Корень мандрагоры

– Не растение, а прям философский камень. Кого лечит, а кого калечит, – заметил я.
– Точно, – согласился Мара. – Поэтому мандрагору и наде–ляли душой и характером. К одним она якобы благосклонна, к другим враждебна. В этой связи есть одна интересная легенда. Тот, кто вырвет растение из земли, обязательно умрет в страш–ных муках. Согласно этой легенде, в момент смерти мандраго–ра издает пронзительный крик, и тот, кто услышит этот крик, не в силах его вынести. Поэтому рекомендовалась следующая тех–нология: к растению необходимо было привязать собаку, отой–ти подальше и бросить псу мясо. Собака кидалась за угощени–ем, вырывала растение из земли и… умирала в агонии.
– Занятная технология, – заметил я. – Очень гуманная.
– И что? – подал голос Кислый. Он уже успел высосать поло–вину бутылки своего портвейна и теперь выглядел изрядно осо–ловевшим, но при этом оставался серьезным. – Ты, это… бу–дешь привязывать собаку… к растению?!
– Не стоит верить всему, что в легендах говорится, парень, –успокоил его Мара. – Надеюсь, мы обойдемся без этой, как справедливо заметил Гвоздь, антигуманной техники.
– И как? Как ты будешь… это… ее доставать? – Кислый, вид–но, и в самом деле побаивался крика растения, от которого можно спятить, а то и в ящик сыграть.
– Не волнуйся, – сказал Мара, теряя интерес к этой теме, –как-нибудь выкопаем. Главное – ее найти. – Он глотнул вина, поднял на меня глаза, спросил: – Ну так что, Гвоздь, едем?
При кажущейся простоте вопроса, который прозвучал так, словно речь шла о пятиминутной прогулке по парку, в нем скры–валось напряжение и даже воля. Это было как раз то слово, та фонетическая информационная структура, которая способна влиять на реальность. Трансляция воли, как выразился бы наш уважаемый философ. В комнате стало тихо и напряженно. Кис–лый аж рот раскрыл в ожидании моего ответа. Он таращился на меня, не смея произнести ни звука. В его стакане мелко подра–гивал густой и черно-красный, как запекшаяся кровь, портвейн. Чуть прищуренные глаза Мары, не моргая, следили за моей ре–акцией, словно он хотел проникнуть взглядом сквозь мою че–репную коробку и прочитать ответ на свой вопрос раньше, чем я его произнесу. Я вдруг заметил, что его верхняя губа покры–лась испариной.
– Ка-зах-стан… – произнес я по слогам, удивляясь, как соч–но звучат фонемы в натянутом, словно резина, пространстве комнаты.
Ветер снова бухнул в окно пригоршней небесной воды. За периметром этого шаткого убежища, которое я называл своим домом, уют и защищенность заканчивались, стихия заливала реальность холодной влагой, месила дождь, ночь, хлипкий свет фонарей и одиночество в единую мерзкую массу и гнала этот студень по безлюдным улицам города. Оставь дверь незапер–той, и стихия войдет и оккупирует дом… А в это самое время где-то над бескрайней степью, догоняя горячее оранжево-крас–ное солнце, нисходящее в расплавленный горизонт, нетороп–ливо и величаво, как и подобает царской персоне, парит, ловя раскинутыми крыльями теплые восходящие потоки, властелин степных небес – орел, или беркут, или кто там у них летает?..
Да, мне хотелось в Казахстан. В страну, о которой я ничего не знал, кроме того, что там много простора, много неба и мно–го себя самого. То есть это были только мои догадки, инфор–мационные структуры моего воображения, как сказал бы Мара. Я отдавал себе в этом отчет, как и в реальной цели пред–стоящего путешествия. Путешествия не столько в другую стра–ну, сколько вглубь себя. Что я знал о себе? Не так уж и много, если быть откровенным, но в одном был уверен: революция духа, морали и сознания, которую готовил Мара, меня не пу–гала. Я готов был стать ее катализатором, запалом, носите–лем или даже адептом, только для того, чтобы посмотреть, во что все это выльется, вернее, как сильно это может изменить меня. Со своим собственным эго я не боялся столкновений. А что я знал о Казахстане? Только то, что где-то в его степях растет волшебный корень в форме человеческого тела. Зага–дочное полурастение-получеловек, способное убить криком. Это знал Мара, теперь это знал и я. Как и то, что мне придется жевать этот корень, чтобы эволюция человека вошла в эсха–тологическую стадию – чтобы революция Мары свершилась. Я подумал – не слишком ли нелепа затея? Или, быть может, я чего-то не знаю, ведь ничего серьезнее марихуаны я раньше не пробовал. Может быть, подключение к каналу вселенских вестей, как говорит Мара, действительно способствует транс–формации сознания, если ты для этого подготовлен?.. Может, я просто не верю до конца в такой невероятный исход экспе–римента?.. Я спросил:
 
– Мара, ты сам пробовал этот корень?
– Да, – ответил он, не сводя с меня глаз.
Я выждал несколько секунд, но продолжения не последова–ло. Кислый отхлебнул из стакана, перевел взгляд на Мару.
– Ну и как он?.. Вкусный?
– Не очень. Напоминает лакрицу.
В нежелании Мары освещать вопрос психотропного действия мандрагоры было что-то настораживающее, но меня не устраи–вало наличие темных пятен в предстоящем эксперименте. По–тому что в этом эксперименте я должен был играть главную роль. Я начал с расстановкой:
– Мара, поправь меня, если я не прав. Вот эту вот свою бе–зумную затею ты собираешься опробовать на мне, правиль–но? И при этом не желаешь делиться со мной информацией о возможных последствиях, да? Я инстинкт самосохранения пока не пропил. Я не буду лопать человекоподобное растение, которое к тому же орет, не зная, в какие проблемы это может вылиться. С потенцией у меня все в порядке, кладоискатель-ством я не болею, а неуязвимость – качество, приобретаемое и без магии. Спортом нужно для этого заниматься. Так что если ты не будешь со мной откровенен до конца, то придется тебе смириться с мыслью, что претендент на должность этого твое–го homo extra берет самоотвод. Я даже не знаю, что такое лак–рица! Может, она хуже дерьма на вкус! И кстати, почему ты не рассматриваешь свою кандидатуру на должность подопытно–го кролика?
Я был не таким уж и возбужденным, как хотел казаться. Но я знал Мару: если он не хотел о чем-то говорить, он просто не ре–агировал на вопросы. Но то, что мы собирались сделать, было куда серьезнее выбора пива для вечеринки. Мне необходимо было знать все, а потому я вкладывал в слова некую долю аг–рессии.
Мара поставил на стол бокал, зажмурил глаза, потер паль–цем подбородок. Сказал наконец:
– Верно, Гвоздь. Ты имеешь право знать все. И я тебе рас–скажу… Свою кандидатуру я опробовал в первую очередь.
– Ни фига себе! – выдохнул Кислый, и я его понимал: исто–рия принимала интересный оборот.
– Я не верю своим ушам. Мара, так ты уже того?.. Extra-naturalis?
– Я не прошел испытание, – продолжил Мара, глядя в про–странство перед собой. Мое замечание он, кажется, не рас–слышал. – У любого psychetropos'а есть критическая дозиров–ка, после которой можно уже не вернуться. Экспериментаторы, которые перебарщивали с ДМТ, например, потом совершенно не помнили сам трип, но точно знали, что испытали что-то не–выносимо ужасное. Тут все понятно: их сознание выключало память, дабы спасти рассудок. В случае же с передозой ЛСД очень высока вероятность сумасшествия, и даже хуже – мож–но вообще сжечь мозг и превратиться в овощ. Но я не хочу использовать синтетические продукты. Все должно быть чис–то, все должно быть так, как делает сама Природа, поэтому –мандрагора. Это очень сложный psychetropos. Помимо уров–ней раскрепощения восприятия и расширения канала внешних информационных полей у нее есть и более глубокие уровни. Но они… по ту сторону страха. Я не смог преодолеть огненную стену, хотя прекрасно понимал, что никакого огня в реальнос–ти нет. Мое сознание сжалось в трепещущую от ужаса точку, еще бы немного, и оно растворилось бы в безмерном Ничто… Я не могу быть глиной для нового психотипа, мои нервы из де–шевого пластика, сознание – из олова. Все это легко плавит–ся на огненной границе Беспредельного…
Я слушал Мару и наполнялся недоумением и смутной трево–гой. Его голос звучал глухо и потому непривычно. Было понят–но, что он и в самом деле взволнован, а значит, действительно говорил о чем-то важном. О чем-то, что на него повлияло, а то и изменило его. Мара продолжил: