Проклятие сублейтенанта Замфира

— За жидка меня приняли, господин штабс-капитан? — рассмеялся Маковей. — Вы с вашим другом сублейтенантом очень наблюдательны! Он, представьте, думал, что я цыганский колдун! Я! — он ткнул себя пальцем в грудь и потряс им в воздухе. — Шувано?! — Маковей расхохотался ещё пуще.
— Ах, позвольте, так вы не из тех, и а из этих… — со сдержанной улыбкой сказал Сабуров. — Очень любопытно! А как же друг ваш, господин Лазареску? Он ведь несомненно из сынов израилевых, а вы с ним приятельствуете… Как так, господин антисемит?
— У господина Лазареску единственный магазин в округе — аптека, галантерея и бакалея, — ответил тот с наглой ухмылкой, — и газеты выписывает, не надо тратиться. Мы, знаете, люди небогатые, каждый бань на счету.
— Полезный еврей, — согласился Сабуров. — Вы очень прагматичны, господин Сырбу. Позвольте задать вам такой вопрос, всегда интересно было: вы ненавидите весь народ, без исключений?
— Любить их, что ли? Хуже цыган! — не скрывая презрения, ответил Маковей. Он налил себе полстакана коньяка и опрокинул в рот.
— И господина Лазареску?
— А чем он лучше? Вы, господин штабс-капитан, за Йосю не беспокойтесь. Пока польза с него есть, жить будет хорошо и счастливо.
— Прекрасно! — с искренним восхищением покачал головой Сабуров. — Знаете, впервые с таким человеком по душам разговариваю. Давайте ещё по одной, за понимание. Мне очень любопытна такая неизбирательность. Вот, к примеру, был у меня в полку ротмистр Мунтяну из вашего родного Кишинёва. Гнида редкостная. Каждый раз, как видел, хотелось ногтём его раздавить. Следует ли, что все его единокровцы, включая вас, таковы же? Или вот вам другой анекдот. Прошлым летом я на фронт ехал в одном эшелоне с сербскими добровольцами. Был там у них парнишка, Моше Левич, из евреев, как можете догадаться. Про него среди сербов легенды ходили. Сорви-голова, задира, смельчак, каких поискать надо — настоящий герой! Сколько ему лет было, не знаю. Только-только на верхней губе жиденькие усики пробиваться начали. Как думаете, достоин такой “жидок”, как вы изволили выразиться, уважения?
— Вы мне проповеди собрались читать? Дурная затея. Чёрного кобеля не отмыть добела. Я таков, какой есть, а вы тут гость. Или терпите, или идите вон к Лазареску столоваться. Он вас с распростёртыми объятиями примет, а на утро счётец выпишет за каждую корочку хлеба и перышко в подушке.
— Ну-ну, господин Сырбу, меня счетами не напугать — по всем плачу сполна. Желаете — и вам заплачу.
Эти слова Сабуров произнёс весело, даже глядя с некой приязнью на хозяина, но тот услышал в них иной смысл. Он плеснул коньяка одному себе и залпом выпил, пристально глядя в глаза гостю. Тот ответил прямым и твёрдым взглядом. В этой дуэли Маковей был неуклюжим мужиком с дубиной против искусного фехтовальщика. Настала напряжённая тишина, готовая в любой миг взорваться дракой. Сабуров, не отводя глаз, попросил:
— Госпожа Амалия, могу ли я у вас попросить ещё немного этого восхитительного супа?
Амалия, знавшая, чем может кончиться такое тяжёлое молчание, радостно подскочила и налила гостю в новую миску чорбу. Маковей с постыдным облегчением отвёл взгляд. Сабуров был сильнее его, Маковей увидел это в глазах штабс-капитана, его голосе, в языке его тела, и речь не о физической силе. Такие люди редко встречались на пути у Маку Сечераторула, и он всегда старался сделать так, чтобы их пути больше не пересекались.
“Как заснёт…” — подумал Сырбу. — “Тихо, ножом, чтобы ни Виорика, ни Амалия не прознали. Когда его найдут, мы будем далеко. Ночью и уедем!”
От этой мысли Маковей повеселел. Он налил себе ещё и на этот раз отдал должное прекрасному и сложному аромату русского коньяка. Сабуров с аппетитом поглощал чорбу, иногда весело встряхивая головой.
— Прелюбопытнейший вы персонаж, господин Сырбу, ей-богу! Есть у меня интересец покопаться в вашей жизненной философии, да сейчас не к месту. Вам в России в наше время очень вольготно жилось бы, зря сбежали из Кишинёва. Среди моих соотечественников полным-полно ваших единомышленников. И погромщикам, вроде вас, в третьем году только пальчиком погрозили. А мне, знаете ли, тревожно. Читаю я газеты, криминальную хронику особенно, смотрю где какие налёты, — Сырбу вздрогнул, но Сабуров этого, казалось, не заметил, — покушения, эксы… Знаете, что такое “экс”? Нет? Если банда грабит банк или, скажем, ресторан, полный толстосумов, — это разбой. А вот если эта банда при ограблении хором поёт “Интернасьональ” — это у же экс, дело благородное, во благо освобождения трудового народа. Так вот, смотрю на фамилии всех этих бомбистов, террористов, экспроприаторов и думаю: а не зальёмся ли мы в самое скорое время кровью по уши? Не родит ли действие ваших единомышленников такое противодействие, которого мы уже не переживём?
 
— Я, господин штабс-капитан, человек простой, политикой не интересуюсь, живу мирно, — ответил Маковей. — А что в прошлом моём было — вас не касается, да и власти ваши не заинтересует. Что до философии моей… Это у вас, господ, есть время философствовать, а мне семью кормить надо. Не до пустопорожних размышлений.
Коньяк мягко обволакивал его язык. Маковей с тщательностью выговаривал слова, но давалось ему это нелегко. Пережитое ночью нервное возбуждение дало о себе знать. Приятная усталость легла на плечи, он зевнул, выворачивая челюсти и поспешно перекрестил рот, чтобы бес не забрался.
— Ну что ж, не буду мучить вас расспросами, — легко отступился Сабуров.
Он налил хозяевам коньяка, приветливо улыбнулся Амалии, от чего та вспыхнула ланитами и смущённо спрятала глаза. Виорика пила молоко, с любопытством поглядывая на Сабурова. Он поймал её взгляд и озадаченно приподнял бровь — интерес девушки к его персоне не был праздным, но значил ли он то, о чём подумал Константин? Он устыдился собственных мыслей. Видно слишком много в его жизни было лёгких побед в делах амурных, и теперь в каждом женском взоре ему чудится томление. Сабуров встал и поднял кружку:
— Госпожа Виорика! Ваш жених был очень храбрым человеком. Он вёл непримиримую борьбу со своим страхом и победил его, и вы — живое доказательство тому. Смерть во спасение прекрасной девушки — достойная кончина для воина. Вечная память герою! До дна, господа!
В других устах эти слова прозвучали бы пафосно, но Сабуров произнёс их с искренним чувством. Он не забыл, как, прощаясь на платформе, сказал Замфиру о том, что никто не знает, трус он или нет, пока не представится случай проверить свою храбрость. У Василе такой случай наступил. Жаль только, что ему не удалось пожить с ощущением триумфа. Уж Сабуров-то знал, как меняет жизнь осознание победы над собственной слабостью.
Маковей, запрокинув голову, вылил в рот коньяк, пожевал мокрыми губами, потом поднял вверх палец вверх. Он хотел что-то добавить про покойного, а что именно, и было это хорошим или плохим не вспомнил. Голова отяжелела, её оказалось невозможно держать прямо. Он подумал: “Я дома”, сдвинул в сторону тарелку и уткнулся лбом в сложенные на столе руки. Сабуров удивлённо посмотрел на мощные кулаки Маковея и на недопитую бутылку коньяка. Амалия извиняющимся голосом сказала:
— Вы уж простите его, господин офицер. Всю ночь работал, умаялся. Отведу его спать положу, а вы отдыхайте.
Она встала и пошатнулась, схватилась за стол, унимая дыхание.
— Позвольте я вам помогу! — подскочил Сабуров. Он не с первого раза смог приподнять тяжёлое, обмякшее тело Маковея. Амалия подхватила с другой стороны. Маковей замычал, попытался поднять косматую голову и уронил её на грудь. Кое-как перебирая ногами, влекомый Сабуровым и Амалией, он добрался до спальни и рухнул на кровать. Жалобно заскрипело рассохшееся дерево. Он пробурчал что-то, зло и невнятно. Константин склонился ниже, поморщился от звериного, мускусного духа, густо исходившего от Сырбу.
— Не смей! — с трудом выговорил тот и в тот же миг всхрапнул.
Амалия, покачиваясь, стояла по другую сторону кровати. Мягкая подушка тянула её к себе с неимоверной силой.