Тюрьма

— Тебе, тебе, Митя.
— Я не Митя, Лёша…
— Бери, бери, не пропадай.
— Счастливо вам…
Полез за решетку и вместе с толпой исчез. Навсегда.
И вот мы втроем, в боксе. Ондатра — сухой закон и длинный — Разбой. Почему нас троих? Тусклая лампочка, скамья — кое-как уселись, матрасы, мешки на коленях.
— Выходит, нас вместе, — говорю.
Разбой поворачивается, в глазах тоска. Если уж у него тоска!.. Впрочем, как не понять — только неделю погулял!
— Тебе со мной никак — у меня шестая ходка, особняк.
Поворачиваюсь к Ондатре:
— А у тебя вторая?
Кивает, молчит… Вон оно что! К ним приравняли…
— У меня такая статья,— говорю,— могут и на особняк.
Разбой блеснул глазами, скривил губы с брезгливостью:
— Какая там у тебя статья, не мели…
Сидим, курим. Полчаса, час?.. Душновато в боксе и пить охота — после «могилы», после бани. Господи, думаю, что ж я все о них, о нем, разве они, он хоть что-то решают, разве и он не всего лишь инструмент в руке Того, Кем все это движется и мы живы, и разве хоть что-то может со мной произойти без воли Того, Кто… Господи, прости, помоги моему неверию!..
Дверь открывается…
— Выходи!
Коренастый, рыжий — старшина. Рядом дверь —и лестница: светлая, чистая, как в доходном доме; сетка между пролетами, каменные ступени — стерты! Рыжий впереди, бренчит ключами по железным перилам — Вергилий!
Второй этаж, третий… Открывает ключом дверь, кивает Ондатре, пропускает вперед, оборачивается к нам:
— Чтоб тихо, молчать!
Ушел.
— Тебя как зовут? — спрашиваю Разбоя.
— Володя.
— Ты меня поддержи, Володя, если что…
— Да я ж тебе говорю, тебя никогда со мной…
— Я что сказал?..— Рыжий на площадке.— Еще замечу!..
Ползем по лестнице, крутая, тяжело с матрасом, после бани, ночи…
Четвертый этаж.
— Давай, — Разбою.
Не глянул на меня — напряжен, собран — как в прорубь.
Стою один на площадке. Эх, думаю, вот она — странность… Выходит Рыжий.
— Еще выше? — спрашиваю.
— Я тебе вот что скажу, запомни, — глаза у него бешеные, а зрачки прыгают, вздрагивают, что-то у него в глазах…— Ты тут первый день…
— Второй, — говорю.
— Второй, а я двадцать лет, понял?
Молчу.
— Если хочешь хорошо жить — со мной хорошо, понял?
— Как не понять.
— Давай вверх!
Лестница уже, круче, один пролет, второй…
Пятый этаж. Открывает ключом дверь, поворачивается:
— Ты в Бога веруешь?
— А ты как догадался?
— Я тут много об чем догадываюсь. Моли своего Бога — понял? Не ошибись. Сразу не ошибись…
Мы в коридоре: широкий, длинный и — далеко, в конце — решетка поперек, дверь открыта, люди…
— Давай вперед.
Шагаю мимо черных глухих дверей, тишина — не жилой этаж?.. Оборачиваюсь спросить Вергилия — он кивает: — Вперед, вперед…
И я подхожу к решетке.
 Глава вторая. НА СПЕЦУ 
1
Так бывает только во сне: слова складываются во фразы, слова знакомые, фразы построены — а смысла не уловить; голоса чужие, а с чем-то связаны, с чем не понять; ничего не понятно, а интересно, хочется до смотреть, дослушать, просыпаться не хочется… Ему тепло, он лежит на мягком, плывет… Всплывает! Он осторожно шевелит рукой, она неловко подвернулась, затекла… И тут ему становится страшно — он голый! От ужаса он открывает глаза: белая в потеках стена… Он скашивает глаза: простыня, он укрыт с головой, только лицо перед стеной свободно…
— …второго разговора не будет, — слышит он,— ты меня понял?
— Как врачи скажут, гражданин майор,— слышит он другой голос, слова растягивает, с усмешкой.— Я человек подневольный, пятнадцать уколов осталось, на две недели, тяжелый случай.
— Ты мне мозги не пачкай,— слышит он.— Завтра этап на Пресню, там тебя уколют.
— Не по закону, гражданин майор, больного человека…
— Повторять не стану. Завтра этап, документы на тебя готовы. Тридцать градусов на дворе, зима еще полгода — не забыл?
— Это где ж так — еще полгода?
— Где тебя ждут. Хочешь остаться на полгода, до тепла? Ларек, передачи, свидания…
  
— Личняк? — он явно смеется.
Гремит стул — кто-то встал?..
— Я тебе устрою личняк.
— Человек не дерево, гражданин майор, а тут молоко, мясо… Шутка. Договорились. Еще б две недели уколы, больше не надо, не потяну, хотя и молоко.
— Я разберусь, кто тебе назначил.
— Рентген посмотрите, я, может, до Пресни не доеду.
— А меня не колышет, куда ты доедешь.
— Гражданин майор, давайте через месяц опять на больничку?
— Через месяц я на тебя погляжу.
— Гражданин майор, можно хотя через день? Уколы — и сразу в хату. Какой я работник, от боли не соображаю.
— Наглец ты, Бедарев. Я разберусь, чем тебя мажут.
— Шутка, гражданин майор. В какую хату?
— В двести шестидесятую. Спец. Сейчас там… Увидишь. Если помешает, уберем. Этого приведут сразу. Успеешь оглядеться?
— Не велика премудрость.
— Вот смотри… Запомнищь?
— Где, не разберу?
— Тут читай.
— Понял.
— Дня через три пойдешь на вызов. Или тебя учить?
— Грамотный.
— Тогда у меня все.
— Еще бы часа два, один укол, попрощаться с… персоналом.
— Ты эти шутки брось. Старшина!
Слышно отворяется дверь.
— Этого с вещами в двести шестидесятую. И сразу на сборку, заберешь другого… Вот его дело. Сам заберешь.
— Тоже в двести шестидесятую? — новый голос, позвонче.
— Не понял? Старый кадр и тебя учить?
Гремят стулья, все встали.
— Мою просьбу не забудьте, гражданин майор, больному поблажка.
— Смотри у меня, если что, разговора не будет.
Гремят сапоги, шаркают туфли, дверь…
— Боюсь, Ольга Васильевна рассердится…— да он несомненно смеется! — Беда с бабами, верно, старшина!
— Что? Что ты сказал?!
— Шутка, гражданин майор, баба тоже человек, а человек — не дерево…
Он уже все вспомнил. Вот я где, думает он.
Снова стучит дверь, быстрые, легкие шаги.
— Николай Николаевич? Вы что здесь? — голос грудной, с хрипотцей, и запахло — духи! — Непорядок, товарищ майор, тут тяжелый больной.
— Мне сказали, покойник… Ты назначила уколы Бедареву?
Не отвечает, легкие шаги рядом, теплая мягкая рука на запястье, духи плывут над ним.
— Николай Николаевич, я должна вызвать врача.
— Так он живой? Что ж они мне!..
Только бы не открыть глаз,— думает он.
Дверь отлетает.
— Ну что, крякнул? — веселый, с мороза.
— Кома,— грудной, прокуреный.
Дверь туда-сюда, шаги, много шагов. Шепот, шепот — над ним:
— Это ты —ты забрал Бедарева? — руку не отпускает, мягкая, горячая.— Ты, ты…
— Я его тебе оставил, замолкни. Ты еще объяснишь про уколы.
— Это ты, ты, я тебе…
— Где тут покойник? — деловой, знает зачем пришел.
Сдирают простыню.
— Да он жив!
Его переворачивают на спину и он открывает глаза. Но мгновеньем прежде, чем они у него открылись, слышит все тот же свистящий шепот сквозь густой, терпкий запах духов:
— Я тебе этого никогда не прощу… товарищ майор!
2
Еще дверь за мной не грохнула, я только переступил порог, а уже понял — чудо! Меня оглушила тишина, до того все гремело… Во мне, что ль, гремело? Не знаю, гремело с первого шага, как только лязгнула за мной первая дверь, и когда было тихо, все равно, грохот, а тут — тишина, светло, чисто, блестит вымытая цветная плитка на полу, свет из двух окон сквозь толстую решетку, затянутую снаружи ржавыми ресничка мижалюзи, перебивает «дневной» свет потрескивающих под потолком трубок, вдоль стен двухэтажные железные шконки, между ними длинный стол — отскобленные белые доски. Четверо глядят на меня со шконок внизу, наверху — никого.