Советский русский рассказ 20-х годов
Железное кольцоВпервые — Накануне, Литературное приложение, 1923, 27 мая.
Вошло в сборники «Сэр Генри и черт» и «Растратчики».
Печатается по изд.: Катаев В. Собр. соч. В 10-ти т. М., 1983. Т. 1.
Отзывы критиков об этом рассказе связаны в основном с выходом сборника «Растратчики». Несколько ранних рассказов в романтическом стиле, вошедших в сборник (в том числе и «Железное кольцо»), были встречены холодно. Так, рецензент «Нового мира» писал: «Писательский путь В. Катаева — путь зигзагов, экспериментов, исканий, путь непрестанной и упорной «пробы пера». Начав с простых, бытовых, реалистически-углубленных рассказов […] писатель быстро и круто повернул в сторону фантасмагории, весьма часто полудетски наивной и неоправданной» (Смирнов Ник. [Рец. на сб. «Растратчики»]//Новый мир. 1927. № 9. С. 218). На роль фантастики у В. Катаева обращалось внимание и в рецензии «Звезды»: «Под несомненным влиянием Гофмана написано «Железное кольцо». Но в этом случае острая игра на грани реального и ирреального, фантастика, которой обильно уснащен рассказ, помешали автору внятно выразить основную мысль произведения. То, что в сюжет вплетена легенда о Пушкине, заставляет строки наливаться особенной теплотой. Однако это момент «внелитературный» (Майзель М. [Рец. на сб. «Растратчики»] //Звезда. 1927. № 6. С. 157).
Отрицательно о «романтических» рассказах писателя отозвался и А. Лежнев: «Ряд рассказов, как «Железное кольцо», «Сэр Генри и черт», «Опыт Кранца», производит впечатление случайных и попавших в книгу по недоразумению. Они довольно-таки безвкусны (по крайней мере первые два из названных) и написаны не без претенциозности, намекающей на некую скрытую (на деле мнимую) глубину» (Печать и революция. 1927. № 4. С. 194). В целом снисходительно о рассказах говорил рецензент «Красной нови» (1927. № 6. С. 262–263).
В современном литературоведении рассказы В. Катаева 20-х годов оцениваются более доброжелательно. Л. Скорино, например, выделяет типичный для этого периода творчества писателя образ главного героя: «Рассказы, опубликованные в 1923 г., «Бездельник Эдуард», «Железное кольцо», «Красивые штаны» и другие, представляют собой приподнятые лирико-иронические зарисовки быта писательской молодежи. […] В центре рассказов стоял герой — поэт и романтик, влюбленный в Октябрьскую революцию. Правда, он часто воспринимал революционную действительность преломленной сквозь книжные реминисценции. Его «пышное воображение» рисовало доктора Фауста и Франсуа Вийона, «столики Пале-Ройяля, якобинский клуб и карманьолу» (Скорино Л. В. П. Катаев//Там же С. 244).
Иван Иванович Катаев (1902–1939)(Комментарии составила И. В. Потапова.)
В 1928 г. И. Катаев выпускает свой первый сборник «Сердце. Повести», куда вошли и написанные им к тому времени рассказы. И доброжелательная, и негативная по отношению к писателю критика 20-х годов воспринимала его творчество в контексте идейно-эстетической программы «Перевала». А. Лежнев, критик, входивший в «Перевал», полагал, что в творчестве Катаева яркое воплощение нашел важнейший творческий лозунг «Перевала» — «новый гуманизм», «который исходит не из идеалистических посылок неопределенного человеколюбия и прекраснодушия, но из сознания социальной детерминированности человека, из взгляда на него, как на продукт обстоятельств, из стремления их изменить, — энергичный и активный гуманизм борца, работающего над переделкой этих условий так, чтобы они стали достойными человека, гуманизм революционера, носящего в себе уже сегодня элементы нравственности завтрашнего дня, освобожденной от внушений мелочной и жестокой морали классового общества с ее торгашеской «справедливостью», с культом вещи, — гуманизм социалиста» (Лежнев А. О молодых писателях // Печать и революция. 1929. Кн. 2–3. С. 83). Гуманистическую направленность творчества И. Катаева отмечали и критики РАПП. «Нотки любви к людям, к человеку вообще звучат в каждой строчке «Сердца», и не только «Сердца», — писал М. Бочарер, — герои других вещей Катаева также воспринимают мир сквозь призму гуманизма и человеколюбия. Даже природа в их глазах очеловечивается […]. Слова «человек», «человеческое» в разных сочетаниях, но всегда с определенным акцентом, пестрят на страницах книги Катаева» (Бочарер М. Сердце — повелитель // Печать и революция. 1930. № 4. С. 22). Но понятия «гуманизм», «человек» у рапповских критиков — М. Бочарера, А. Селивановского — звучат в отрицательном смысле. «Катаевский гуманизм, гуманизм другого, по-нашему, низшего, порядка. Герои Катаева, во имя любви к человеку вообще, забывают основные задачи пролетарской революции. Они неспособны подняться от своего гуманизма до понимания необходимости революционного насилия во имя торжества коммунизма. Они похожи на грешников дантовского «Ада», которые шествовали вперед с лицом, обращенным назад. […] У Катаева абстрактно-человеческое довлеет над классовым. Тем самым этот гуманизм становится крохоборческим, мещанско-филистерским сентиментализмом, превращается в расслабленное маниловское прекраснодушие. Гуманизм Катаева вреден, так как он не в уровень с задачами нашей революции». О главном герое повести «Сердце» говорилось со всей определенностью: «Гуманизм Журавлева — не подлинный гуманизм пролетарского революционера, а гуманитарная фраза мелкобуржуазного краснобая, фраза, мешающая по-настоящему бороться за наступление действительного завтрашнего дня коммунизма» (там же, с. 26). Гуманистический пафос И. Катаева вызывает у М. Бочарера ассоциации с творчеством Короленко. При этом он вспоминает совет, который давал А. Луначарский молодым писателям, — «воспитать в себе кое-что от Короленко, от этого прекрасного, теплого гуманизма…», но критик убежден, что подобными суждениями Луначарский оказывал плохую услугу советской литературе. «Мы бы искренне желали, чтобы Катаев в своем дальнейшем творчестве не последовал этому совету. Кроме дальнейших ошибок, ничего из этого получиться не может» (там же, с 32).
Критика 20-х годов обозначила существенные стороны катаевской поэтики и указала на ее связь с концепцией писателя. Так, даже М. Бочарер, отвергая катаевский гуманизм, делает тем не менее ряд точных наблюдений над структурой рассказа у И. Катаева. Он отмечает пристрастие писателя к повествованию от первого лица и стремление рассказчика прежде всего раскрыть свой внутренний мир, благодаря чему «мягкий лиризм, безобидная ирония, никогда не переходящая в сатиру, пропитывают каждую строчку нашего автора» (там же, с. 28). Стремление к самовыражению определяет, по мнению критика, и бесфабульность рассказа: «Лиризм и бесфабульность — не случайны у Катаева. Они — естественные, вполне закономерные компоненты центрального образа катаевского творчества — гуманиста-мечтателя» (там же). Бесфабульность повествования от первого лица открывает, как полагает М. Бочарер, «возможность одновременного художественного «показа» и «рассказа», введения эмоционально-лирических излияний» (там же, с. 29). «Катаев скуп на слова. Сжатость его слога не от бедности, это то, что А. Потебня называл «сгущением мысли в слове». Каждая фраза у Катаева функционально загружена до отказа» (там же, с. 17). Когда в 1957 г. — после длительного перерыва — вышел первый посмертный сборник произведений И. Катаева, катаевская интерпретация проблемы гуманизма вновь стала предметом полемики. Если автор предисловия к «Избранному» В. Гоффеншефер пытался говорить о характерном для творчества Катаева конфликте «между чувствами и думами» писателя, «опережающими время» (Гоффеншефер В. Сердце писателя// Катаев И. Избранное. М., 1957. С. 23), то критик А. Макаров, возвращаясь к концепциям 20-х годов, писал о «всепрощающем гуманизме» писателя, вызванном «отставанием от времени» (Макаров А. Разговор по поводу…//Макаров А. Серьезная жизнь. Статьи. М., 1962. С. 536). В 60–80-е годы отношение к творчеству И. Катаева стало более уравновешенным и объективным. Возникло стремление объяснить «перевальскую» платформу «нового гуманизма», нашедшую выражение в творчестве И. Катаева, становлением полярных этических концепций, характерных для литературной борьбы 20-х годов, и осознанной необходимостью дать отпор рационалистическим концепциям Лефа и РАПП (см.: Белая Г. Из истории советской литературно-критической мысли 20-х годов. М., 1985). В литературоведении утвердилась мысль о значительности вклада, внесенного И. Катаевым в формирование гуманистической концепции советской литературы. Характерна в этом отношении статья Е. Стариковой, где актуальность творчества И. Катаева критик связывает с этической позицией писателя.