Бунт на «Баунти»

– Тебе не за что извиняться, мальчик, – ответил он. – Последние семь недель мы были настоящей морской командой. Да нет, последние два года. Как же тебе не оплакивать павших товарищей?
– Но почему выжил я? Почему Спаситель предпочел…
– Не задавай таких вопросов, – оборвал меня капитан. – Милостивый Господь сам выбирает, кого оставить здесь, а кого призвать к Себе. Не нам с Ним спорить.
– Я ведь думал, что уже умер, сэр, – сказал я и почувствовал, как огромное горе снова стесняет мою душу. – В те последние дни в баркасе. Я знал, что ко мне приближается смерть. Знал, что моя жизнь закончилась и будущего для меня не существует.
– Я тоже так думал, мальчик, – ответил он, не сообразив, каково мне слышать подобные слова. – Да, за несколько часов до того, как мы высадились на землю, я ощутил уверенность, что ты нас покинул, и для меня это стало ударом, страшным ударом. Однако в тебе есть сила, о которой ты даже не подозревал. Ты сам взрастил ее, мальчик, понимаешь? За время, проведенное нами вместе. Ты стал мужчиной.
Сидя с ним рядом, рыдая на его плече, я себя таким уж мужчиной не чувствовал, а капитан, человек мягкий, позволял мне реветь, не давая понять, что я веду себя как девица; когда же я успокоился, сказал: довольно слез, выплакался – и будет, хватит, а не то он покажет мне, где раки зимуют.
И я ответил:
– Есть, сэр.
И больше не плакал.
Тринадцать человек из первоначальных девятнадцати, изгнанных с «Баунти», взошли на «Ресурс», чтобы спокойно отправиться на Яву; мы потеряли треть наших товарищей: пятеро скончались совсем недавно, один много раньше – Джон Нортон, которого мы лишились, когда дикари первого из посещенных нами островов камнями разбили ему голову. Мне казалось уже, что это случилось многие годы назад.
Я не сомневался, что все мы будем испытывать великую радость, станем компанией, которая просто не сможет распасться после пережитых нами приключений, однако, к удивлению моему, обстановка на борту «Ресурса» сложилась весьма неприятная. Я услышал разговоры, в которых мои товарищи возмущались капитаном, и хотя именно он успешно привел нас из центра океана в места, из коих мы могли спокойно добраться до дома, благодарности они к нему не испытывали, напротив, сочли, что теперь самое время предъявить ему претензии.
В один из вечеров капитан и мистер Фрейер разругались страшнейшим образом – собственно говоря, последние два года они и шли к этой ссоре, а теперь наговорили друг другу многое, чего говорить не стоило. Мистер Фрейер обвинил капитана в том, что тот сам подтолкнул моряков к бунту своим поведением с ними: отнял у них данные им же привилегии, обращался с ними как со своими рабами, впадал в крайности, переходя от чрезвычайной веселости к угрюмейшему унынию, совершенно как невеста перед венчанием. Капитан стерпеть таких наветов не смог и заявил в ответ, что мистер Фрейер оказался отнюдь не тем штурманом, какого он рассчитывал получить. Сказал, что когда ему было на дюжину лет меньше, чем теперь мистеру Фрейеру, а именно двадцать один год, он сам состоял в штурманах при капитане Куке. И что это за офицер, спросил мистер Блай, если он не становится в возрасте мистера Фрейера капитаном?
– Так ведь и вы, сэр, не капитан, – возразил мистер Фрейер, пустив стрелу в ахиллесову пяту мистера Блая. – Вы носите то же звание, что и я, сэр, звание лейтенанта.
– Но я получил под начало команду моряков, сэр! – воскликнул, побагровев от гнева, капитан. – Команду, которой у вас никогда не было.
– Такую, как ваша, я и не принял бы! – закричал мистер Фрейер. – Что до вашей службы штурманом при капитане Куке… – Он покачал головой и – позор, позор! – плюнул себе под ноги. – Будь вы порядочным человеком, вы стыдились бы своего поведения в тот черный день!
Это уж было слишком – и сильно слишком, – я думал, что мистер Блай выхватит из ножен саблю и снесет мистеру Фрейеру голову, но капитан лишь обругал его дурными словами, подскочил к нему так близко, что мог бы и поцеловать (мистер Фрейер, отдам ему должное, не отступил ни на шаг), обозвал трусом и шарлатаном и спросил, почему он, коли держится о своем командире столь низкого мнения, не присоединился к своему другу мистеру Кристиану и не вернулся к низменным утехам острова Отэити.
 
– Флетчер Кристиан мне не друг, – проревел мистер Фрейер. – Разве я не оставил его на захваченном им корабле? Разве не проплыл бок о бок с вами многие лиги оттуда сюда? И вы смеете обвинять меня в…
– Я буду обвинять вас в том, в чем сочту нужным обвинить, – прокричал капитан. – Я называю вас трусом, сэр, вы слышите, и позабочусь о том, чтобы вас повесили за ваши поступки и оскорбление, нанесенное вами старшему офицеру.
Тут уж подняли крик и наши моряки, а двое из них, Вильям Перселл и Джон Холлетт, поспешили встать на сторону мистера Фрейера и принялись орать на капитана, утверждая, что это он довел нас до нынешнего несчастного положения, и обещая рассказать об этом, когда мы вернемся в Англию. Мистер Блай счел, что с него довольно, и обратился к каптенармусу «Ресурса», и – поверите ли? – уже через час все трое, Фрейер, Перселл и Холлетт, сидели поодиночке в трюме, под арестом да еще и в цепях – капитан сказал, что так им будет удобнее размышлять об их сегодняшнем поведении.
В общем, обстановочка на борту сложилась мрачная, и я впервые задумался о том, сочтут ли нас – вернее сказать, капитана – по возвращении в Англию героями, в чем я всегда был уверен.
Или отнесутся к нам совсем иначе?
На Яву мы прибыли в растрепанных чувствах. Я и представить себе не мог, какое продолжение получит наша история – будут ли моряки бунтовать и ругаться до самой Англии или найдутся среди них трезвые головы, которые угомонят забияк, и все закончится благополучно.
Глава поселения на Яве уведомил капитана, что в ближайшее время в Англию отправятся два судна; первое, голландский корабль «Усердие», должен был отплыть через несколько дней, второе – неделей позже. Судами они были торговыми, пассажиров обычно не брали, однако второй корабль мог принять на борт немалое число людей. Узнав, что на «Усердии» найдется всего лишь три места, капитан выбрал себе в спутники своего клерка мистера Сэмюэля и меня.
– Я протестую, сэр, – заявил мистер Фрейер. К тому времени его уже освободили от оков, однако обвинений капитан с него не снял. – Как второй по званию офицер, я должен отплыть с вами на этом корабле.
– Оскорбив старшего офицера, сэр, вы лишились какого-либо звания, – тихо ответил капитан – тоном, говорившим, что никаких больше споров он не желает, что распре между ним и штурманом следует положить конец. – И если вы по-прежнему считаете себя офицером, состоящим на службе короля, я предлагаю вам принять под свое начало моряков, которых оставляю с вами. Мы еще встретимся в Англии, и довольно скоро, это я вам обещаю.
– Да, сэр, – согласился, прищурившись, мистер Фрейер. – Мы еще встретимся.
– Именно это я и сказал, разве нет? – резко ответил капитан. На мой взгляд, оба они походили на малых детей, которых следовало бы высечь.
Так или иначе, но все оставшиеся в живых моряки пришли в порт, чтобы попрощаться с нами, и капитан счел своим долгом пожать каждому из них, включая и мистера Фрейера, руку, пожелать на будущее попутного ветра и спокойного возращения домой, а затем поднялся по сходням, неся под мышкой свой блокнот, и скрылся из глаз. За ним последовал мистер Сэмюэль, а я остался, чтобы проститься с товарищами, такими теперь уже давними, пережившими плечом к плечу со мной сорок восемь мучительных дней и, подобно мне, уцелевшими.
– До свидания, моряки, – сказал я, и, клянусь, мне было трудно не заплакать, ибо я ощущал кровную близость с каждым из них. – Нам с вами будет что вспомнить, верно?
– Это уж точно, паренек, – ответил мне Вильям Пекоувер, глаза которого тоже влажно поблескивали. – Дай мне пожать на прощанье твою руку.
Я кивнул, мы обменялись рукопожатиями, потом я пожал руки всем остальным, и каждый сказал: «Удачи, Турнепс» или «Встретимся в Англии, Турнепс», я видел, что все они жалели о расставании со мной. Так странно было понимать, что приключения наши закончились.