Генерал армии мертвых

— Я же говорил вам, — сказал подошедший священник. — Нам не нужно было сюда приходить.
— Что случилось? — спросил генерал.
— Сейчас не время. Потом объясню.
— Вы были правы, — сказал генерал. — Я поступил необдуманно.
Вся толпа, казавшаяся вначале многоцветной шумной рощей, превратилась вдруг в суровый зимний лес. Мрачно покачивались головы, плечи, руки — словно сухие голые ветки, а затем над всем этим с резким «карр» взлетела тревога.
— Что им нужно, зачем они приходят на наши свадьбы? — сказал какой-то парень.
— Тсс, говори потише, неудобно.
— Что неудобно? — вмешался другой. — У них хватает наглости даже танцевать.
— Мы не можем их прогнать. Таков обычай предков.
— Какой обычай? А несчастная Ница, с ней как быть?
— Тихо, а то услышат.
— Даже если бы они и понимали по-албански, все равно бы сейчас ничего не услышали в таком шуме.
Генерал со священником ничего не услышали. Генерал отвел глаза от мужчин и парней и уставился на старух, их черные платки обрамляли лица, как траурные рамки; старухи стояли молча, словно предчувствуя новые беды.
Генералу стало страшно. Он уже раскаивался, что пришел сюда. Значит, забыть прошлое не так просто; старое было помянуто, а албанцы — мстительный народ. Ради чего он здесь оказался? Что за идиотская прихоть? До сих пор повсюду он ездил охраняемый законом. А сегодня вечером он вдруг расхрабрился. И зачем ему только взбрело в голову отправиться на эту свадьбу? Здесь он уже не был под защитой закона. Здесь могло случиться все что угодно, и никто не нес бы за это ответственности.
— Пойдем отсюда, — сказал он решительно. — Пойдем отсюда немедленно.
— Да, да, — сказал священник. — Они нас оскорбили. Эта старуха ругала нас последними словами.
— Значит, перед тем как уйти, мы должны им ответить. Что кричала эта старуха?
Священник не успел ничего сказать, как к ним подошел хозяин дома.
— Оставайтесь, — сказал он, жестом приглашая к столу. Затем он подал знак, и женщины принесли ракию и закуску.
Генерал со священником переглянулись, снова посмотрели на хозяина.
— Всякое бывает, — сказал старик, — но вы оставайтесь. Садитесь.
Поскольку стоять им было неловко, генерал и священник сели. Так они вроде меньше привлекали внимание.
Гости как будто успокоились и снова усаживались за столы. Рядом с генералом сел тот человек, что пытался переводить тосты.
Он объяснил, что старая Ница — выжившая из ума старуха, совсем одинокая, во время войны карательный батальон полковника Z повесил ее мужа. А ее четырнадцатилетнюю дочь полковник заманил в свою палатку, и наутро девочка утопилась в колодце. А на следующую ночь полковник пропал. Говорили, что вечером он снова пошел в дом Ницы, ведь он не знал, что девушка утопилась, а охрана дожидалась его снаружи. Он долго не возвращался, но у охраны был приказ ждать до самого утра. Утром в доме никого не оказалось, и неизвестно было, куда исчез полковник Z. Слухи ходили разные, поговаривали, что его срочно вызвали в Тирану, но на следующий день батальон отправился дальше.
Все это он рассказывал сбивчиво, путано, слова отзывались в голове у генерала, словно удары молота.
Снова заиграла музыка, но довольно долго никто не танцевал. Потом в круг вышли женщины. О старой Нице словно забыли. Генерал сидел за столом, точно окаменев, ничего не соображая. Глаза его вновь встретились с глазами священника.
— Что сказала эта старуха? — спросил генерал.
Священник пристально посмотрел на него своими серыми глазами, и генералу стало не по себе.
— Она сказала, что вы друг полковника Z и что она нас ненавидит.
— Я друг полковника Z?
— Да, так она сказала.
— Почему она так думает?
— Не знаю.
— Может быть, потому, что мы всех расспрашивали о полковнике, — сказал генерал задумчиво.
— Возможно, — сухо ответил священник.
Генерал еще больше помрачнел и погрузился в размышления.
— Я сейчас встану и скажу всем, что я вовсе не друг полковника Z и что мне, как военному, неприятно даже упоминание о нем.
— А для чего вам это нужно? Вы хотите доставить удовольствие этим крестьянам?
 
— Нет, — сказал генерал. — Я должен сделать это, чтобы защитить доброе имя и честь нашей армии.
— Неужто доброе имя нашей армии могла запятнать своей руганью эта старуха-албанка?
— Я хочу сказать, что не все наши офицеры тащили к себе в палатки четырнадцатилетних девочек, забыв о своей воинской чести, и не все они позволяли убивать себя женщинам.
Священник нахмурился.
— Не нам судить, — медленно произнес он. — Судить может только он, там, на небе.
— Они думают, что я его друг, — продолжал генерал. — Вы что, не видите, как они на нас смотрят? Оглянитесь вокруг. Посмотрите им в глаза.
— Вы боитесь? — сказал священник.
Генерал сердито взглянул на него, хотел ответить ему что-то резкое, но тут зарокотал барабан, и слова замерли у него на устах.
Генералу в самом деле стало страшно. Слишком далеко завело его сегодня сумасбродство. Теперь нужно было осторожно отступать. Нужно успокоить как-нибудь этих дикарей. Нужно сразу отречься от полковника Z.
Внешне все было мирно, но генерал чувствовал, что внутри этого клубка что-то назревает. Люди переглядывались, перешептывались. В коридоре, рядом с пальто и гунами, на вбитых в стену гвоздях висели ружья гостей. Священник рассказывал ему, что у албанцев на свадьбах часто случаются убийства.
Нужно было что-то предпринять, пока не поздно. Если они просто так встанут и пойдут, то какой-нибудь пьяный может выстрелить им в спину. От собаки нельзя убегать, иначе она укусит. Отступать надо осторожно.
Генерал посмотрел вокруг мутными глазами, вновь окинул взглядом всех этих людей — движущихся, танцующих, смеющихся, опять увидел неподвижно сидящих старух, их суровые, отрешенные лица, напоминающие иконостас, и устало опустил голову.
Барабан продолжал глухо рокотать, хрипло заплакала гэрнета. Мужчины за столом затянули песню, и генерал явственно увидел, как мрак надвигается на горы, и услышал протяжную песню женщины; он напрягся — у него захватило дух от этой песни.
— По-моему, самое время уходить, — сказал генерал священнику.
Священник кивнул.
— Да, пора, — согласился он.
— Главное — уйти незаметно.
Приближалась полночь, свадьба была в разгаре, и все, вероятно, успели забыть о старой Нице, но она вернулась. Она появилась в тот самый момент, когда генерал и священник решили подняться. Генерал раньше всех заметил ее. Он почувствовал ее, как старый охотник чувствует присутствие тигра в джунглях. У входа засуетились и стали шептаться. Играла музыка, но никто не слушал ее. Все столпились у двери. Старая Ница вошла внутрь, и многие невольно вскрикнули.
Она была вся мокрая, вымазанная грязью, лицо ее было белым, как у покойника, в руке она держала мешок.
Генерал невольно поднялся и пошел к ней, словно зверь, который, заслышав издали рев своего врага, загипнотизированный им, не убегает, а бежит ему навстречу.
Люди растерянно столпились вокруг, не зная, что делать. Старая Ница стояла, глядя на генерала блуждающим взглядом, будто смотрела не на него, а на его тень, и проговорила что-то, захлебнувшись в кашле.
— Переведите мне! — закричал генерал, и в его голосе был крик о помощи. Но никто не перевел. Он оглянулся и увидел священника. Тот подошел к нему.
— Она говорит, что когда-то убила офицера из наших, и спрашивает, не вы ли тот генерал, что ищет останки военных, — сказал священник.
— Да, госпожа, — глухо ответил генерал. Он собрал все свои силы, чтобы выдержать взгляд этой наводившей на него ужас старухи.
Старая Ница сказала еще что-то, но священник не успел перевести ее последние слова, потому что они утонули в дружном возгласе окружающих, когда она бросила на пол, прямо под ноги генералу, мешок, который принесла с собой. Женщины заголосили. Священнику уже не нужно было ничего переводить, все и так было ясно. Генерал уставился на мешок, не могло быть для него ничего страшнее этого мешка, упавшего с глухим стуком на пол, мешка, облепленного комьями черной мокрой земли. Перепуганные женщины отскочили, закрыв лица руками, а сидевшие в стороне старухи крестились и потрясенно шептали: