Крысолюд (СИ)
-Крог`си`гоoo… Крог`си`гоoo… - нечто подобное, насколько можно было распознать, глухо выдавали на разные лады их глотки.
Взмах булавы, и крепкий череп рогатого кентавра лопается, а туша валится с копыт. Удар — и кентавр с перебитым позвоночником пытается подползти к своему обидчику на передних копытах, помогая себе одной рукой, но второй удар его добивает. Удар — и горгон, припадая на одно разбитое колено, отвлекается от поедания сразу двух хладнокровных и ударом лапы смахивает с плеч крогсигора сцинка, буквально размазывая его тельце по твёрдой броне. Удар — и булава вязнет в теле горгона, отчего он ревёт как стадо быков, но при этом всеми четырьмя руками и парой копыт начинает всё крушить вокруг, не считаясь с тем, кто вокруг находится — свои или ящеры. Кроксигоры отрывали головы мертвым и раненым снующим зверолюдам и отправляли их в пасти, дробя своими ужасными челюстями.
Лесные твари, что так жаждали чужой смерти, начали метаться, не видя перед собой ничего, кроме спин сородичей, а те, кто стоял морда к морде с заврами, видели сейчас только смерть. Но вот откуда-то из центра раздался грозный рык Дронгора, и твари воспрянули, помня о том, насколько жесток и кровожаден их вождь. Блея, они вновь кинулись вперёд единой слитной массой.
А жаб, казалось, только этого и ждал. Его жирное брюхо затряслось, как от смеха, и, указав на массы зверолюдов, он что-то, казалось бы, пробулькал. От его золотых украшений на теле начали выделяться тоненькие струйки золотой пыли, тянущиеся в сторону сражающихся, и прямо над головами рядов завров, сдерживающих визжащее войско, начала складываться массивная рогатая голова какого-то невиданного мною монстра, которая, светясь, открыла пасть и выдохнула в сторону зверолюдов лепесток пламени, после чего рассыпалась вновь на мелкие золотые частички. А пламя зажило своей жизнью, набирая скорость и, что самое главное, объём. И середины войска тварей, которые инстинктивно пытались скрыться от этого ужаса лесов, достигло целое пылающее солнце! Жахнуло, и предсмертные пронзительные вопли сотен скотов, стоящих в плотной массе, в короткий миг обглоданных всепожирающим пламенем, пронеслись над полем боя.
Прядавшие ушами браи не выдержали, и мелкие гурты начали бежать. Будучи по природе своей зверями стадными, как и ящеры, унгоры последовали их примеру, догоняя убегающих сородичей. А за ними и остальные твари, задерживая наступление перешедших в атаку ящеров, что оказалось поддержано новыми стаями рептилоидных птиц, на сей раз оказавшихся ещё больших размеров.
Показалось, что ещё немного — и мне будет конец. Моё тело окажется смято, изрублено.
Страшась этого, бессильный что-нибудь изменить, стал искать глазами Щетинистого Хауза, но в клубах серой пыли мелькали свирепые рыла, оскаленные морды, звенело железо, стучали копыта, предсмертные вопли зверолюдов смешивались с единым рёвом ящеров и клёкотом рептилоидных птиц.
Страх затмевал разум. Хотелось как можно скорее и как можно дальше умчаться от клубка нечеловеческой ярости. Но справа был Белоглазый, слева Тупой, а я был зажат между ними. И лишь когда они развернулись и побежали, я, подхваченный потоком, так же побежал прочь, судорожно вдыхая пыльный воздух, резко пахнущий палёной плотью.
Один из шаманов, отставая от других, заорал, и вечно снующие у его ног черви порскнули в разные стороны, а земля потемнела, трава перед ним начала жухнуть, и было видно, как под землей кто-то движется, пока среди порядков наступающих не выскочили из земли десятки толстых мучнистых червей, таким размером, что сходу проглотили каждый по ящеролюду. Ну или попытались проглотить. Их плоть под ударами рассекалась, истекая слизью, но по их виду не было понятно, испытывают ли они боль. К проглоченным ящерицам их товарищи прорубались через мучнистую слизистую плоть, доставая искаженные кислотой, но живые тела, а черви в это же время пытались ползти дальше и заглатывать, заглатывать новую порцию белка, оставляя перерубленные куски своего тела на истоптанной пыльной почве.
В то время, пока один шаман пытался задержать врагов, другие также не оставались без дела.
Глухие голоса читают заклинание, и, перерезая путь бегущих, по земле проходит извивающийся разрез–трещина, один край которого приподнимается, открывая ход в то ли пещеру, то ли подземелье. Туда, повинуясь воле шаманов, и начали вбегать отступающие твари.
Последним, ревя, вкатился горгон, которому всё же пришло в его тупой черепок, что каким бы он грозным ни был, ему тоже придёт конец. Он, подпаленный и измазанный своей и чужой кровью, кинулся в зев, сочащийся багрово-зелёно-чёрным давящим светом, давя и раскидывая всех на своём пути.
Когда я прорвался через суматоху паникующего стада, насмерть топчущего своих упавших, дыра в земле встретила запахом гнили, но при этом блаженной прохладой после разгорячённой яростной схватки и обжигающего пламени. Корни деревьев опутывали свод. Мелкие корешки торчали то тут, то там, а под ногами чавкала грязь от грунтовых вод, вперемешку с мелкими камнями.
Позади с грохотом рухнули тонны земли, уже не удерживаемые мощью шаманов, придавливая последних отступающих и давя в лепёшки ящеров, небольшая часть которых всё же успела забежать.
На какое-то время наступила тьма, в которой хаотичные звери принимали всех вокруг за врагов и без устали рубили друг друга, пока в метрах пятистах не появился новый разрыв, в который все и повалили, оказавшись в прибрежной холмистой долине. Рядом — лишь сухая рыжеватая трава, лежащие серые камни и ни следа ящеров ни на земле, ни в небе.
Вытер едкий пот. Руки плохо слушались, дрожали ноги, от боли надвое раскалывалась голова, из ноги и тела торчали несколько костяных стрел. Тупо, трудно охватывал я разумом происшедшее. Обессиленно присел на камень. По всей прибрежной долине, похожей на сложенные ладони, валялись издохшие твари, ползали раненые, метались недобитые и рисковые сцинки, что успели проскочить, теперь добиваемые.
Подвывая, я пытался вытащить глубоко засевшие костяные гарпунообразные наконечники.
Выдрав их, чуть не потерял сознание от боли.
Мы разбиты. Разбиты! Но я жив. Жив!
Страх и чувство беспомощности, только что пережитые, мешали мне ощутить ощутить полную радость.
Чтобы отвлечься от этого чувства, пошел посмотреть на лежащих мёртвых ящеров. У первого же заметил то, что до этого пропускал: татуировки на чешуйчатой шкуре — странными спиральными узорами. Распутал шнурки из сыромятной кожи, на которой висела связка клыкастых человеческих черепов, и не туго перевязал себе рану, положив пару сухих широких ворсистых листов какого-то местного растения. Несколько резаных ран я получил в толчее у перехода, когда несколько бестигоров пробивали дорогу, стремясь скорее выбраться из западни, в которое превратилось поле боя.
Попытался оценить, сколько тут вообще осталось от единого стада. На первый взгляд — едва ли треть. И ни трупов, которые можно было бы оживить, ни пленников, которых можно было бы принести в жертву Тёмным богам.
Тяжелые времена для тварей. А вокруг и леса не видать, в котором они могли бы скрыться.
Хауз где-то потерялся. Из более-менее знакомых — лишь Белоглазый и Тупой. Не сговариваясь, стали держаться вместе, отойдя подальше от беснующегося Дронгора, вымещающего злобу на подвернувшихся под лапу и молотившего какого-то брая так, что от него остались уже мокрые окровавленные ошметки.
Вид мяса вновь разбудил в организме механизм, отвечающий за голод. Слюна начала капать из пасти, и невозможно было её удержать. Покопавшись в чудом сохранившейся суме, достал кусок сыра и начал с жадностью грызть, когда поймал не менее голодные взгляды Белоглазого и Тупого. Подумав, что не хватало ещё драться сейчас, уставшему и раненому, пока не заросли раны, да ещё и против двоих, полез вновь в суму, вытряхнув на землю остатки провизии: горка расколовшихся сухарей, огрызок заплесневевшего сыра, пованивающую вяленую рыбу, на которую те тут же жадно накинулись.