«Пассажир» из Сан-Франциско

— Борис Семенович, войду?
И опять этот дурацкий свойский уважительнонапускной тон, к которому они оба уже давно привыкли.
— Так ты уже вошел. И очень, надо сказать, кстати…
Волков стоял на стуле с молотком руке, примеряясь для удара, в губах у него на манер сигареты торчал запасной гвоздь, поэтому говорил сквозь зубы:
— Подай-ка… — он кивнул на лежащую на полу фотографию. — Что это там у тебя?
— Заявление об уходе.
— Чего-о-о?… Тут таможня рушится, а ты… — Волков указал на гвоздь, размахнулся и ударил по нему молотком. Сергеев вдрогнул, поднял с пола картину и протянул шефу.
— А что мне делать? Хоть домой не приходи. Не мужик, а махонец какой-то.
— Ну и куда ты собрался, махонец?
— Да есть предложения… Фирмы разные… по крайней мере, деньги будут.
— Деньги скоро и у нас будут — проценты от стоимости конфискованного товара. Это тебя устроит?
— Эти проценты как обычно мимо нас проедут. Проще в казино миллион выиграть! Пустые разговоры. Подпиши! То есть — подпишите…
— Не могу, Сергеев, видишь, руки заняты! — Волков повертел под носом у коллеги молотком. — А потом, по закону ты все равно еще два месяца оттрубить должен. А пока в Питер смотайся, кое за кем присмотреть надо. И командировочные получишь…
Сергеев, почувствовавший себя одной ногой уволенным, откровенно фамильярно присвистнул.
— Ты прости меня, конечно, Борис Семенович, но по старой дружбе рискну полюбопытствовать: а ты не путаешь свою личную шерсть с государственной?
Какое-то время они внимательно смотрели друг на друга.
— И ты туда же, — сказал наконец Волков. — Что, в сплетники записался?
— А при чем…
Волков, спрыгнув со стула, отложил молоток в сторону и заговорил уже сухо, по деловому:
— Маковского помнишь? Так вот он у нас объявился…
— Филиппок? — Сергеев поразился. — Сколько лет… А я про него ничего не слышал.
— Филиппок нынче — лошадка темная. В Россию прикатил неизвестно с какой целью. Адо этого еще на конференции, где опять же непонятно с чего вдруг оказался, к Наталье клинья подбивал. Не уверен, что случайно. А если честно, уверен, что не случайно. Кстати, инициатива поездки в Питер принадлежит ему. Похоже, Филиппку из-под нас что-то надо. А Наталья — сотрудник молодой…
— Ага, неопытный, — только и мог сказать Сергеев. — Ух, как накручено…
— А ты думал…
— Так он же меня в раз узнает!..
— Не узнает, — не замедлил отыграться Волков. — Это ты на себя каждый день в зеркало смотришь. Пригляделся. И вот еще что. Ты там и перед Натальей особо не выпячивайся. Держись на расстоянии. Она девка вспыльчивая, излишнего контроля не приемлет…
На пороге Сергеев обернулся:
— Какую-то не шибко благовидную роль ты мне в этом деле отводишь, а, Борис Семенович? Но в качестве последнего салюта… Так что заявление все-таки подпиши…
— Там видно будет, — дождавшись, пока за ним закроется дверь, Волков взялся за телефон.
— Приветствую, Петр Григорьевич… Тут к вам наши ребята засобирались… Считай, на ознакомительную экскурсию… Ну, ты Сергеева должен еще с тех времен помнить… Ага, он… Заскочит к тебе, подробнее введет в курс дела, чтоб не по телефону… Так ты подстрахуй там, на всякий пожарный…
В туалете перед зеркалом Сергеев умылся, тщательно оправил форму, и сокрушенно разглядывая несмываемые морщины, покачал головой:
— Прав, Волков, не признает. Будем утешаться тем, что и Филиппок за эти годы изменился не в лучшую сторону…
Столичную жару они привезли с собой. Кондиционер-дистрофик работал в вагоне как обычно — то есть почти никак, духота мешала спать даже Темке, который обычно засыпал раньше, чем его голова касалась подушки. А уж Наташе отдохнуть совсем не удалось, тем не менее на ранний перрон Московского вокзала она умудрилась выйти благородной и сдержанной, под стать архитектуре питерских дворцов, сменившей подтаявший купеческий пряник первопрестольной.
Тема был в полном восторге.
Ну, во-первых, потому что они его взяли с собой. Честно говоря, он до последнего не верил, что который год обещанная поездка все-таки состоится. Особенно после того, как засек с балкона, как Фил и мама целовались на прощанье. Поэтому он демонстративно делал вид, будто ему до лампочки, что Наташа пакует чемоданы. Ей было забавно смотреть, как он мельтешил по комнате — туда-сюда, туда-сюда — но она специально держала марку. Чтобы сюрприз, так сюрприз! Интересно, на сколько его хватит? Ты смотри, какой упертый! В кого бы это? Наконец, сама не выдержала, сжалилась:
 
— А ты что шлындаешь?
— Спать собираюсь…
— В поезде поспишь…
— В каком поезде?..
«А над Невой в это время разводят мосты…» — пропела она.
Что и следовало ожидать.
Во-вторых, у Темы появились далеко идущие планы. В логике ему было трудно отказать. Если Фил приехал в Москву, чтобы под видом прогулки в зоопарк целоваться с мамой под балконом, почему бы им не продолжить это занятие под каким-нибудь столь же благовидным предлогом в Сан-Франциско? И он бы в языке поупражнялся на будущее. На занятия по английскому он всегда ходил с удовольствием. Кстати, у них один мальчик насовсем уехал в Америку. Мама у него вышла замуж. Об этом все воспитатели целый месяц шушукались. Русские жены вообще за границей в почете. Потому что они труженицы. Это всем известно.
В Америку очень хотелось хотя бы одним глазком.
Несколько расшатывали построения Темы упоминания Фила о дочери. Насколько ему известно, дочерей без жен не бывает. А это создавало определенные препоны. Но уж не такие, чтобы не осознавать, что в кои веки ты, наконец, очутился в Питере.
Наташины мысли текли в том же направлении. Выражалось это в том, что все дурное она гнала от себя прочь, стараясь не придавать значения весьма частым отлучкам Фила. Работа есть работа. Что же касается прогулок по городу мечты, поездкам на прогулочном катере, посещениям театров и кафешек — здесь не подкопаешься, все, как и положено влюбленным. Вечером, уложив Тему спать, они шли бродить дальше. Жаль, конечно, что белые ночи уже сошли на нет, но и без них хватало очарования. Знатоки Питера утверждали, что одряхлел город за последние годы, обветшал, не по вкусу пришлись ему новые времена… Но она других не наблюдала и потому была в восторге. Они с Филом делились впечатлениями, удивляясь совпадению взглядов. Это сближало еще больше…
…В отель они вернулись далеко за полночь — решили посетить вновь открывшуюся почти через сто лет «Бродячую собаку». Нынешние владельцы легендарного кабачка вовсю пыжились восстановить атмосферу «Серебряного века», и это им с большой натяжкой удалось. По крайней мере, Наташе так показалось. А там, как оно было на самом деле по тем временам? Кирпичные стены с портретами Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, деревянные столики со свечами, эстрада, с которой любой может прочесть стихи — свои и чужие…
Фил на эстраду выходить не стал, но поэтическое настроение мимо него не прошло. Подождав, пока официант разольет вино и удалится, он придвинулся к Наташе поближе, многообещающе улыбнулся и поднял бокал:
— Посвящается чуткой, проницательной и удивительно скромной…
Образ твой, пленительный и сладкий, Снится мне и сладостью пьянит. Милый взор зовет меня украдкой, Ласковой улыбкою манит.
Сам он такое вряд ли зарифмует. Скорее всего. это Бунин. И не потому, что она такая образованная и начитанная. Она и поозу-то его. Ивана Александровича или Алексеевича? Убей бог, не помню! — читала из-под палки. Просто, если все сопоставить…
Знаю я, опять меня обманет Этот сон при ярком свете дня. Но пока печальный день настанет — Улыбнись мне — обмани меня.
— Здорово! — похвалила Наташа. И спросила на всякий случай: — Чьи это стихи?
— Бунин. Помните, я говорил вам, что очень его люблю?
— Да, помню. Мало кто сейчас его стихи знает, — сказала она в оправдание и себе тоже.
— Поэт он замечательный. На мой взгляд — поэт в первую очередь, а потом уже прозаик.