Проклятие сублейтенанта Замфира

Под беспокойством пряталась ещё одна мысль, в которой Замфир стеснялся себе признаться: оно давало благородную причину отсрочить свадьбу, а с ней момент, когда Маковей Сырбу обретёт над ним полную власть. Он с радостью сбежал бы с Виорикой, но пусть чета Сырбу остаётся в своём гагаузском домике.
Впереди показался сквер, между облетевшими деревьями горели костры. Несколько десятков мужчин в разномастной одежде грелись у огня. Замфир заметил среди них человека с ружьём в военной форме.
— Госпожа Амалия, остановитесь пожалуйста, — попросил он.
Она натянула поводья, и Василе спрыгнул на землю. Он подошёл к военному, тот вытянулся перед офицером и отдал честь.
— Плутоньер Брату. Сопровождаю рекрутов на фронт.
— Вольно, плутоньер. Куда едете? В Добруджу?
— Нет, господин сублейтенант. На запад, к Бухаресту.
— И когда уезжаете?
— Эшелон задерживается, господин сублейтенант. Говорят, теперь только утром будет.
Замфир посмотрел на угрюмых людей у костров. Они зябко кутались в свои обноски и жались ближе к огню.
— Отпустили бы людей по домам, плутоньер, зачем солдат морозите?
— Потом опять их собирать? Нет, господин сублейтенант, пусть привыкают. На фронте тёплых постелек с грелками не будет.
— Утром?
— Утром, не раньше.
Замфир бросил взгляд через плечо на телегу с тусклым фонарём и решился.
— Мне тоже туда надо, по служебной надобности. Отвезу женщин и к рассвету вернусь.
Он запрыгнул в телегу и порывисто обнял Виорику.
— Можем ехать!
Амалия молча хлестнула лошадь по крупу, и телега со скрипом покатилась. Замфир ощутил небывалый подъём — он сделал первый шаг, первое простое движение навстречу своему страху, только не побег ли это от страха другого рода?
“Надо оставить письмо. Объясню, зачем я это делаю и пообещаю, что вернусь, как только вывезу родителей из Бухареста,” — подумал он. — “И мыло трогать не буду — как доказательство моих намерений”.
Эта мысль успокоила Василе.
 Глава 19 
Першерон глухо стучал копытами в задеревеневшую землю. Вслед его шагам поскрипывал на облучке фонарь. Задремавшая невеста жарко дышала в шею сублейтенанта. Замфир покачивался, покачивались его мысли, теплея и сглаживаясь, обкатываясь до голышей в речном потоке. Полой шинели он укутал Виорику, левой рукой поддерживая девушку под грудь, под тёплую влекущую тяжесть всего за парой слоёв плетёных ниток да овчины. Сегодня, под утро, он выберется из дома и уедет на фронт, так и не увидев её вживую, и увидит ли когда-нибудь?
Амалия впереди не шевелилась, может, уже спала — конь и без неё знает дорогу к тёплой конюшне.
Замфир крепче прижал к себе Виорику, она сонно заворочалась, подалась к нему, подставила под поцелуй свою нежную, как бочок спелого персика, щёчку. Здесь, под сукном сублейтенантской шинели было всё, что ему нужно — его маленький мир, его неисследованная планета. Зачем сюда лезут те, кого он не хочет видеть? Почему их двоих никак не оставят в покое?
От спокойной решимости Замфира качнуло в глухую злость. Все дни после того, как он очнулся в своей кровати с забинтованной головой, его постоянно бросало: из апатии — в ярость, из ярости — в эйфорию, из эйфории — в меланхолию. По утрам часто тошнило, он ослаб, дрожь в коленях стала привычной. Временами он думал, что это последствия сотрясения мозга, потом вспоминал, как мало уже мыла во флаконе, и правда — жизненной силы в нём оставалось едва на четверть. Единственным, что возвращало ненадолго его к жизни, была маковеева настойка.
“Как бы выведать её рецепт…” — подумал Замфир.
Злость усиливалась, перерастая в гнев — сквашенный под гнётом, пузырящийся яростью. Он ворочался в тесноте рёбер, сминая лёгкие. В глазах Василе от удушья сгустились тёмные пятна. Так же черно было на его душе.
“Может, это раковая опухоль?”
У Замфира онемел затылок. Чёрная тоскливая жижа плескалась в его голове в такт покачивающейся телеге. Качалась Амалия на облучке, качался фонарь, качались пятна света на голых деревьях по бокам дороги. Василе нестерпимо захотелось выпить ракии с пряным духом. После неё тоска отступает, и в голове становится ясно и чисто. Даже свет становится другим — тёплым и не колючим.
 
Утром он сказал Виорике, что никогда больше не будет пить самогонку Сырбу. Через пару мгновений Замфир поймал себя на том, что пытается вспомнить, клялся он тогда перед невестой или просто пообещал. Он беззвучно вздохнул: обещания надо выполнять, и в то же время Василе точно знал, что к концу дороги придумает себе оправдание. Волшебный напиток: полстакана— и внутренние бесы утихомирены, по крайней мере до утра.
Сколько себя помнил, Василе всегда был таким: с тонкой кожей, сквозь которую торчат нервы, лёгкой добычей для всех демонов боли, страха, тоски в мире. Как хронический пациент, измученный частыми уколами, он чувствовал боль задолго до прикосновения иглы к коже. Она растягивалась во времени, не ослабевая, а усиливаясь и мучила его во сто крат сильнее, чем обычных людей.
В гимназии он завидовал однокашникам — они казались неуязвимыми к ударам. Они с гордостью носили свои ссадины и хвастались фингалами, а его можно было ранить даже словом. Студенческие поединки в университете вызывали ужас, и он прожил студенческие годы, обходя острые углы и не вторгаясь в чужие жизни. У него не было другого выхода: боль, которую не замечали другие, могла его убить; страхи, которых не знали окружающие, иссушали его душу.
Замфиру казалось, что он нарастил панцирь, а на деле просто жил в пустоте, в вакуумной колбе, где никто не мог к нему прикоснуться, Теперь колбу разбили и он оглушён, он почти убит обрушившимися на него чувствами. Василе не умеет с ними справляться, его этому не учили. Как хорошо было бы быть бесчувственным бревном, как остальные люди, но ему для этого придётся умереть. Всё равно раньше, чем огрубеют нервы, он сойдёт с ума.
Показался тёмный семафор, в свете луны блеснули серебрянными нитками рельсы. Из-за широкой спины Амалии высунулся и спрятался фонарь над крыльцом дома Сырбу. На пригорке, в тулупе с поднятым воротником, стоял Маковей. Замфир высвободился из девичьих объятий и спрыгнул с телеги.
— Сменю Маковея! — бросил он Амалии и пошёл через луг.
— Когда поезд? — деловым тоном спросил Замфир, подойдя к Сырбу.
— Не знаю, пока не было, — пожал тот плечами. — Застрял где-то.
— Давайте планшет, я пересчитаю.
Маковей снял тулуп и накинул на Замфира.
— Ну, давай, зятёк, не мёрзни.
— Да, холодно сегодня, — согласился Василе.
Маковей не торопился уходить, а Замфир не решался спросить. Думал: вот повернётся он спиной, чтоб глаз не видеть, и попрошу… Хоть пару глотков. А Маковей смотрел на него, чуть склонив голову, и ждал.
— Согреться хочешь? — с лукавым пониманием спросил он.
— Не отказался бы, и правда зябко.
Сырбу посмотрел через плечо на дом. Телега уже стояла у крыльца. Виорика открывала ворота конюшни, а Амалия заносила в дом вещи.
— Дам немного, — сказал он. — Только смотри, не выдай меня. Амалия плешь проест, что тебя спаиваю.
— Могила! — по-детски поклялся Замфир.
Маковей вытащил из кармана штанов фляжку и протянул ему. Василе скрутил пробку, в нос ударил знакомый запах пряностей, и от одного этого аромата, казалось, тревога отпустила. Он сделал осторожный глоток. Жгучая жидкость распустила стиснутое горло. Жадно, в три глотка, Замфир выпил всё, что оставалось во фляжке. Маленькое тёплое солнышко провалилось в желудок, разогнало тоскливую тьму. Замфир вернул опустевшую флягу Маковею.
— Мужаешь, — усмехнулся Маковей. — Вначале по капле цедил и от одного глотка падал.
Замфир не ответил. Он улыбался, наслаждаясь свободой от дурных мыслей и волнений. Маковей ушёл. С юга показался поезд. Его желтоватый глаз долго висел на одном месте, потом рывком увеличился, ослепил Василе ярким светом. В свисте, лязге, шипении пара он пронёсся мимо, и Замфир закричал ему: “Ура-а!”, зная, что крик потонет в шуме, и его никто не услышит — восторг освобождения рвался наружу, как пар сквозь пластины паровозного свистка. Он спохватился, начал пересчитывать вагоны, попытался вспомнить, сколько их уже проехало, но не смог, и вписал количество в бланк наугад. Василе давно казалось, что его отчёты никто не читает.