Одиночка

— Лиза! Нет! Пожалуйста! — потянулся к ней Натан.
— Посмотрим, кто тут у нас, — сказал начальник. Охранник вытолкнул из грузовика Лео.
— Прости, мой мальчик, — пробормотал Мендль, пока другой охранник тащил его самого.
— Альфред! — Лео вырвался и побежал к профессору, но тоже получил прикладом по голове и рухнул, как подкошенный.
Блюма подняли на ноги и вытащили на яркий свет.
— Отпустите ее, — просил Блюм, не различая перед собой лиц. — Вы взяли меня. Пожалуйста, отпустите ее.
Что-то твердое и тяжелое опустилось ему на затылок, и темнота поглотила все вокруг.
  
Глава 65
 
— В далеком краю, — читала Грета лежавшему на койке больному. Он глядел в потолок и вряд ли слышал ее. — Сквозь туманную дымку можно увидеть образ красоты…
Она приходила в лазарет и большую часть дня читала пациентам. Сегодня, после того, что сделал с ней Курт, она не могла заставить себя вернуться домой. Как бы ни было тяжело видеть угасавших, обезображенных, истощенных до дистрофии людей, умиравших у нее на глазах, это было одно из немногих мест, где она чувствовала себя полезной. И вновь начинала верить в жизнь. Ради того, чтобы увидеть тень улыбки или движение ресниц человека, находившегося на пороге смерти. Его душа уже была свободна. Ей не разрешалось ухаживать за больными, так как у нее не было сестринского образования. Да и Курт настаивал, что дотрагиваться до евреев и, что еще хуже, помогать им выздороветь для жены заместителя начальника лагеря было совершенно неприемлемым. Вот она и делала, что могла.
Грета утешала умирающих, чтобы они не чувствовали себя одинокими. Покидая этот мир, каждый человек хочет, чтобы кто-то держал его за руку и сидел у его постели. Однажды она совершила поступок, который карался смертной казнью: пронесла сульфаниламид для пациента с гангреной. В другой раз, когда юная заключенная, ухаживавшая за больными в лазарете, родила ребенка, умудрившись сохранить свою беременность в тайне, Грета забрала младенца и с помощью своей горничной Гедды вынесла его из лагеря. Курт, разумеется, считал, что и мать, и ее ребенок должны быть казнены, так как лагерь — не детский сад, а еврейские дети не стоят того, чтобы тратить молоко на их вскармливание. Грета благодарила Бога, что хоть и не принесла в этот мир новую жизнь, но смогла сохранить ее кому-то другому.
Одну против всех загубленных.
Но в основном она читала книги. Рильке. Гейне. Гельдерлина. Те, кому она читала, больше были похожи на трупы, чем на живых людей. Трое суток — и их отвозили в крематорий, где их ждал ужасный конец. Но она знала, что звуки ее голоса переносили их в царство тишины и покоя. Помогали им преодолеть колючую проволоку и нависшую над ними темную тучу и воссоединиться со своими семьями в родном доме. Занимаясь всем этим, она, пусть ненадолго, но ощущала себя не такой одинокой и загнанной.
Почти свободной.
— Пани… — пациент, которому она читала, дотронулся до ее руки. Губы его задрожали. Он жестом показал, что хочет пить.
— Лежите. Я сейчас вернусь, — отметив в книжке место, где остановилась, Грета встала, чтобы принести воды.
И тут завыли сирены.
Этот отчетливо повторяющийся, проникающий во все уголки лагеря вой оповещал охрану о возможном побеге или экстренной ситуации. Он же был сигналом для всех заключенных: беглецы пойманы. Никому еще не удавалось пересечь вторую линию колючей проволоки, находившейся под током.
В душе она всегда болела за тех, кто отважился на побег.
Но теперь она вся сжалась. Наверняка они взяли крота, о котором говорил Курт. Мысль о том, что они опять, как и предсказал Курт, получили свое, приводила ее в отчаяние.
Но на одну секунду она поверила, что в этот раз они не победили. Может быть, в этот раз кто-то вырвался на свободу.
Грета поднесла чашку к губам больного, напоила его, после чего, извинившись, вышла из лазарета во двор.
К главным воротам бежали вооруженные охранники.
— Роттенфюрер Ланге, — позвала она, увидев приближавшегося ефрейтора. — Что происходит?
 
— Попытка побега. — Ефрейтор остановился.
— Побег? — Может быть, крот еще не пойман. Надежда оставалась.
— Да вы не переживайте, фрау Акерманн, — продолжал Ланге, не скрывая злорадства. — Вам приятно будет услышать, что побег не удался.
Приятно? Да она будет счастлива, если кому-нибудь удастся хоть на мгновение оказаться за колючей проволокой — пусть даже только для того, чтобы сразу умереть, избавившись от мучений. Но кем бы ни были эти беглецы, быстрая смерть их теперь не ждет. Курт всегда придумывал нечто особенное — в назидание остальным.
— Отлично, ефрейтор, — ответила она таким тоном, что даже тупица Ланге понял, что она расстроена.
— Думаю, фрау Акерманн, вам будет интересно узнать, кто именно пытался бежать. — На губах роттенфюрера играла недобрая ухмылка. — Боюсь, одним из них был молодой человек, — хмыкнул он.
— Кто-кто? — ее сердце тревожно затрепетало.
— Ваш партнер по шахматам Волчек, фрау Акерманн.
Лео? Внутри у нее все похолодело.
— Я всегда знал, что у этого стервеца паршивое нутро, — фыркнул роттенфюрер. — Это за всю вашу доброту. И пока мы с ним не разобрались, советую вам проверить, не стащил ли он чего-нибудь.
Лео.
У Греты возникло ощущение, что к ней привязали тяжелый груз и бросили в море. На минуту ей показалось, что все это подстроил Курт. Он ведь сказал: Я больше не могу его защищать. Ее муж пойдет на что угодно, лишь бы досадить ей. Это было в его духе.
Лео.
Грета была потрясена. Она понимала, что он уже покойник. Даже хуже. Курт всегда устраивал показательно-изощренную казнь беглецам-неудачникам в назидание тем, кто вынашивал подобные планы. На этот раз он расстарается. Как же он будет потом упиваться! «Насколько я помню, Грета, тебе было велено не открывать наш дом еврею и не терять бдительность».
— Да, вы правы, — ответила Грета ефрейтору Ланге. — Я непременно все проверю. — Сердце ее разрывалось от боли. — И куда же их повели, роттенфюрер? — поинтересовалась она, заранее зная ответ.
— Ну куда их всех ведут, фрау Акерманн, — усмехнулся Ланге. — Туда, где им окажут теплый прием. Все равно к завтраку он уже будет болтаться на виселице на виду у всех. Наказание должно быть примерным, не так ли? — спросил он. Человек, который приводил Лео к ней домой и которого заставляли ждать за дверью, теперь явно упивался тем, что причиняет ей мучения.
— Да, ефрейтор, — согласилась Грета, — примерным.
Ухмыльнувшись напоследок, Ланге удалился. Без сомнения, не пройдет и часа, как весь гарнизон будет глумиться над ней.
Грета пошла домой. Лео был для нее здесь единственным лучом света.
Но в одном роттенфюрер был прав.
Наказание должно быть примерным.
  
Глава 66
 
В лицо ему плеснули водой. Блюм очнулся. Его привязали за руки к крючьям в потолке, ноги свисали до пола. Было темно. Руки нестерпимо болели. В камере стояла вонь от испражнений. Голова все еще кружилась после удара прикладом. Ему хотелось крикнуть: «Где они? Где Лиза? Мендль? Что вы сделали с ними?» Но рот был заткнут. Напротив стояли двое. Один из них — гауптшарфюрер Шарф. Старайся его избегать, он прирожденный убийца, предупреждали его. Вторым был капо Зинченко. Блюм не представлял, сколько времени он так провисел. Несколько часов? Самолет, скорее всего, уже улетел. Его единственный шанс вернуться обратно.
Какое это теперь имело значение?
Он все равно скоро умрет.
— Герр Врба, — захохотал немец, хватая его за руку. — А22327. Рады вас снова видеть. Мы и не подозревали, как вы соскучились по нам.
Блюма сняли с крюков.
— Ах, простите, мы должны привести вас в порядок для интервью. Вы выглядите слегка потрепанным. — Эсэсовский фельдфебель двинул Блюму кулачищем в живот с такой силой, что вышиб весь воздух из легких и заставил согнуться пополам. Зинченко поднял его, и Шарф ударил снова. Блюма тошнило.