В глубине тебя (СИ)
Как бы там ни было — решаю, что мне, скорее, нравится, чем не нравится его прямодушие.
Через полчаса мы с Рикки совершаем поистине изнурительную одиссею на метро, где успеваем поругаться дежурно сразу с несколькими людьми и крупно — с одним (в случае этого одного я начинаю сомневаться, а не прав ли мой пес и не стоит ли меня от него спасать). Тяжело Рикки в тесноте закрытого пространства. Народу — туча, да еще лаять не дают. Только гавкнет — сразу цепляются всякие, как тот козлина, орать начинают. А он тогда лишь громче и злее гавкает.
Встречаемся с Арсеньевым возле замка Шарлоттенбург и двигаем в дворцовый парк в стиле барокко, даже в это время года красивый и всегда открытый для всех. Как по мне, Шарлоттенбург ни в чем не уступает Сан-Суси.
Сейчас все же холодно, а деревья на почетном расстоянии от идеально подстриженных газонов — суть олицетворение голой унылости. Но в общем погода благоприятствует нашей вылазке, которая из-за отсутствия какой-либо цели превращается во многочасовую.
Мой спутник напрочь лишен склонности к любованию природой, мавзолеями и достопримечательностями, не сетует, что из-за несезона и пандемии сейчас не цветут, а сохнут-мерзнут роскошные цветники и клумбы, и вообще, не рассуждает на отвлеченные темы. Довольно скоро я определяю в Арсеньеве категоричного прагматика. В нем, как ни странно, привлекают именно его резвость и резковатость да так, что даже молодость его не мешает, а подзадоривает. Точнее, с таким характером он кажется мне старше своих лет. Более зрелым, во всяком случае.
А мы с ним нашли волну — о чем только не разговариваем. На интересующие его темы, к которым, как ни странно, относится чуть ли не все «берлинское», Арсеньев рассуждает с жаром. Рассказывает, что отучился незадолго до пандемии и у него до сих пор не было времени сменить свою студенческую квартиру и перебраться поближе к Шарите. Из злободневных соображений очень живо интересуется недвижкой: твердо намерен оттяпать квартиру в КвартирМитте. Узнав, что моя фирма делает девелопмент новостроя, удивляется тому, что мне самой не приходила в голову мысль туда переехать — мол, «своим» же наверняка блат.
Добродушно смеюсь над его откровенным непониманием, «как это можно добровольно торчать в Панкове», и выражаю готовность подсобить в приобретении жилья и подсказать, к каким конкретно людям из компании-владельца нужно для этого обращаться.
Держусь с ним на манер кореша-ровесника, чем, видно, завожу его. Кажется, он из таких, что с самого юного юношества ненавидят ухаживать, а повстречавшись с женщиной, с которой не приходится этого делать, увлекаются всерьез.
За болтовней мы с ним исхаживаем весь парк вдоль и поперек, затем незаметно выбираемся в город и идем на Шпре до Госларской набережной.
У воды еще прохладней, но нам, кажется, не холодно. Подмечаю, что давно так не гуляла. Рикки, которого у речки снова спускаю с поводка, веселится от души и почти не докапывается ни до немногочисленных прохожих, ни до их собак.
Илья абсолютно не понимает, для какой цели люди держат домашних животных. В частности, собак, которых не только кормить, но «еще и выгуливать надо».
Признаюсь, что до недавних пор сама этого не понимала. К его недоуменным расспросам о Рикки и его выходках отношусь спокойно и не менее спокойно обо всем ему рассказываю.
— Нет, — решительно заявляет Арсеньев. — Собака — это не мое. У меня и времени нет с моими «посменно».
У меня и без «посменно» нет на него времени, мысленно соглашаюсь с ним я.
В Шарите Илья успел уже нормально попахать, но о медфаке рассказывает, как будто это было вчера:
— Конечно, не мне умалять сложности-трудности медицинского, но вот у меня друг на ветеринара пошел — там еще куда жестче и в учебе, и на работе.
— Котов кастрировать... — произношу задумчиво.
— И у коров роды принимать.
— Ну, так ты принимаешь у людей.
— Вот не знаю, что хуже... — он напрочь лишен трепета по отношению к этому делу. — Но понимаю, о чем ты...
Э-э... правда? И о чем я?..
— ...и ты права — меня уже мало чем удивишь. Иной раз смену отработаешь — и думаешь: все, меняю ориентацию. К женщине не тянет.
— Ого, так стремно? — смеюсь я. — Значит, недаром говорят: из врачей гинекологи реже всех женятся на своих пациентках. А чаще всех — психиатры.
— И Херц у нас — живой тому пример, — соглашается Илья. — Он, кстати, про тебя рассказывал. Говорил, ты замужем побывать успела.
Я давно поняла, что с Ильей лучше отключить девичью стыдливость и ничему не удивляться.
И подтверждаю:
— Да, было дело. А что?
— А то, что, в этом, по-моему, свои плюсы, — быстро и решительно говорит Илья и, внезапно остановившись, поворачивается ко мне и берет за руку.
— Интересно, — говорю я.
Не успеваю сориентироваться насчет плюсов, но и не пугаюсь, когда он поспешно склоняется надо мной и страстно и грубовато целует. Мол, он не фанат прелюдий и как, мол, круто, если такой «опытной женщине» они и не нужны.
На холодном ветру целоваться жарко и приятно. Илья согревает-сжимает меня в объятиях, впрыгивает ко мне в рот неистовыми наскоками, «обшаривает» лихорадочными взглядами мое лицо, каждый его участок. Карие глаза то и дело вспыхивают, а красивые губы посмеиваются. Но возбуждение его скачет рывками и набегами, а смех тут же упрыгивает снова и только жарче разгорается страсть.
Этот самонадеянный засранец-красавчик, кстати, не прогадывает: мне передается его резковатое желание. Меня пробирает от его страстных поцелуев, я улетаю от того, как способны сжимать его сильные руки. Не ожидала от него: он будто стальной весь. Я хочу его, такого сильного и резкого. Пусть хватает, пусть зажимает. Пусть встряхнет хорошенько.
Даже не будь сейчас холодно — Арсеньев не из таких, что потащат в кусты. Но нас обоих шибануло как следует: чувствую, мысленно мы с ним давно уже бежим впереди метро, несемся в его студенческую «однушку», из которой он все никак не может выбраться. Там ждет нас затяжной секс, акробатический и не закомплексованный. Представляю себе его гладкое, стальное тело, «вижу» его на мне и во мне, за мной, передо мной и подо мной, и у меня между ног ломит и стонет все: «Скорее...» Сейчас это как раз то, что мне надо. Мне будет хорошо с ним, а наша встреча — прямо чувствую это — выльется в нечто большее, чем спонтанный качественный трах.
Кажется, Арсеньев тоже это чувствует — увлекся не на шутку: то впивается губами в мою в шею под мои довольные посмеивания, то вновь набрасывается на мой рот.
— Нормально мне от тебя вставило, — тяжело дыша, объявляет он, на мгновение от меня оторвавшись. — Ты классная... — целует снова. — Ты меня сразу бомбанула... еще тогда, в Шарите... хоть я и думал, ты лесбиянка... Даже немного побаивался тебя поначалу.
— Не надо меня бояться, — смеюсь, подставляясь его поцелуям.
— Это хорошо.
Смеюсь в душе над тем, насколько успешно ликвидирую имидж властолюбивой доминантности, какая разница, с каким врачом. Жаль, Каро не видит.
Да, мне хочется смеяться, мне хотелочно-легко и мне кайфово, как давно уж не было.
Лезу губами к его губам:
— Нравятся податливые женщины?..
— Нравятся всякие... — шепчет он, тыкаясь губами в мои губы. — Нравится, когда не выделываются...
Смотри-ка, думаю, еще один...
—
— Нравишься ты...
И снова — языком ко мне в рот. А я своим — к нему.
Тянет сказать ему, что он мне тоже нравится, очень нравится, и предложить поехать к нему. Да он, по-моему, и так «уже» — ведет нас туда.
Откуда-то издалека до нас доносится родной-знакомый лай.
— Рикки, ко мне! — зову наугад, потом озираюсь по сторонам. — Рикки, Рикки... — смеюсь, покачивая головой, хотя обычно раздражаюсь, если Рикки шугает посторонних.
— С-соб-бака, — произносит сквозь зубы Илья, беспорядочно обнимая меня то за плечи, то за талию, целуя в затылок и в шею.
Со смехом высвобождаюсь, кричу: — Он не тронет! — и бегу вытаскивать свою собаку из толпы, которая жарит шашлыки — кажется, именно шашлыки, не гриль — на гриль-площадке на берегу.