Обреченное начало

— Тебе дали перевод? — спросил он, когда Дени возвращал ему монетки.
— Да, — сказал Дени. — Свинство.
— Нужно сделать?
— Ну да! Иначе придется торчать здесь и в следующее воскресенье.
— Мерзкая ворона, — произнес Дебокур полузлобным, полунасмешливым голосом. Он спрятал монетки в карман.
— Похоже, ты не слишком жалуешь иезуитов, — заметил Дени.
— Иезуиты, не иезуиты — не люблю попов.
— Почему? Ты не католик?
— Католик, — сказала Дебокур, — если это так важно.
— Но не любишь священников?
— Нет, терпеть не могу недоделанных.
— Недоделанных?
— Да, тех, кто в постели о чем только не мечтает, а на деле даже боится подрочить. Я называю таких недоделанными.
— Ничего не понимаю, — сказал Дени.
Он примерно представлял себе, что имеет в виду Дебокур, но все-таки до конца речь его была Дени не ясна. Он перевел взгляд на окно. За ним виднелась часть двора и кусочек серого неба.
— Чего ты не понимаешь? — сказал Дебокур удивленно.
— Ничего. Что значит дрочить?
Смех Дебокура вогнал его в краску. Дебокур потешался над ним и даже не скрывал этого.
— Не знаешь, что это такое?
— Ну, не совсем.
Дебокур продолжал смеяться.
— Забавный ты тип, — сказал он наконец.
— Нельзя же знать все.
— Конечно, но это!.. Ну ладно! Это… это… скажем так, заниматься любовью в одиночку. Ты же не скажешь, что с тобой такого не случается?
Дени молчал. Ему стыдно было признаться Дебокуру, что он боится согрешить.
— Тебе не нравится, что я об этом говорю?
Дени снова побоялся показаться нелепым. Вчера во время драки он произвел впечатление на Дебокура. Ему не хотелось, чтобы теперь тот взял реванш. Он понимал, что на этом поле у Дебокура всегда будет преимущество, и, отвечая ему, притворился совершенно невозмутимым.
— Мне это не интересно, — сказал он, — вот и все!
— Признайся, что дрейфишь. Именно — дрейфишь.
— Ни капельки, — сказал Дени.
— Поспорим, что ты причащаешься каждые три дня, а?
— Ну и что с того?
Он подумал, что Дебокур будет над ним смеяться, если он расскажет ему, что даже не осмеливается смотреть на афиши кинофильмов, чтобы не приходили в голову дурные мысли о девушках. На афишах иногда бывают нарисованы девушки с задранными юбками, и Дени отворачивается, стараясь думать о другом.
— Это доказывает, что ты тоже недоделанный, — продолжал он. — Недоделанный и целка.
Дени напрасно пытался понять смысл этого слова, но Дебокур тут же дал ему понять, что это такое.
— Ну, ты когда-нибудь трогал девушку?
— Тоже мне! — сказал Дени. — Ты, что ли, будешь меня учить, как это делается?
Он демонстративно пожал плечами и иронически улыбнулся. Похоже, Дебокур удивился.
— Ты выглядишь таким недотепой, — сказал он. — Трудно поверить.
— Мне нравится работать под дурачка.
Дебокур тоже улыбнулся.
— Я так и знал, — сказал он, — с таким парнем, как ты, так и должно быть. Ну? Рассказывай.
— О чем рассказывать? — громко спросил Дени.
— Ну… о… короче, про свои любовные дела. Спорим, ты спишь с девушкой.
— С этим все нормально, — сказал Дени.
— Тогда в чем дело? Я же теперь твой друг. Разве нет?
— Да, — сказал Дени, — но о таких вещах не рассказывают.
Дебокур придвинулся ближе.
— Не доверяешь мне?
— Почему же, доверяю. Но рассказывать неохота.
— Как знаешь. Я тоже на твоем месте не стал бы рассказывать.
— А на своем?
— Сейчас ничего нет.
Дебокур снова уселся и положил руки на откинутую крышку парты. Он долго смотрел на Дени.
— Сейчас ничего нет, — повторил он.
Он признавал его превосходство. Дени широко улыбнулся, и чувство удовлетворения алой волной разлилось у него по лбу.
— Да будет, вот увидишь. Никуда не денется.
— Сейчас ничего нет, — снова повторил тот.
Дени осознал свою силу и авторитет в глазах этого темноволосого крепкого парня. Он дружески похлопал его по плечу.
— Ты давно с ней знаком? — спросил Дебокур.
— Не очень, — сказал Дени слегка поспешно, не совсем осознавая, что говорит.
— Спорим, что вчера ты шел к ней на свидание. Что, не так? Когда врезался в столб? Ты сказал мне, что торопился. К ней на встречу?
 
— Да, — сказал Дени, — к ней.
— Она красивая?
— Очень, — сказал Дени, — глаза просто бьют наповал.
— А, глаза…
Дебокур состроил понимающую мину, и Дени ответил ему. Дени чувствовал, как нарастает его успех.
— И все остальное — наповал, — сказал он.
— Раскованная?
— Что?
— Не работай под дурачка, хватит. Ей это нравится?
— Конечно же, нравится.
— Наверное, хорошо проводишь время.
Дени подошел к окну. Неожиданно полил дождь, и капли застучали по стеклу. Префект, застигнутый дождем во дворе, бежал в здание. Немецкий солдат курил у дверей бывшей столовой и смотрел, как бежит префект.
— Ужасно злюсь, — сказал Дени.
— Почему?
Дебокур тоже подошел к окну.
— Не ходил к ней вчера. Слишком страшно выглядел. Что она может подумать? Может, вообще теперь все забудет.
— Будет еще больше любить тебя, не переживай. Женщины любят мужчин, которые заставляют их ждать. Это девушка или женщина?
— Женщина, — сказал Дени, не отрывая глаз от дождя.
— Молодая?
— Довольно.
— Но не слишком?
— Да так…
— Это лучше всего, — сказал Дебокур, — созревшие женщины — то, что надо. Как ее зовут?
— Клотильда, — сказал Дени.
И добавил, не выдержав:
— Ты никому не скажешь?
— Обещаю. Что?
— Не скажешь? Никому?
— Я никогда не пересказываю истории друзей.
— Ну ладно. Она монашка.
Дебокур казался скорее заинтригованным, чем удивленным.
— Сестра Клотильда, о которой Прифен говорил?
— Ты знаешь Прифена?
— Вчера видел. Он говорил о сестре Клотильде. Это она?
— Она, — сказал Дени.
— Твоя девушка?
— Конечно, — сказал Дени, — а кто ж еще?
Дождь забарабанил сильнее, потом стих. Дени чувствовал внутри полное спокойствие. Полное спокойствие, похожее на оцепенение. Как будто он что-то сломал, но не знал, что именно. Вопреки всему он снова испытал удивление. Теперь он был несчастлив.
— Повезло тебе! — сказал Дебокур.
Окно было мокрым. Двор выглядел размытым сквозь водяную пленку, скатывающуюся по стеклу. Деревья под низким небом казались мрачными и печальными. Солдат продолжал курить, стоя на пороге бывшей столовой. Внезапно дождь кончился.
— Дождь прошел, — сказал Дени.
  
XII
 
И в субботу, и в воскресенье сестра Клотильда прождала Дени напрасно. Она сидела в классе возле двери, держа в руках закрытую книгу. Дотерпев до восьми часов, она встала и положила книгу на место. Прежде чем выйти из класса, она погасила свет и долго сидела в темноте.
Дени еще ребенок. Наверное, отвлекли какие-то игры. В его жизни мало что значит нелепое дружеское расположение какой-то бесхарактерной тряпки. Все к лучшему. Она так сильно привязалась к нему за это короткое время… Кончить все разом — может, так будет лучше для них обоих? Если бы он продолжал приходить к ней по вечерам, как раньше, ни ее вера, ни разум не смогли бы помешать ей любить его еще больше. Сестра Клотильда думала об этом и чувствовала себя полностью опустошенной. Если Дени уйдет, у нее больше ничего не останется, никого не останется. Она снова станет просто сестрой Клотильдой, живой картиной, марионеткой.
Она стала вспоминать других монахинь из пансиона. Некоторые тоже, должно быть, чувствуют себя опустошенными. Некоторые тоже, должно быть, чувствуют себя мертвыми. У других, возможно, есть какая-то жизнь. Ведь так немного нужно, чтобы жить достойно. Вот, например, сестра Мария-Магдалена — она была боевой крестной одного из питомцев детского дома, оказавшегося в германском плену. Или настоятельница — она непрестанно молится. Или сестра Марта, у которой есть брат. Или даже она сама — у нее есть Дени.