You, salvation (СИ)

– Давно не мылся, – поясняет Джеймс и вновь думает, что сошел с ума.
Он разговаривает со своим больным воображением. И его подлое, нездоровое сознание услужливо воссоздает для него образ лучшего друга, которого Барнс последний раз видел десятилетие назад. И которого убил, чтобы спастись самому. Кинул в лапы зараженных, чтобы успеть унести ноги. Вот такой Джеймс «Баки» Барнс друг.
  
Капитан кивает, будто соглашаясь с чем-то, и удобней устраивается рядом с лежанкой раненого. Все никак не может уложить изувеченную ногу, кость то и дело шкрябает об пол.
– Это тоже при падении? – вдруг спрашивает Барнс, не в силах отвести глаза.
– А, да, – Кэп растерянно оглядывает свою конечность, будто впервые видит. – Переломало меня, с приличной высоты упал.
– Знаю, я тоже, – Джеймс неуклюже пытается вытащить левую руку из-под собственного ватного, непослушного тела.
Она затекла и внутри неприятно покалывает, да и около старых переломов опять все ноет и тянет. Барнс чувствует себя настоящей развалиной, когда на то, чтобы вскарабкаться обратно на постель, ему – судя по ощущениям – требуется не меньше пяти минут. Пятно крови на бинтах становится больше и боль от раны стремительно распространяется по всему телу. В затылке пульсирует тупая боль. Джеймс устало откидывает голову на подушку, облизывает распухшим языком бледные губы, и вновь поворачивается к терпеливо ждущему гостю.
– Когда нас нашли, никого не удивило, что мы оказались разбросаны по разным частям цеха? Я – около котлов, ты – в безопасном месте за решеткой, где тебя не могли достать зараженные.
– Не знаю, – мужчина пожимает плечами, – вопросов как-то особо не задавали. Тогда из всего отряда остались только мы с Рамлоу.
– И ни один не спросил, как это так вышло, что неразлучные друзья, да что там друзья? Практически братья! На этот раз не разделили одну участь на двоих?
– Я соврал, – Джеймс давится кашлем, – у меня было много времени в госпитале, чтобы все продумать, чтобы история звучала складно.
– И какова легенда? Уверен, это что-то выдающееся. Помню, как красиво ты лил сахарный сироп в уши своим многочисленным обожателям.
– Мы отступали. Ты прикрывал меня, пока я искал выход из окружения. Но, в конце концов, когда ты понял, что зараженных слишком много и сдержать их не получится, а значит, вдвоем нам не уйти, ты решил пожертвовать собой: заманил их на мост между платформами, и подорвал его, рухнув со всей этой сворой вниз.
– Я такой благородный, Баки, с ума сойти, – бывший друг пораженно качает головой, прижимая истлевшую руку к небьющемуся сердцу.
– Самый настоящий герой, – подтверждает Барнс.
– Умер, но дал шанс выжить лучшему другу.
– Да, так все и было.
– Нет, не было.
– Не было, – снова соглашается мужчина.
Грызущее чувство вины, ненависти и презрения к самому себе бьет Барнса под дых.
– Это я подорвал тот чертов мост, пока ты еще был на нем. Я мог спасти тебя, вытащить, ты же успел зацепиться за перекладину, висел там – над этой пропастью. Но я сбежал. Увидел, что из четвертого сектора появляются новые зараженные, и сбежал, пока коридор был еще чист.
Джеймс судорожно хватает ртом воздух, сознание медленно заволакивает густым туманом. Боль в животе отголосками звучит где-то на самом краю, вдалеке, помогает цепляться за реальность.
– Но… второй мост, который вел к… к выходу, он был проржавевший. Не выдержал меня, тоже рухнул. И я вместе с ним. Только я выжил… Выжил, но как жить с этим, не знаю.
Джеймс Барнс давится слезами и горечью, отчаяньем и стыдом. Захлебывается облегчением, потому что впервые за долгие годы он говорит о том, что произошло. И будто с каждым произнесенным словом из него вытаскивают шипы, иглы, которые намертво вросли в него, из-за которых Джеймс все это время гнил изнутри.
– Я приходил за правдой, Баки, – капитан поднимает лишенные зрения и цвета глаза, – и я рад, что наконец-то ее услышал.
Он склоняется над мелко дрожащим, судорожно сжимающим кулаки мужчиной. Их глаза встречаются в последний раз; Джеймс замирает, смотрит куда-то сквозь молочно-белое бельмо.
– Мне страшно. Где Стив? Где же он? – мужчина порывается сесть, но ледяные истлевшие пальцы касаются лба, удерживают на месте.
– Он совсем рядом, не бойся, – голос звучит почти нежно. Будто мать уговаривает больное дитя успокоиться.
Джеймс пытается еще что-то сказать, его губы лихорадочно дергаются, но тут стылая рука ложится на глаза, закрывает их. Барнс последний раз спазматически вздыхает и его тело, наконец, обмякает.
Призрак прошлого неторопливо поднимается, и медленно, подволакивая искалеченную ногу, бредет к двери. Останавливается напротив худой, угловатой фигурки, замершей в проеме. Смотрит сверху вниз на того, чьей воле теперь подчинена вся дальнейшая жизнь Барнса. Проходит сквозь Роджерса и навсегда покидает эти стены.
***
– Эй, поднимайся. Слышишь? Вставай, блять, разлегся тут.
Джеймс морщится от громкого голоса, который звоном отзывается в гудящей голове.
– Ну?!
Щеку обжигает коротким, но хлестким, хорошо поставленным ударом.
– Какого?.. – Джеймс никак не может прийти в себя.
Он с трудом открывает глаза и в висках тут же будто разрывается бомба. Барнс прижимает ладони к лицу и хрипло стонет.
– Да ты вообще никакой.
Джеймс знает этот голос.
– Какого хрена? – он все же открывает глаза и фокусирует взгляд на человеке, склонившемся над ним.
Уголок рта, приподнятый вверх шрамом, ползет еще выше.
– Не ожидал? – хмыкает в своей привычной ехидной манере Рамлоу.
– Нет, – честно признается Джеймс и пытается оглядеться.
Вокруг ничего не видно, все затянуто плотной черной пеленой.
– Вот и я не ожидал, что ты окажешься таким слабаком.
– Рамлоу… – «Иди нахуй».
Отношения с сослуживцем у него не складывались. Рамлоу был тем еще сукиным сыном, но – надо отдать ему должное – хорошим наставником и тренером. Он многому научил Барнса, пусть и передавал знания с излишней жестокостью и жесткостью.
– Я здесь не для того, чтобы учить тебя. И так кучу времени потратил на такого неблагодарного мудозвона, как ты.
– Я… я вообще ничего не помню. Не понимаю. Где мы? Откуда ты здесь? Где… Я должен сопровождать одного… одного человека.
– Ага, – Брок с колючей насмешкой смотрит на распластанного мужчину, – но я здесь не для того, чтобы выслушивать все это.
– А для чего? – Джеймсу хочется спать. Голова гудит и кружится, во рту сухо, и все тело сковывает неприятная, болезненная слабость. Сил на то, чтобы перепираться с языкастым Рамлоу, у него совсем нет.
– Для напоминания, – улыбка, больше похожая на оскал, становится шире.
Лицо, левая половина которого перекошена шрамами от ожогов, приобретает холодное, почти хищное выражение.
– Послушай…
– Тебе пора вернуться в клетку.
– Что?
– Пора возвращаться в клетку.
– Я не… – Джеймс не понимает.
Если Рамлоу решил вдруг вспомнить старые времена, когда тренировал его, Барнса, в октагоне, то сейчас не подходящий момент. Джеймс порывается сказать об этом, но сильный удар в лицо не дает ему этого сделать. Прежде, чем окончательно потерять сознание, Джеймс видит охваченного пламенем Рамлоу.
***
– Эй-эй-эй, все хорошо, Джеймс! Это я!
Барнс вскидывается от собственного крика и тошнотворной боли в районе живота.
– С-стив? – он неосознанно хватается за хрупкую руку, будто эта рука – единственное, что способно удержать его от стремительно поглощающего безумия.
– Да, Джеймс, – медленно и терпеливо проговаривает мальчик, на которого мужчина – впервые за последние дней десять – смотрит вполне осмысленно. – Все хорошо, не бойся.
У него уже почти не остается сил. Вообще ни на что. И он едва сдерживает судорожные всхлипы, которые того и гляди вырвутся из груди, когда Барнс приходит в себя.
Джеймс прибывает в ступоре. Он приподнимает гудящую голову, и, поморщившись, пытается разглядеть себя. Неуверенно ощупывает лицо, будто все еще чувствует боль от удара Рамлоу. Внимательно изучает руки, так привычно исполосованные царапинами, белеющими шрамами на костяшках. Опускает взгляд на свое тело, укрытое пледами. Барнс сухо сглатывает и с едва заметной дрожью стаскивает ткань в сторону, несгибающимися пальцами поднимает рубаху и без единой мысли, абсолютно бездумно пялится на перевязанный серыми разлезшимися бинтами живот. Поднимает растерянный, почти напуганный взгляд на Стива, который внимательно наблюдает за действиями мужчины, готовый в любой момент остановить его, если вдруг что-то пойдет не так.