Когда родилась Луна (ЛП)

― Что-то не так?
― Да. ― Она смотрит на меня, медленно набирая воздух в легкие. ― Есть кое-что, о чем я не хотела говорить в присутствии других. В основном потому, что они казались… на взводе. Не хотела подливать масла в огонь, так сказать.
Это она говорит той, кто бросилась через стол и трижды ударила короля кулаком, прежде чем ее заставили остановиться?
Мило.
  
Я изображаю спокойствие, и говорю:
― Продолжай.
Ее щеки вспыхивают.
― Она… Как ты знаешь, дар драконьего зрения передается по наследству. Поэтому, когда мы смыли кровь с ее кожи, я увидела множество слоев рун.
Много, очень много рун.
Я хмурюсь, глядя на Эллюин.
― Недавно?
― Трудно сказать. ― Агни обходит тюфяк и откидывает простынь. ― Но у нее есть одна рана, которая, похоже, не была вылечена рунами. Она светится серебристым светом, которого я никогда раньше не видела. Вот… здесь, ― говорит она, положив руку прямо на сердце Эллюин.
У меня кровь стынет в венах.
― Смертельная, ― продолжает она. ― Никто не выживет с такой, потому что для заживления раны в сердце требуется больше времени, чем обычно есть у пациента.
Вся кровь отливает от моего лица.
Творцы…
Я сглатываю ком в горле, провожу ладонями по щекам и запускаю пальцы в волосы.
― Не говори королю. Пока мы не узнаем, почему… или как.
Агни бледнеет, переводит взгляд на дверь за моей спиной, потом снова на меня. Она приседает в стремительном реверансе, прочищает горло и снова обращает свой взор на Рейв.
Нахмурившись, я смотрю в сторону двери и выхожу в коридор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пирок без рубашки исчезает за углом в дальнем конце.
Я вздыхаю.
Устремившись за ним, я врываюсь в гостиную и замечаю группу, сидящую в кожаных креслах вокруг низкого каменного стола, который видел больше игр в Скрипи, чем звезд на южном небосклоне.
Пирок развалился в большом кресле, его длинные растрепанные волосы такого же яркого оттенка, как и пламя, пляшущее между его пальцами.
― Не говори королю, да? ― произносит он, осуждающе глядя на меня изпод насупленных бровей.
― Не смотри на меня так, ― бормочу я, направляясь к креслу напротив и плюхаясь на него. ― Он так чертовски счастлив, что она вернулась, что не задает нужных вопросов. Кроме того, врагов не убивают тупым клинком. Его нужно точить до тех пор, пока он не станет настолько острым, что ты будешь уверен, что он справится с задачей.
Пирок перекидывает пламя из одной руки в другую, как шар, и его свет отбрасывает на его лицо яростные контрастные тени.
― Что ты знаешь?
Что Эллюин была заколота насмерть ― вопреки той легенде, которую нам скормили, словно младенцам, отчаянно нуждающихся в пище.
― Позволь перефразировать, ― говорит Пирок, закатывая свои изумрудные глаза. ― То, что ты знаешь, заставит нашу молодую армию воевать?
Я пожимаю плечами.
Он чертыхается, сжимая пламя в кулаке, пальцы все еще пылают, когда он проводит ими по волосам.
― Для того, кто никогда официально не был на войне, ты невероятно жаждешь ее.
― К чему мы готовились все эти фазы, если не к тому, чтобы смахнуть грязь с доски и уничтожить все кровавые последствия политики нашего Паха? ― Поджав под себя одну ногу, я поворачиваюсь, расшнуровывая свой кожаный жилет спереди и по бокам. Ослабляю его, стягиваю через голову, затем поднимаю свободную коричневую тунику, обнажая старые следы от огненной плети, которые, как я знаю, чертовски портят красивую кожу на моей спине. ― Ты же знаешь, я сохранила их не потому, что мне нравится, как они выглядят, ― говорю я, бросая на него косой взгляд, хотя он не сводит глаз с моих шрамов, его взгляд перебегает с одного глубокого, уродливого рубца на другой. ― Я сохранила их, чтобы каждый раз, глядя в зеркало, вспоминать, почему Тирот и Кадок должны сгнить.
Ничто не сравнится с победой в Испытании Тука, и дальнейшим насилием от рук собственной крови за то, что ты запятнала честь семьи.
Да, я жажду войны. Я заслужила это право. Семьдесят восемь раз, если быть точной.
Пирок прочищает горло и отводит взгляд, когда я поворачиваюсь, опуская тунику и не утруждаясь надеть жилет.
― Я не успела оторвать голову Паху, ― бормочу я, хватая бокал с бренди и опрокидывая в себя. ― Я оторву их.
― Ну, дай мне знать, если захочешь поджарить их члены.
― Может быть. Посмотрим, что я почувствую в тот момент. ― Я киваю в сторону стопки карт Скрипи и восьмигранных игральных костей, сложенных в высокой глиняной чаше рядом с ней. ― Раздай нам.
― Ненавижу, когда ты командуешь, ― стонет он, садится и берет колоду, чтобы снять часть нарастающего напряжения.
― Если я не буду командовать тобой, никто не будет. А так от тебя толку не больше, чем от красивого коврика на полу, испачканного медовухой.
― Красивого, говоришь? Ничего себе, ― довольно повторяет он, расправляя плечи, упираясь локтями в колени, наклоняясь вперед и тасуя колоду. ― Я польщен.
― Конечно, польщен.
Он подмигивает, раздавая твердые кусочки пергамента. Я хватаю каждый, который ложится передо мной на стол, лицо совершенно невозмутимое, несмотря на мою восхитительную руку.
Эта игра любит меня.
― Я не хочу играть на золото. У меня его достаточно. ― Я раскладываю карты, переставляя их от лучшей к худшей ― слева направо. ― Я хочу играть на услуги.
Пирок фыркает.
― Я так понимаю, у тебя там мунплюм?
― Не понимаю, о чем ты говоришь, ― мурлычу я, хлопая ресницами.
Он бросает на меня сухой взгляд, а затем раскладывает оставшуюся колоду на доску, которая никогда не покидает стол. Она впитала в себя больше пролитой медовухи, чем Пирок, а это о чем-то говорит.
― Мой ход, ― говорю я, потянувшись за чашей с костями. ― Поскольку твое лицо меня раздражает.
― Ты сказала, что я красивый.
― Да. ― Я бросаю кости через стол, выпадает шестерка, и я беру восемнадцатую карту из дальнего левого угла. Решив оставить спангла себе, я кладу огнёвку лицом вниз на свободное место. ― Это сильно раздражает.
Пирок усмехается, качая головой. Он бросает кости, берет карту, размышляет, и улыбка сползает с его лица.
― Грим видел твои шрамы?
― Конечно, нет. А что?
Он убирает карту в веер, а другую кладет на ее место на доске.
― Просто интересно. Не говорить королю о чем?
― Не скажу, а если ты попытаешься выпытать информацию у бедняжки Агни с помощью своей волшебной палочки, я убью тебя во сне.
― Самое поганое, что я тебе действительно верю, ― бормочет он, и я посылаю ему злобную улыбку, которая через мгновение исчезает.
Я снова бросаю кости, беру хьюлинга и с бесстрастным лицом говорю:
― Эллюин вела дневник, знаешь ли. Однажды я застала ее за тем, как она засовывала его в щель в стене. В комнате, где она сейчас спит.
― И при чем тут это? ― спрашивает Пирок, наливая себе бокал, пока я раздумываю, на что его обменять.
― Никогда раньше это не казалось мне важным. ― Я пожимаю плечами, кладя хаггина лицом вниз на пустое место на доске. ― Теперь да.
― Ладно, ну… и где же он? ― Он опускает кости в чашу и выкидывает семерку, но тут же сбрасывает карту, которая ему выпадает, и оставляет ее на доске лицевой стороной вниз.
― Думаю, она увезла его с собой в Аритию, ― бормочу я, выкидывая двойку, и на этот раз вытягиваю молтенмау.
Похоже, удача лижет мне задницу.
― Более ста фаз назад, ― говорит он с очевидным сарказмом, который я, конечно, не оцениваю. ― Наверное, он уже превратился в пыль.
― Там холодно. ― Я смотрю на него поверх веера карт, когда кладу флоти на пустое место лицом вниз. ― Идеальные условия для хранения.
Он смотрит на меня как на сумасшедшую, что, как мы оба знаем, далеко не так.
― Думаешь, ты сможешь навестить Тирота и не отрубить ему голову, втянув своего единственного достойного брата в войну, которая будет обречена с самого начала? — Он швыряет карту на доску, и я хмурюсь, глядя на вороватого вуто, который смотрит на меня с лица карты.