Обреченное начало

— Ну вот, — сказал Рамон, когда тот вышел.
Пьеро собрал книги и поднялся.
— Святой отец, — громко сказал он, — разрешите мне выйти.
— Там уже двое, — сказал отец Белон.
— Я плохо себя чувствую, — сказал Пьеро.
— Оставайтесь на своем месте. Пойдете, когда те вернутся.
— Но я плохо себя чувствую, отец.
— Оставайтесь на месте, говорю вам.
Пьеро сел, дав священнику на минуту продолжить урок. Потом он повернулся к Жаки, сидевшему в конце класса, и крикнул ему:
— Эй, Жаки! А что Белон преподает сейчас — латынь или греческий?
— Кани! — сказал священник, направляясь к Пьеро.
— Что, отец?
— Не соизволите ли замолчать?
— Но я же не с вами разговариваю, а с Жаки!
— Два часа после занятий в четверг!
— Но это неслыханно! Я ведь разговариваю с Жаки.
— Немедленно вон!
Пьеро улыбнулся и встал из-за парты.
— Хорошо, отец, — сказал он.
Священник спохватился.
— Нет, останьтесь.
— Вот уж нет, отец, вы ведь велели мне уйти.
В глубине класса поднялся Жаки:
— Он ничего не сделал, это несправедливо.
— Рено, вон из класса!
— Нет, отец. Мне надо работать.
Но за это время Пьеро уже успел выйти. Рено сел на место, а священник, покачав головой, совершенно отчаявшись, продолжил урок.
Теперь поднялся Дени. За ним Рамон.
— Ты мне за это ответишь! — сказал Дени.
— Думаешь, напугал меня? — сказал Рамон.
Отец Белон, выведенный из себя, принялся стучать по столу.
— Выйдите оба! К префекту, немедленно! С меня довольно на сегодня!
Мальчики молча направились к двери. Отец Белон удивленно посмотрел, как они выходят, и пожал плечами.
Рамон и Дени сбежали по лестнице, выскочили во двор. Никого.
— Дебокур сделает с ним все, что захочет, он не сможет сопротивляться, — сказал Рамон.
Во дворе для старшеклассников Дени увидел Прифена, тот бежал в сторону приемной. Дебокур и Пьеро дрались возле кранов. Издали казалось, что Пьеро изо всех сил защищается.
— Я побегу за Прифеном, — сказал Дени, — а вы займитесь вторым.
— Мы ему врежем, — пообещал Рамон.
Он кинулся на выручку Пьеро. Дени развернулся, чтобы догнать Прифена, упал в главном дворе и медленно поднялся по каменной лестнице к часовне, стряхивая грязь с брюк. Когда он бесшумно вошел в часовню, Прифен в одиночестве стоял в углу на коленях. Он плакал. Дени кашлянул. Прифен не поднял головы и зарыдал еще сильнее. Дени подошел к нему и положил руку на плечо.
— Ну что ты, — прошептал он, — не плачь. Все прошло, не надо. Ну что ты…
Прифен продолжал плакать.
— Никто никому не расскажет, — сказал Дени. — Клянусь, никто не расскажет. Ты не первый, кому Дебокур портит жизнь. Знаешь, и мне тоже…
Прифен, рыдая, уткнулся лицом в плечо Дени. Дени провел рукой по его мокрой и горячей щеке.
— Не плачь, — повторил он, — послушай, перестань.
— Я не хотел, — жалобным голосом шептал Прифен, — он мне столько всего рассказал, я не знал…
— Ну вот, видишь, ты не знал, — сказал Дени. — Теперь все в порядке. Больше не плачь.
Он подождал, пока Прифен, прижавшийся лицом к его плечу, успокоится.
— Почему ты пришел, сюда, в часовню?
— Не знаю, — сказал Прифен, вытирая глаза рукой, — я подумал, что здесь мне будет лучше. Я подумал, что здесь спокойно. Я подумал про часовню и начал плакать, когда…
Он остановился и снова зарыдал. Дени, чувствуя неловкость, погладил его по голове и посмотрел на Мадонну. Мадонна была неподвижна и простирала руки. Дени вспомнил о собственных прегрешениях, и внезапно все показалось ужасно, его затошнило. Он продолжал тихонько разговаривать с приятелем, и тот наконец успокоился.
— Спасибо, я думал…
— Что ты думал? — сказал Дени.
— Я думал, что ты меня не любишь. Что ты на меня за что-то сердишься.
— Вовсе нет, — сказал Дени, — я на тебя не сержусь.
И он помог ему подняться.
— У меня нет платка, — сказал Прифен, роясь в карманах, все лицо его было в грязных подтеках от слез.
— Да это всегда так, у меня тоже нет.
Прифен тщательно вытер щеки рукавом, и они вместе вышли. Остальных троих во дворе уже не было. Они поднялись в класс. Пьеро и Рамон выглядели очень спокойными. У Пьеро была ссадина над губой, на лице Рамона никаких следов не осталось. Дебокур, сидя за партой, вытирал кровь, которая текла из носа. Отец Белон монотонным голосом переводил латинское стихотворение, думая при этом о происшествии, смысла которого он не понимал. Когда вошли Дени с Прифеном, он не поднял головы.
 
— Можно я сяду с тобой? — тихо спросил Прифен.
Рамон сел возле Жаки, а Прифен занял место рядом с Дени. Пьеро внимательно, как всегда, смотрел на Наполеона. Дени нащупал его руку.
— Ладно, забыли, — прошептал Пьеро. — Просто ты чересчур раздухарился. Мы друзья, не беспокойся, мы всегда будем настоящими друзьями.
Вот он какой, Пьеро.
  
XVI
 
Весь остаток дня Дени чувствовал себя подавленным. Эта история потрясла его. Не столько потому, что она была отвратительной сама по себе, сколько из-за слов Прифена, сказанных в часовне. Они то и дело звучали в его голове.
«Я подумал, что здесь мне будет лучше. Я подумал, что здесь спокойно. Я подумал про часовню и начал плакать…»
Эти слова били Дени наотмашь. Он внезапно захотел вернуться к тому, что потерял, — к своим недавним молитвам, к своим устремлениям к Богу и к тому спокойствию, которое испытывал, когда чувствовал себя безгрешным. Теперь он был всего лишь несчастным, нечестивым, мерзким, проклятым. За последние дни он совершил тягчайшие грехи, даже грех кощунства, и не испытывал ни капли раскаяния.
«Я подумал, что здесь мне будет лучше…»
Он был таким же отвратительным, как Дебокур, таким же изгоем.
Теперь он никогда не сможет стать, как другие — молиться в часовне, причащаться с чистой совестью, чувствовать себя легким, переполненным счастьем, как бывало прежде. Тошнит, сейчас вырвет…
В пять часов, во время самостоятельных занятий, Дени оставил на столе письмо с просьбой об исповеди и заметил, что Прифен оставил такое же. Листки собрали, отнесли священникам исповедникам. Среди урока вызвали Прифена, и Прифен пошел исповедаться. Дени просто не мог не попросить об исповеди, хотя еще не знал, о чем будет говорить. Когда Прифен вернулся, Дени увидел, что теперь тот успокоился и выглядит счастливым. Дени прочитал про себя молитву и почувствовал, что делает это искренне. Ну, не то чтобы совсем искренне, но почти. Он изо всех сил старался не думать о сестре Клотильде.
За ним пришли довольно поздно, и Дени медленно поплелся по коридорам к комнате отца Пределя. Подойдя к двери, он не осмелился постучать. Спустился в безлюдный двор. Небо было голубым, вечер все не наступал. Дени пошел к крану — попить воды, но его стало мутить даже от воды. Он подумал, что предпочел бы пойти исповедаться отцу Эрве. Отец Эрве ни разу его не исповедовал, так было бы проще.
Отец Эрве преподавал у них математику. Он был высокий и худой. Когда он шел, его тело словно извивалось под узкой сутаной. Ему придумали кличку Угорь. Дени хорошо его знал. Иногда они разговаривали после занятий. Но он ни разу не исповедовал Дени, и Дени подумал, что лучше будет пойти к нему.
Он, не торопясь, вернулся в здание. Как только мог медленно дошел до комнаты отца Эрве. Ему уже расхотелось исповедоваться. Он понял, что вся его искренность куда-то улетучилась. Он снова чувствовал себя в объятиях подруги. Тщетно пытаясь отогнать греховную мысль, Дени постучал в дверь.
— Войдите, — громко сказал священник.
Дени вошел и, повернувшись спиной к исповеднику, закрыл за собой дверь. Когда тот наконец увидел лицо мальчика, то присвистнул.
— Что-то случилось?
— Да нет, — сказал Дени через силу. — Я должен был исповедаться у отца Пределя.
По знаку священника он опустился на колени. Почувствовал на лбу дыхание — смесь табака и эвкалипта.