90-е: Шоу должно продолжаться 5 (СИ)

— И к тебе подкатывал? — спросил я.
— Нет, меня пока что не трогал, — усмехнулась мама. — Боится еще по старой памяти.
— Так это кто-то из заводских что ли такой ушлый? — спросил я.
— Ага, — кивнула мама. — Из охранников бывших. Со мной пока что расшаркивается и заигрывает. Мол, что-то ты меня, Валентина, на чай не приглашаешь, все такое…
— А Француз тебе зачем? — прищурился я.
— А Француз твой, если хочешь знать, в нашем районе один из серьезных авторитетов, — ответила мама. — Если уж и платить кому на спокойную жизнь, так лучше ему. Так, Володь, ты не бери в голову, пожалуйста, это мои дела, я с ними сама разберусь, нехитрая наука. А то у тебя, я смотрю, аж кулаки сжались. Просто познакомь нас, а договорюсь я сама.
— Без проблем, мам, — кивнул я. — Можно хоть сегодня. Вернемся домой, я поговорю с Грохотовым, а потом дойдем до «Самсона».
Минутная нахлынувшая злость откатила, уступив место холодному рассудку. Это все-таки девяностые. Вся эта рэкетирская тема, с которой неформалы, в среде которых я почти все время вращался, существовали как бы в параллельных вселенных. Парни на тонированных девятках не интересовали нас, а мы, соответственно, не интересовали их. Поскольку сам я эту эпоху на гражданке не застал совсем, ломиться с разборками нахрапом было бы делом тупым и неблагодарным. Но изучить вопрос все-таки имело смысл, вдруг пригодится.
— Сегодня — это прекрасно, — мама выдохнула с облегчением.
— Ты с отцом говорила? — спросил я, уже заранее зная, что она ответит.
— Что ты, конечно нет, — покачала головой мама. — Еще на разборки кинется, испортит только все. Незачем ему волноваться зря. Ты тоже не говори, понял?
— Понял, — усмехнулся я.
— И не тревожься ты так, все нормально будет, — мама положила руку мне на плечо. — Француз твой, судя по тому, что болтают, нормальный мужик, не беспредельщик какой. Мы договоримся. Ну, буду его парней обшивать с иголочки, никаких проблем. Пусть хоть одеваются нормально, лицо района все-таки…
— Ну ты даешь, мам, — усмехнулся я.
— А что это ты вдруг со Славой хочешь пообщаться? — спросила мама. — Вы же вроде как не очень ладили.
— Да спросить кое-что хотел, — сказал я. — Кроме того, мы уже нашли точки соприкосновения.
* * *
В прихожей пахло жареным луком, видимо, тетя Марина затеяла готовить ужин. Отец с Грохотовым играли в нарды в гостиной, Лариски дома не было, они с Бельфегором собирались в кино. Лену было не видать, может ее тоже дома нет, а может просто в комнате сидит и не жаждет со мной общаться. Мама тут же умчалась на кухню, разбирать сумки, а я направился к «мужской» части обитателей нашей квартиры.
— О, здорово, сын! — сказал отец. — Так, давай тогда сойдемся, что партия вничью, раз уж такое дело!
— Вот ты жук, Витя! — возмутился Грохотов. — Как проигрывает, так сразу на ничью! Нет уж, давай доиграем теперь!
— Ой, дались тебе эти нарды! — поморщился отец. — Корову что ли ты у меня собрался выиграть.
— Ну, корову — не корову, а щелбанов тебе наставлю опять, — самодовольно ухмыльнулся Грохотов.
— Дядя Слава, можно с вами поговорить? — с самым дипломатичным видом поинтересовался я.
— Вот видишь, у Володьки дело! — обрадованно воскликнул отец. — Какое тут доигрывать?
— Ну раз дело, тогда пойдем в комнате покалаякаем, — Грохотов тяжело поднялся с дивана, облокотившись на жалобно скрипнувший подлокотник. Кажется, он стал еще толще. Видимо, хорошо их тут мама кормит. — Но партию потом доиграем, не трогай ничего!
Дядя Слава с хозяйским видом направился в мою бывшую комнату. Все-таки, он мне не нравился, вот что. Все понимаю, обстоятельства, жизнь сложилась так, все дела. Но вот то, что они с тетей Мариной обитают теперь в моей комнате как у себя дома, продолжала как-то неприятно нозить. Скорее бы они что ли нашли себе жилье…
— Давай, рассказывай, что там у тебя, — важно проговорил Грохотов, усаживаясь за мой бывший стол, как будто тот директорский. — Снова какая-то помощь нужна?
«Да я и в прошлый раз не то, чтобы просил о чем-то», — подумал я, но вслух этого говорить, ясен пень, не стал.
 
— Спросить хотел про одного человека, — сказал я. — Есть у нас такой Евгений Банкин. Рок-клуб возглавляет.
— Ну, — кивнул Грохотов. — И что с ним?
— Вот тут какое дело, — я присел на тахту, чтобы не переминаться перед ним с ноги на ногу, как проситель перед царем. — Мой преподаватель по гитаре — инвалид-колясочник. Говорит, что этот самый Банкин в свое время его самого и товарищей по несчастью… Как бы это сказать… Обманул. Убедил, что хочет организовать для всех музыкальный клуб и все такое. А сам исчез с деньгами и носа не кажет уже три года.
— Банкин, говоришь… — прищурился Грохотов. — С Банкиным твоим Прохоров больше всего работал… Я же правильно понял, что тебе хочется знать подробности об основании рок-клуба? На его место метишь? Ладно-ладно, не мое дело… Звякну Прохорову, задам пару наводящих вопросов… Банкин, ха! Ой, умора!
— Что такое, дядя Слава? — я подался вперед, изо всех сил изображая подобострастное любопытство. Такие люди, как Грохотов, прямо таки расцветают, если начинаешь им в рот заглядывать.
— Да так, вспомнилось, — Грохотов снова засмеялся. — Понимаешь, этот Банкин нам пороги обивать начал, когда еще в школе учился. Он тогда считал себя будущей звездой, которую задвигают по причине бедности его семьи, тогда как ему по таланту его полагается давно уже на стадионах выступать.
— А я не знал, что он поет, — усмехнулся я.
— Поет, скажешь тоже! — презрительно фыркнул Грохотов. — Стыдоба одна! Ты понимаешь, он к нам в исполком как на работу ходил. Не знаю уж, кто и когда ему напел в уши, что мы изнываем без свежих идей и нам нужны светлые головы… Но с населением мы работаем, конечно. Он пришел в первый раз. Пожаловаться, что он такой весь из себя молодой и талантливый, но его песни не хотят записывать и аранжировать. И запросил поддержки в отделе по культуре. А Прохоров мужик юморной. Вот и попросил его спеть что-нибудь из своих песен. И вот, ты понимаешь, стоит это юное дарование, усишки куцые только что пробились. И поет, подбарабанивая себе на крышке стола. Половина исполкома сбежалась на это чудо посмотреть.
— А потом что? — спросил я.
— В первый раз это было смешно, конечно, — хмыкнул Грохотов. — Но это дарование взялось ходить к нам как на работу. Каждый день. Поинтересоваться, как продвигаются поиски музыкантов, которые его гениальные песни аранжировать будут.
— А песни и правда гениальные? — уточнил я.
— Ой, да не смеши мои тапочки! — отмахнулся Грохотов. — Чушь какая-то, про розы-мимозы. Сначала мы его футболили по разным кабинетам. Чтобы порадовать, так сказать, коллег, кто еще не слышал это дивное пение. Через месяц это стало надоедать, а он все ходит. Тогда Прохоров попросил его записать пение на кассету. Ну, мол, ты же серьезный музыкант, должен понимать, что напеть твое творчество мы не сможем, а на переговорах понадобится материальный носитель.
— И он записал? — спросил я, едва сдерживая смех. Представил, как юный Банкин, в своем всегдашнем свитере и отвислых на заднице штанах поет что-то похожее на «Ласковый май» в кабинете какого-нибудь шишки из исполкома.
— Даже в нескольких экземплярах, — кивнул Грохотов. — И вместо обложки вставил фотографию из какого-то журнала с музыкантом. Только лицо ему приклеил свое, вырезанное из черно-белой фотографии. Ты понимаешь, да? Не поленился ведь человек, сидел из журналов фотографии вырезал.
— Так разные музыканты что ли были на разных кассетах? — спросил я.
— Разные, да, — снова кивнул Грохотов. — Какие нашел, видимо.
— Вы из-за этих кассет не подрались в своем исполкоме? — хохотнул я.
— Тьфу на тебя, мы же серьезные люди! — сверкнул глазами Грохотов. — Они пылились долго в каком-то шкафу, пока мы однажды в кабинете у Прохорова не засиделись допоздна и не решили приговорить бутылочку коньячка. Ну и дай, думаем, послушаем, что там такое наш Банкин назаписывал.