каково это - быть жуком, или зонтиком, или чашкой.
Однажды, когда мне было одиннадцать лет, все пошло прахом.
Я сделал кое-что особенно неприятное, чтобы расстроить отца. Пробрался в его кабинет и украл его кочергу, а затем использовал ее как меч, чтобы сразиться с деревом.
Эта кочерга была старинной и стоила больше, чем моя жизнь, объяснил отец, когда застал меня с этой штукой, сломанной пополам (дерево, очевидно, победило).
На вечер меня бросили в думку.
Мама и Сесилия были в отъезде, навещали родственников в Йоркшире. Я хотел поехать с ними (я никогда не хотел оставаться с папой один), но мама сказала, что я не могу пропустить все выходные, когда я буду заниматься фехтованием с саблей.
"К тому же, ты не проводишь достаточно времени с папой. Немного общения для вас двоих - то, что доктор прописал".
И вот я сидел в тупике и думал о том, каково это - быть бутылкой, несущей письмо в море, или потрескавшимся тротуаром, или кружкой для кофе в оживленном лондонском кафе.
Это должно было быть все.
Еще одна ночь в тумбочке, а затем утро, пропитанное тишиной и частыми походами в туалет, чтобы компенсировать время, которое мне пришлось сдерживать, когда я был в клетке.
Только это было не так.
Потому что в тот день разразилась такая сильная и страшная буря, что вырубило электричество.
Мой отец поспешил в домики для прислуги, где электричество еще горит, чтобы переночевать и, возможно, развлечься с одной из горничных, что, как я знала, он делал, когда мамы не было дома.
Он забыл об одной вещи.
Я.
Я заметил течь в тумбочке, когда настойчивая струйка воды продолжала падать мне на лицо, прерывая мой сон.
Я был весь искорежен внутри себя, прижатый ко всем четырем стенам. Мне хотелось пошевелиться, потянуться, повернуть шею.
Когда я проснулся от толчка, вода уже доходила мне до пояса.
Я начал стучать в дверь. Плакала, кричала, скребла ногтями по деревянной конструкции, пытаясь открыть ее.