Корень мандрагоры
Дверь резко ушла в сторону, представив нашему внима–нию обиженное лицо проводницы. Бледно-желтый локон, ка–ким-то чудом избежавший участи полного обесцвечивания, сполз ей на левый глаз. Флюиды женской неудовлетворен–ности мгновенно заполнили все пространство. В купе сразу стало тесно.
– Шуметь прекратите! – потребовала проводница, уперев взгляд в солиста нашего антимузыкального трио.
Я подумал, что, если бы лесная нимфа была сейчас с нами, от ужаса она бы спряталась под стол. Но Мару смутить было куда сложнее, он невозмутимо улыбался раздосадованной го–стье.
– Мы и не шумим. Песня – это ведь хорошо. Она о весне, о любви. А любовь – она как воздух, вдыхаешь и не заметно, а потом раз – и накрыло, – мягко объяснил Мара проводнице, насытив свой взгляд таким зарядом обольщения, что на пару секунд обида на лице женщины сменилась испугом и надеждой, вернее испуганной надеждой, а я подумал, что сейчас ее воло–сы наэлектризуются и станут дыбом. Проводница нервно трях–нула головой, возвращая прядь волос на место, часто заморга–ла и даже провела ладонью по бедру, словно расправляла складки на юбке. Но в следующую секунду локон опять свалил–ся на глаз, в губах появилась жесткость, она проворчала: «О любви… совсем обнаглели… » – сдала задом в коридор и за–хлопнула дверь.
Мы переглянулись с Марой и захохотали. Кислый таращился на нас, улыбался и совершенно не понимал, что произошло.
– Мара, ты редкая и утонченная сволочь, – похвалил я. – Не удивлюсь, если она сейчас приводит в порядок прическу и кра–сит губы.
– Я дал ей искру надежды, а как ею воспользоваться, она уж должна решать сама.
К концу этой фразы улыбка сошла с губ Мары, так что пос–ледние слова он произнес совершенно серьезно. И я поду–мал, что свое предназначение он в этом и нашел: зажечь искру в предтече homo extranaturalis, бросить факел в пере–сушенный сухостой цивилизации. Мне в голову пришла мысль, что в этом пожаре может сгореть и сам поджигатель. Думал ли он, что такое возможно? Я внимательно посмотрел на Мару, спросил:
– Ты не боишься сгореть в пожаре, который собираешься ус–троить?
– Боюсь, – тут же ответил он твердо, – но это ничего не ме–няет.
Все, что мне оставалось, это просто кивнуть. Что тут мож–но еще обсуждать? Мара – железный рыцарь ордена эзоте–рики, любая стена рассыпалась под натиском его веры. Я вдруг понял, почему он сам не мог быть красной глиной, материалом для homo extra: он был слишком причастен к сво–ей идее, он с головой ушел в свою религию, тогда как мне его философия хоть и была интересна, но по большому счету я оставался к ней беспристрастен. Мара смотрел на меня и видел психически неактивный элемент в периодической таб–лице цивилизации. Я, как стекло, не боялся кислот и щело–чей, не вступал в реакцию с окислителями, не влиял на био–химию живых организмов, а потому, как он считал, мог выдержать то, что обычному человеку выдержать не дано –смерть и перерождение.
Но следом я подумал, что, прежде чем отважиться на та–кой шаг, надо сжечь за собой мосты, оборвать все связи, нуж–но стать одиноким. Привязанность к чему-либо не даст ки–нуться в это предприятие с головой, все равно останется нить, которая будет тянуть назад – в обычную, нормальную жизнь. Я спросил себя, избавился ли Мара от своих привязаннос–тей? Я думал над этим целую минуту, потом не выдержал, спросил:
– Мара, ты… кого-нибудь оставил?
– Нет, – ответил он спокойно.
– А твоя бабушка?
– Она умерла полгода назад.
Я не удивился. Мара был так же свободен, как и я. Иначе и быть не могло. Я избавился от моральных долгов перед семь–ей, когда Белка взяла на себя опеку над матерью. У Мары их не было вовсе. Нам обоим было нечего терять.
– А… это… проводница? – Кислый, хоть и с запозданием, но все же решился прояснить для себя ситуацию.
– Не бери в голову, – посоветовал Мара.
– Слушай, Мара, у меня великолепная идея. – Я оглянул–ся на Кислого, продолжил: – У тебя, Кислый, есть отличный шанс провести ночь достойно. Поднимайся и дуй к провод–нице.
– Зачем? – испугался Кислый.
– Что значит зачем? Мужчины к женщинам по ночам для чего, по-твоему, ходят? Тебе и это надо объяснить? Женщина вполне симпатичная, не то что твоя последняя подруга.
– Но… это… мы же не знакомы!
– Вот и познакомишься. Иди, скажешь, что пришел извинить–ся за бестактность друзей и готов загладить вину и зализать душевные раны. Она растает, упадет тебе в объятия, ну а даль–ше сам догадаешься.
– Не, пацаны… – запротестовал Кислый. – Не!..
– Эх… А жаль. Вот так и не складываются жизни. – Я пере–вел взгляд на окно, продолжая строить картину вероятного бу–дущего нашего «кислого» товарища. – А могли бы полюбить друг друга и жить долго и счастливо. Наплодили бы детей в полной уверенности, что дальше этого смысл существования человека не распространяется. Купили бы себе телевизор, чтобы смот–реть, на какую ерунду потратить деньги. Вечерами она бы што–пала тебе носки, а ты бы сосал дешевое пиво, почесывая уве–ренно растущее пузо.
Но Кислый не польстился на такое чудесное будущее, нику–да не пошел и, чтобы закрыть вопрос, сбросил ботинки и с но–гами забрался на сиденье. Я же подумал о том, что у нас про–явилась тема, ранее не обсуждавшаяся. Я повернулся к Маре, спросил:
– Ну а как же любовь? Как же «красота спасет мир» и все такое?
– Я что-то не припомню ни одной ситуации, когда любовь и тем более красота спасали бы мир, – невозмутимо ответил он. – То есть спасать они, может быть, и пытаются, только за тысячелетия истории ничего еще не спасли. Хотя отдельным людям от любви, несомненно, польза есть. Но в глобальном понимании – никогда. А вот пакости от нее цивилизация вы–гребла на всю катушку. Сколько безумия, насилия и глупости порождала и порождает любовь! Взять хотя бы Троянскую вой–ну, которая, по словам Гомера, началась из-за женщины – Еле–ны. Любовь – это кровавая богиня, на алтарь которой постоян–но приносятся человеческие жертвы. И в своей кровожадности и эгоизме она ненасытна. Потому что она – всего лишь дочь этой цивилизации.
– Тормози, Мара, ты говоришь о любви как о живом боге.
– Ладно, скажу иначе: любовь – это сила притяжения, ко–торая возникает между мужчиной и женщиной. Но эта сила, как правило, губительна для окружающих. А зачастую смер–тельна. По своей сути она ничем не отличается от силы, кото–рую порождает жажда власти. Она приносит удовлетворение одному за счет того, что уничтожает другого. Ты можешь пред–ставить ситуацию, когда один народ любит другой? Что-то вро–де: я люблю всех французов без разбора, только потому, что они французы! Или: для любого монгола двери моего дома от–крыты! Смешно, правда? Зато у нас куча примеров тотальной нетерпимости, когда одна нация презирает, ненавидит и фа–натично жаждет уничтожить другую. У этого явления такие глу–бокие исторические корни, что ему даже дали отдельное на–звание – геноцид. Как же в этом гнойном месиве любовь может что-то спасти? Да и что там спасать? Любовь – это слу–чайная, хаотичная, беспорядочная флуктуация энергии в тол–чее человеческих эмоций. В сущности, любовь ничего не оп–ределяет, потому что она так же мелка и эгоистична, как и ее носители. А всеобщая, всепоглощающая любовь, о которой толкуют христиане, – это утопия и как таковая существовать не может. По крайней мере пока ее источником является обыч–ный человек…
После этих слов Мара заглянул мне в глаза, и я увидел в них тоску и надежду. Тоску по истинной, а потому нечеловеческой любви и надежду на то, что она все же возможна. Возможна в новом человеке, вернее, в сверхчеловеке.
Я вспомнил Белку и то время, когда мы были вместе. Ко–лоссальная сила, которая толкала меня к ней, была похожа на взрыв – она возникла внезапно, и целый год по моей душе носились ударные волны. Но эта сила исчезла так же стремительно, как появилась. Я любил Белку – милую де–вочку с огненными волосами и салатовыми глазами, но так и не смог ее удержать. Моя любовь не победила ее одино–чество. Мара был прав: любовь не в силах никого и ничего спасти.