Сын поверженного короля (ЛП)
Номад ушёл из-под моего удара и закричал:
— Мазира, направь мой меч!
Ослепляющая боль пронзила моё бедро. И тут же на нём образовалась красная рана.
Передо мной пронеслась тень, и мужчина упал на песок. Его лезвие, обагрённое моей кровью, упало рядом. Тамам вынул меч из шеи мужчины, а я опустился на песок.
— Саалим! Зачем ты это сделал?
Эмель подбежала ко мне.
— Они бы ушли!
Она была рассержена.
— А теперь посмотри на себя.
Я зажал рану на бедре, и кровь начала собираться между моими пальцами. Она пульсировала, и обжигающая боль начала раздирать меня, снова и снова. Я упал на землю.
Я слышал мужские голоса, которые сердито огрызались.
А затем Эмель прошептала:
— Мы в безопасности. Сдвинь руки.
Она надавила на мою кожу и начала бормотать какие-то вещи, которые я не мог расслышать. Мир завертелся у меня перед глазами, и я закрыл их. Я сжал кулаки от боли и принялся ждать.
— Оставьте их здесь, — сказала Эмель.
Кто-то — Тамам? — ответил ей.
— Даже один верблюд без хозяина может вызвать подозрения. А тем более пять, — сказала она.
— Она права, — сказал Нассар, проходя мимо. — Другие номады могут решить, что нас в два раза больше. И уже не будут такими же прыткими.
Я сел, не в силах понять разговор, который происходил вокруг меня.
Эмель всё ещё находилась рядом. Теперь мы уже были под тенью какого-то небольшого дерева. Острая боль переросла в тупую, превратившись в ужасную пульсацию.
— Что мне у них попросить? — сказал Амир, ища что-то в мешке.
— Алию, если она у них есть. Либо кипарис или лас. И побольше бинтов, если можно, — ответила Эмель.
Она склонилась надо мной, платок был теперь повязан вокруг её шеи, и я мог видеть её рот.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как дурак, — сказал я, уставившись на её губы.
— Так и должно быть.
Уголки моих губ приподнялись. Эмель тоже улыбнулась мне слабой улыбкой, которая быстро исчезла.
— Рана очень глубокая, — сказала она.
Чёрная хлопковая ткань, мокрая от крови, была крепко повязана вокруг моего бедра.
— Ты не ранена?
Она покачала головой.
— Со мной всё в порядке.
Вспомнив, что на ней даже не было ожогов после пожара, я сказал:
— Мазира защищает тебя, так ведь?
Эмель посмотрела мне в глаза, а затем сообщила:
— Амир и Нассар поехали обратно к хаяли, чтобы попросить у них что-нибудь, что могло бы тебе помочь.
— Они ничего не отдают просто так.
Эмель пожала плечами.
— Тамам? — спросил я.
— Разбирается с телами.
— Телами.
Номадов.
— Они убили всех.
Тамам двигался позади меня. Я слышал шёпот тел, которые тащили по песку.
— Что он делает?
— Небесные похороны.
— Они не заслуживают…
— Этих людей породила пустыня. Да, они были подлыми. Да, они воровали. Но они не причинили бы мне вреда. Они были убиты бесчестно.
Я прикусил язык. Я не собирался с ней сейчас спорить. Бесчестно было воровать то, что тебе не принадлежало, и торговаться, используя людей, как вещи — вот что было бесчестно.
Эмель продолжала:
— Птицы отнесут их Мазире, она решит их судьбу.
Вытянув пальцы, я нашел её руку и взял её в свою.
— А Вахир забирает тела в свои воды.
— Так вы возвращаете тела богине? — спросила она, скорчив гримасу.
— А что с этим не так? — спросил я.
— Вы ничего не отдаёте пустыне.
— Я никогда не понимал поклонение Эйкабу. Он жестокий.
— Не жестокий. Неприятный, да, но он обязан быть строгим. Пустыня не даёт поблажек своим жителям, так почему Эйкаб должен это делать?
— Но разве не стоит поклоняться тому, кто предоставляет убежище от всех невзгод? Вода Вахира дарует нам жизнь. И она не была бы нам нужна, если бы не Эйкаб.
— Может быть, — медленно сказала она, глядя на мою ногу. — Но я считаю, что нам стоит прославлять того, кто учит нас выживанию.
— Твой отец был жестоким. Он не заслуживал прославления, — тихо сказал я.
Она не взглянула на меня, а только заморгала, пытаясь отогнать слёзы, и тяжело вздохнула.
— Что такое?
Я коснулся влажного следа на её щеке.
— Я не ожидал подобной реакции от женщины, которая смотрела на меня без всякой скорби, когда её отца зарубили у неё на глазах.
Она вытерла лицо тыльной стороной руки, пятна от работы, которую давала ей Альтаса, давно исчезли.
— Я была такой одинокой. Там.
— В Алмулихи.
Она кивнула.
— Я скучаю по дому и скучаю…
Она не закончила свою мысль.
Тамам потащил ещё одно тело по песку у меня за спиной. Эмель ни разу не взглянула в его сторону.
— Моя мать сказала бы мне, что я посрамился.
Она встретилась со мной взглядом.
— Что ты имеешь в виду?
— Никто в Алмулихи не должен скучать по дому. А тем более, если он скучает по нему так сильно, что желает заново прожить все ужасы прошлого. Прости, что был таким негостеприимным…
— Нет, — начала она. — Это…
— Ты чувствовала, что тебе не рады. Я знаю, что в этом есть и моя вина. А мой народ не жалует соле… жителей пустыни.
— Солеискателей.
Её брови на мгновение приподнялись.
— Это моя вина. Я позволил всему этому продолжаться. Забег верблюдов надо прекратить.
Она посмотрела на горизонт.
— В основе этой насмешки — стыд.
— Я не понимаю, о чем ты…
Я не закончил, потому что знал, о чём она говорит.
Но откуда она об этом знала — вот в чём вопрос.
А затем, словно примериваясь к словам, она закончила
— Сын поверженного короля и солеискательницы.
Глава 22
Эмель
Тамам нарушил тишину:
— Всё сделано.
Он направлялся в нашу сторону, его лоб блестел от пота.
— Нам скоро надо будет уходить. Стервятники, которые сюда прилетят, привлекут внимание.
Посмотрев на пустыню, Саалим застонал — её воздух уже пошёл рябью, точно вода, хотя солнце едва взошло над нашими головами — но он всё равно кивнул.
— Мы не сможем уйти в ближайшее время, — сказала я, указав на его ногу. — Кровотечение, скорее всего, остановилось на некоторое время, но оно может возобновиться, если он начнёт двигать ногой. До ночи ещё есть время. Как говорится, человек, который не пришёл домой до восхода луны, уже не вернётся.
Тамам кивнул.
— Значит, у нас есть время до ночи, после чего их начнут искать. Нам надо уйти не позднее наступления сумерек.
Он был взволнован и беспокоен. Ему не нравилось сидеть и ждать.
В полдень Тамам принёс свой мешок и разделил сушеное мясо и фрукты между нами. Мой мешок снова лежал рядом со мной. Я поклялась никогда больше не снимать его с себя.
Тошнота то и дело накатывала на меня, когда я вспоминала о номадах. Ослепленный гневом, Саалим не понял, что тот мужчина не причинил бы мне вреда, не причинил бы ему вреда. Ему были нужны только наши вещи, а не ещё один рот, который надо было кормить. И он начал защищаться только тогда, когда Саалим напал на него.
Взмах ятагана… я благодарила Мазиру за то, что тот не распорол Саалиму живот, а ударил в ногу. Рука Мазиры как будто отвела его лезвие.
Когда Саалим заснул, я поискала глазами Нассара и Амира. Тамам сказал мне, чтобы я отдохнула, но я не могла. Вряд ли я смогла бы уснуть до тех пор, пока мы не уехали бы подальше от стервятников, которые кружили в небе и пикировали на трупы за нашими спинами. Я вспомнила небесные похороны своей матери, вспомнила, как наблюдала за тем, как стервятники возвращали её Мазире.
— Они приближаются, — сказал Тамам.
Саалим пошевелился, словно пробуждаясь от своего беспокойного сна, его глаза раскрылись, а затем снова закрылись.
Амир быстро спешился и сказал:
— У них был только лас, и они отдали его, ничего не взяв взамен, — сказал он с некоторым удивлением.