Когда родилась Луна (ЛП)

Покачав головой, он поднимает свою кружку и осушает ее до дна.
― Эта штука на тебе не просто так, я уверен, ― говорит он, вытирая губы тыльной стороной загорелой руки.
― Возможно, это как-то связано с тем, что я откусила палец Рекку Жаросу, ― бормочу я, хмурясь, когда с неба доносится оглушительный грохот, от которого, кажется, сотрясается воздух.
Я выглядываю в открытое окно справа от себя, окидывая взглядом живописный Лофф, покрытый рябью от ветра. Поскольку это заведение расположено среди валунов на восточном побережье Домма, у нас прекрасный вид на парящий город. А западный мыс, который продолжает притягивать мой взгляд, кажется лишенным цивилизации и полностью покрыт джунглями цвета ржавчины.
  
― Что там?
Тишина.
Я смотрю на Пирока, который теперь уставился на меня так, будто у меня выросла лишняя голова.
― Что?
― Ничего, ― говорит он, по его телу пробегает дрожь, вероятно, связанная с рассказом о пальцах.
Я поняла. Поначалу я чувствовала то же самое, но потом смирилась с этой мыслью.
― Он отгорожен стеной. ― Он показывает большим пальцем в том направлении. ― Там живет хьюлинг.
Я хмурюсь.
― Правда?
― Хочешь пойти проверить?
Я бросаю еще один взгляд в сторону мыса.
Вроде того.
― Я больше хочу снять этот наручник, ― говорю я, и Пирок встает.
― Еще выпьем за предстоящую долгую битву?
― Конечно. ― Я осушаю свою кружку ― медовуха представляет собой богатую смесь ароматов дымной огненной ягоды, пива и обугленного дерева. Не слишком сладкая и не горькая. Несомненно, самый вкусный напиток, который я когда-либо пробовала.
― Я расплачусь с тобой мелочью, которую получила за украденный подсвечник, ― говорю я, вкладывая пустую кружку ему в руку.
― Ты уверена, что не хочешь стакан воды? У этого напитка нет привкуса грязи, а щеки у тебя уже довольно румяные…
― Медовуху, ― бормочу я, возвращаясь к манжете и новой попытке. Сомневаюсь, что мой заказ будет готов до завтрашнего восхода, а значит, меня, скорее всего, сопроводят обратно в Имперскую Цитадель на предстоящий сон. ― Пожалуйста.
Единственный способ уснуть под одной крышей с его Императорским Высочеством, не сказав и не сделав какой-нибудь глупости, ― это напиться так, чтобы я не смогла встать с тюфяка. Обычно я не из тех, кто топит свои печали, но не вижу смысла бороться с приливом, который явно хочет погрузить меня в пучину бездумного забвения.
Я как раз снова выравниваю мусат, когда мое внимание привлекает движение снаружи ― с моего места открывается прекрасный вид на куполообразную смотровую площадку, расположенную на вершине горы далеко вверху. Над множеством массивных нор, вырытых в отвесной скале.
Уже дважды я видела, как один и тот же молодой саберсайт прыгает со скалистого плато, вырубленного в громаде Цитадели ― единственным украшением зверя является кожаное седло, возможно, он привыкает к ощущению чего-то, накинутого ему на спину.
Хотя и интересно наблюдать, как он проносится по небу в головокружительном танце, резвясь так, словно в его брюхе бурлит энергия, с которой он не знает, что делать, это не то, что мне нужно. Саберсайтов обычно не используют для перевозок, поскольку они не могут летать южнее Сумрака, рискуя замерзнуть до смерти. Они не переносят холод так же, как мунплюмы ― солнце, но я не собираюсь к солнцу.
Я хочу убраться подальше от него.
К счастью, в большинстве крупных городов есть запас очарованных, в общем-то спокойных молтенмау, достаточно обученных, чтобы доставить способных заплатить пассажиров в выбранный пункт назначения в сопровождении того, кто очаровал зверя. И вот этот молтенмау, который только что вынырнул из-за горного хребта, и несется по небу, пока ветер треплет его розово-красное оперение, с двойным седлом между пернатыми крыльями…
Это мой билет отсюда.
Массивный зверь опускается на плато, поворачивает голову, чтобы погрызть что-то под крылом, а Пирок задергивает шторы кабинки и устраивается на сидении напротив меня.
― Скажи, ― бормочу я, указывая мусатом в окно, ― там расположен городской вольер?
― Собираешься куда-то, Лунный свет?
Я резко поворачиваю голову, и сердце замирает в груди при виде Каана, откинувшегося на спинку сидения ― волосы собраны на затылке, выбившиеся пряди свисают вокруг его невероятно красивого лица. Он одет в черную кожаную тунику, которая облегает его тело, словно вторая кожа, линии подчеркивают широкий размах его мощной груди. Рукава туники обрезаны по широким плечам, а покрытые шрамами руки скрещены, и он наблюдает за мной, приподняв одну бровь.
Я набираю воздух во внезапно пересохшие легкие, наполняя их его обжигающим ароматом, который заставляет мое сердце учащенно биться.
― Хм? ― подбадривает он, и я понимаю, что сижу здесь и смотрю на него, зависнув в интенсивных волнах напряжения, прокатывающихся между нами, щеки пылают, пересохшие губы не могут произнести ни слова.
― Я…
Творцы, он словно лишил меня дара речи.
Куда подевался Пирок? Большой, подвыпивший буфер между мной и этим мужчиной был бы сейчас очень кстати.
― Я бы проспал весь сон, ― ворчит Каан, и я готова поклясться, что его глубокий, хриплый голос был создан самими Творцами, чтобы уничтожить меня. Чтобы изменить меня изнутри, превратив в безмозглую идиотку. ― Всю оставшуюся жизнь, вообще-то.
Черт.
― Я кое-что видела в твоем городе, ― умудряюсь пролепетать я ― совсем не то, что собиралась сказать, но разговор пошел в опасном направлении. Его вторая бровь взлетает вверх.
― И что же?
― Не то, что я ожидала.
Улыбка подрагивает в уголке его рта, и от нее мне хочется поерзать на стуле представляя его лицо между моих бедер, прямо здесь, на этом столе, чтобы все слышали, как я кричу.
― Ты делаешь мне комплимент, заключенная семьдесят три?
― Не забивай себе этим голову.
― Именно это я и сделаю, ― отвечает он, а я закатываю глаза и тянусь за свежей кружкой медовухи, которую, должно быть, Пирок сказал ему, что я просила, прежде чем скормить меня этому воплощенному саберсайту ― не заслуживающему доверия засранцу. Я как раз обхватываю кружку пальцами, когда Каан протягивает руку.
Перехватывает мою.
Прижимает ее к столу.
Еще одно стремительное движение ― и мусат оказывается у стержня, а камень ― в его второй руке, и он начинает постукивать по нему точными, аккуратными ударами, от которых в заведении воцаряется тишина.
Мои брови поднимаются, и я представляю, как все смотрят в сторону нашей закрытой шторами кабинки, когда стержень выскальзывает.
Каан откладывает инструменты, а я отдергиваю руку, снимаю железку и бросаю ее в окно, наблюдая, как она с плеском тонет в Лоффе. Я закрываю глаза и потираю запястье, затягивая мысленную звуковую ловушку на все остальные звуки, которые я не желаю слышать прямо сейчас.
Возможно, никогда.
Улыбка расцветает на моих губах, когда я наслаждаюсь мелодичным смехом Клод…
С возвращением, сумасшедшая сучка.
― Ужасно доверчиво с твоей стороны.
― Я доверяю своему народу, и я на восемьдесят процентов уверен, что ты не убьешь меня теперь, когда я дважды спас тебе жизнь.
Мои глаза распахиваются, улыбка исчезает, когда я смотрю в его напряженные, пылающие глаза.
― Зависит от обстоятельств.
― Каких?
Я беру свою кружку с медовухой и прижимаю ее к груди.
― Твое королевство может быть благоденствующим и полным улыбающихся, счастливых фейри, но я сомневаюсь, что ты жил при правлении твоего брата. Ты причастен к тому, что он похищает детей у их Мах в нежном девятилетнем возрасте? ― спрашиваю я, склонив голову набок.
Из его глаз уходит весь огонь, оставляя холодные, покрытые сажей угли.
― Шепот силы ― и их тут же отбирают у кричащих родителей и оставляют взамен ведро с кровавым драконьим камнем. Призывают на военную службу. Отвозят в Дрелгад, где они учатся произносить убийственные слова, практикуясь на маленьких пушистых существах. Вырывая из сердца ребенка ту нежную часть, которую невозможно заменить, превращая их в настоящих, измученных монстров.