Ловцы фортуны

Из любопытства она позволила даже Фрэнку поцеловать себя и, к ее удивлению, в длинном ряду исследуемых он оказался чуть ли не лучшим, хотя и был слишком нежен, ошеломленный и потрясенный осуществлением своей мечты. Для Тиффани одно или два объятия, которые она временами позволяла ему, не значили ничего. Он же был уверен, что является единственным мужчиной, с которым она целуется, и, ослепленный свалившимся на него счастьем, за которое благодарил Рэйфа Деверилла, уверовал, что сможет жениться на ней.
Иногда Тиффани выходила в сопровождении своей горничной — преданной ей девушки, гордящейся красотой и статью своей хозяйки, на которую всегда можно было положиться, если обстоятельства требовали тактично исчезнуть, — но временами она отправлялась искать приключений в одиночку. В конце концов Рэндольф, который слишком много работал, чтобы успевать контролировать ее развлечения, не пожелал больше терпеть подобную ситуацию. Как-то раз Тиффани, вернувшись домой поздно вечером, столкнулась в холле с ним и отцом.
— Где ты была? — спросил Рэндольф.
— Не твое дело.
— Именно мое, и я требую ответа.
— А я отказываюсь отвечать!
— Ты где-то шлялась с мужчиной! — Лицо Рэндольфа было мертвенно бледным, на лбу блестели крохотные бисеринки пота. Пальцы неустанно теребили жиденькие усы.
— Полагаю, это Фрэнк Уитни?
— Нет никакой надобности приплетать к этому Фрэнка. Он не ответственен за мои поступки и ничего для меня не значит.
— Учитывая твое поведение в последнее время, найдется множество других желающих присоединиться к тебе в твоем распутстве.
— В чем?
Тиффани не вполне понимала значение последнего слова, но уловила общий смысл тирады Рэндольфа. Она повернулась к отцу, слушавшего их перепалку с явным огорчением.
— Папа, я признаю, что ты вправе задавать мне подобные вопросы. Так почему же ты стоишь и молчишь, позволяя Рэндольфу распоряжаться, как у себя дома?
— Рэндольф говорит за нас обоих и тебе придется это учесть, — с несчастным видом ответил Джон Корт.
— Вот как, папа? — ее охватило нехорошее предчувствие. — Во всем?
— Да.
Губы Рэндольфа скривились в торжествующей усмешке.
— После Рождества моя мать возвращается в Нью-Йорк, чтобы помочь в подготовке твоего дебюта. А до этого либо твой отец, либо я будем сопровождать тебя во всех вечерних прогулках. Более того, мы будем тщательно выбирать места этих посещений и следить, чтобы оттуда ты отправлялась прямо домой.
Тиффани сделала перед Рэндольфом преисполненный презрения реверанс, а затем, не удостоив отца даже взглядом, удалилась к себе. Только в уединении своей спальни она обнаружила, что ее всю трясет. Она улеглась в постель, но сон не шел к ней. Этот Рэндольф! Даже само его имя казалось ей омерзительным, вызывая зловещее предчувствие угрозы.
Но что больше всего выводило Тиффани из равновесия, так это несомненное свидетельство его растущего влияния на отца. Раньше она могла как угодно манипулировать Кортом — он был глиной в ее руках, — и она отчаянно хотела вернуть себе утраченные позиции. Уже засыпая, она наконец придумала, как противостоять намерениям Рэндольфа: если он собирается надзирать за ней по вечерам, она займется своими делами днем, когда он будет в банке. Она пока не знала, что предпримет в ответ на его посягательства, но была уверена, что сумеет поставить Рэндольфа на место.
Тиффани оказалась права — новое развлечение нашлось на следующий же день, а аналогия «глина в руках» оказалась на редкость подходящей к нему.
Она приняла приглашение на ланч, хотя и ожидала найти там довольно скучное общество. Хозяйка была известна, как покровительница искусств, и Тиффани не ошиблась, решив, что разговор пойдет об открывшейся в Национальной академии искусств выставке. Леди, принимавшая их, сказала, что молодой художник, с которым она познакомилась в Париже, выставляется в академии и она очень хочет увидеть его последние работы. Собравшиеся выразили согласие, и было решено немедленно посетить экспозицию. Ноябрьский день был холодным и серым, найти занятие получше Тиффани вряд ли бы смогла, и поэтому присоединилась к компании. Однако пейзажи, натюрморты и копии старых мастеров показались ей малопривлекательными. Успехи Тиффани в рисовании, точно так же как и в музыке, нельзя было назвать выдающимися, а изучение чужих творений казалось столь же скучным, как и создание собственных. Она рассеянно бродила среди картин и скульптур, немного отстав от своих спутников, как вдруг почувствовала, что за ней наблюдает плохо одетый молодой человек, слонявшийся в дальнем конце галереи. А он ничего, симпатичный, снисходительно решила она, заметив густую гриву русых волос и выразительные карие глаза. Ее спутники удалялись, а она, приостановившись, ждала, когда молодой человек приблизится.
 
— Вы считаете, что они ужасны, верно? — спросил он, с жестом отвращения указывая на картины..
— Я плохо разбираюсь в искусстве, но не думаю, что здесь было бы что-нибудь стоящее.
— Я сам себе за все это противен! Ненавижу мир, который заставляет меня это делать, принуждает уродовать мой талант! — простонал он в отчаянии.
— Так это ваши картины? Значит, вы знакомы с миссис…
— Нет, нет, слава Богу, они не все мои! — яростно воскликнул он. — Есть и другие, продающие свои талант.
— Зачем же вы пишете картины, которые так ненавидите?
— Нужно же что-то есть.
— А-а-а… — Тиффани с любопытством уставилась на художника. Она не привыкла встречаться с бедными, если, конечно, не считать слуг.
— У вас удивительно красивая голова. Я бы хотел лепить ее, но думаю, вы слишком заняты, чтобы утруждать себя позированием, и слишком богаты, — его глаза скользнули по ее дорогой одежде.
— Разве вы не знаете, кто я?
— Нет. Я не появляюсь в светском обществе, а когда человеку не хватает на еду, он не покупает газет, — его голос был полон сарказма, но в глазах светилось восхищение ею.
Тиффани внимательно посмотрела на молодого человека. Даже она проявляла осторожность, завязывая знакомства, но этот художник имел одно неотразимое достоинство — он отличался от молодых людей, которых она знала. К тому же было очень интересно узнать, как живут и работают художники.
— Может быть, я разрешу вам меня лепить, — заметила она. — Завтра я зайду к вам, там и посмотрим.
Художник застыл, разинув рот.
— Давайте ваш адрес, — приказала она.
— Гринвич-Вилледж, — запинаясь произнес он. — Макдугал-аллея, 15. Спросите Джерарда.
Тиффани небрежно кивнула и ушла догонять спутников.
Выкрашенные в белый цвет дома на Макдугал-аллее были перестроены из старых конюшен и помещений для слуг, стоявших на задворках особняков Вашингтон-сквер. Войдя в дом, Тиффани вступила в иной мир, мир богемы, мир облезлых стен, освещаемых газовыми рожками, мир проваливающихся полов и задержанных квартирных плат, но одновременно и мир, богатый красками, дружелюбием и вдохновением. Тиффани провела в нем недолгое время, но на всю жизнь запомнила его своеобразное очарование.
На стук открыл бородатый мужчина и направил ее на верхний этаж. Она спиной чувствовала его изучающий взгляд, пока взбиралась по лестнице. Джерард сонно мигал осоловелыми изумленно-сонными глазами. Было очевидно, что он только-только встал.
— Я не думал, что ты придешь, — извиняясь, пояснил он.
Тиффани с неудовольствием взглянула на его помятое, небритое лицо.
— Я ведь сказала, что приду, — заявила она. — А ты немного создашь картин и скульптур, если встаешь в полдень.
— В постели теплее.
Она была вынуждена признать, что он прав. В студии было ужасно холодно. А еще она была ужасно неопрятна — буквально завалена красками, мольбертами, законченными и незаконченными холстами — и провоняла какими-то химическими составами и запахом пищи, заполнявшим весь дом. Тиффани сморщила нос и поискала, на что бы сесть. Так и не найдя стула, она смело подошла к кровати и опустилась на нее. Джерард смотрел на девушку, ошалев от восторга.