Призраки долины папоротников (СИ)

  
37 глава
 
Оглушённые только что прочитанным в дневнике, присутствующие в гостиной Уиллоу-холл мрачно молчали, не в силах озвучить свое открытие вслух. Неужели Огастес Стаффорд, в сердцах подняв руку на сына, лишил его жизни? Значит, вот какую страшную тайну хранили его сыновья…
Андервуд произнес:
– Не верю. – И отбросил дневник, словно мертвую жабу. – Это звучит как горячечный бред. Слишком... – он запнулся, пытаясь подобрать верное слово, и Джексон ему подсказал:
– … Просто? Невероятно? Логично?
– Неправдоподобно, – нашел Андервуд верное слово. И продолжил так рьяно, словно желал оправдать преступление Стаффорда: – Подумайте сами, здесь ни слова не говорится о найденном слугою кольце у трупа Редьярда Стаффорда. Неужели убийца, оброни его только, ни словом не обмолвился бы об этом?
– Возможно, об этом сказано дальше? – предположила Кэтрин и открыла дневник.
Но запись, следующая за признанием Стаффорда-старшего, была явно сделана много позже и более твердой рукой, к тому же являлась последней (казалось, тот, кому принадлежала тетрадь, утратил желание вести записи дальше).
Девушка прочитала:
– «Теперь, по прошествии лет, я понимаю, что проявил малодушие, не признавшись в совершенном поступке и переложив вину за него на невиновного человека, но в тот день, оглушенный случившимся, с мятущимся сердцем, в страхе и ужаса, я видел для себя единственный выход отвести от семьи страшный позор: обвинить в моем преступлении Джервиса Андервуда, близкого друга моего сына, с которым у них в тот самый день случилась размолвка. Мысль пришла совершенно внезапно и, как и все спонтанно принятые решения, оказалась практически роковой для несчастного юноши и меня. С тех пор как мне сообщили, что нашли Редьярда мертвым, я не знал ни минуты покоя: муки совести иссушали меня, подтачивали здоровье, лишали покоя. Самое страшное, что никто даже на миг не заподозрил меня... Представить, что я, отец Редьярда, собственными руками... В свое оправдание скажу лишь одно: это был момент страшного помутнения разума, амок, если хотите, я едва ли осознавал, что случилось. Мой бедный мальчик, его восковое лицо до сих пор стоит перед моими глазами! Каждый миг каждого дня наполнен для меня адом и скорбью... Никто: ни Коринна, ни дети – не ведают о моем преступлении, но скрывать его долее равносильно самоубийству, к тому же я, Огастес Стаффорд, всю жизнь ратующий за справедливость и сам же преступивший свой принцип, более не желаю молчать.
Едва я умру, а случится это, мне видится, скоро, этот дневник будет передан комиссару полиции. Мои мальчики сделают это, я умолял их об этом – они не посмеют ослушаться. И тогда справедливость в конечном итоге восторжествует!»
– Так вот о чем говорили братья Стаффорды между собой, обсуждая, что отец их был не в себе, прося их совершить какой поступок., – сказал Эден, припомнив подслушанный под столом разговор. – Он хотел, чтобы они обнародовали дневник, но они, конечно, не сделали это, предпочти скрывать тайну и дальше.
– Представляю, насколько им было непросто услышать такое признание от отца, – вставила Эвелин Джексон. – Они всю жизнь считали убийцей Джервиса Андервуда, а тут узнали, что собственный их отец...
На этом месте Андервуд повторил:
– И все-таки я не верю, что это конец. Слишком много в этой истории неувязок: с кольцом, с таинственным появлением дневника в этом доме...
– Возможно, не таким и таинственным, – произнесла Кэтрин. – У меня есть догадка, но... Мама, – обратилась она к миссис Аддингтон, – Артур сейчас в Раглане?
– В Раглане? – казалось, женщина по-настоящему удивилась такому вопросу. – Нет, он привез меня в Уиллоу-холл и сейчас дожидается где-то в доме.
– Так он здесь? – Кэтрин ощутила восторг, который списала на совершенно другие причины. – Эвелин, попросите слугу пригласить его к нам. Полагаю, именно с помощью Артура вопрос с появлением дневника может быть разрешен...
Распоряжение было отдано, и когда молодой человек вошел в комнату, Кэтрин, недолго думая, обратилась к нему:
 
– Артур, скажи, хорошо ли ты рассмотрел того человека, что подвез нас в своем экипаже от руин аббатства в Уиллоу-холл?
Артур, казалось, ждал чего-то другого, так как выдохнул и, на секунду задумавшись, произнес:
– Это был уже немолодой джентльмен с седыми висками. И так как было темно, рассмотреть что-то большее было непросто...
– Эвелин, тот мужчина, с которым вы говорили о потерянной книге...
– Да-да, – отозвалась та в явной задумчивости, – он тоже был сед и немолод. Полагаешь, это мог быть один и тот же человек?
Кэтрин кивнула.
– Подумайте сами, дневник явно пролежал за диванной подушкой с тех самых пор, как Артур принес меня в этот дом. До этого нас подвез незнакомец, который два дня спустя приходит с расспросами о потерянной книге...
И Артур, угадав ее мысль, произнес:
– Возможно, виной тому моя невольная невнимательность. – Шесть пар глаз уставились на него. – Когда я подхватывал Кэтрин с сидения экипажа, мне показалось в какой-то момент, что под руку попался посторонний предмет, но я был настолько озабочен ее состоянием...
– … Что не обратил на это внимание, – заключила за него девушка с сияющей улыбкой фокусника, разоблачившего удивительный фокус. – Итак, я права: дневник был в руках нашего незнакомца и попал к нам совершенно случайно.
– Но кто он такой? – удивилась Эвелин Джексон. – По сути, признание в дневнике исключает присутствие третьей заинтересованной стороны.
Андервуд произнес:
– А посему мы возвращаемся к тому, с чего начали: здесь далеко не вся правда, как бы нам того ни хотелось. – И он пристукнул костяшками пальцев по книжище в красной обложке.
– И что же вы предлагаете? – спросил Джексон.
– Предлагаю сделать то же, что мы и планировали до обнаружения дневника: переговорить с обеими Таггертами. Но в первую очередь с сыном... Узнать все, что получится, о кольце, и, возможно, тем самым выяснить имя нашего незнакомца.
Эден с Джексоном согласно кивнули, готовые отправляться в ту же минуту, Кэтрин, намеревавшаяся не отставать от них ни на минуту, тоже поднялась с дивана, но мать удержала ее.
– Кэтрин, нам нужно поговорить по важному делу. Останься, пожалуйста, для разговора!
– Но, мама, я должна ехать...
– Уверена, брат и остальные мужчины справятся без тебя. К тому же не забывай, ты мне обязана!
– Мама... – в сердцах выдохнула ее неугомонная дочь, провожая глазами мужчин, выходящих из комнаты. И плюхнулась на диван в расстроенных чувствах...
Эвелин вышла последней, увлекая за собой Артура, и понятливо улыбнулась, прикрыв за собой тяжелую дверь.
Мать и дочь, оставшись наедине, какое-то время молчали: одна явно обидевшись на весь свет, другая – собираясь с мыслями для разговора, который, как она знала уже наперед, не будет простым.
– Кэтрин, милая, нам еще не пришлось серьезно поговорить о том, что случилось... о твоем бегстве из пансиона.
– О моем похищении, – поправила ее дочь.
– Но сначала ты все же сбежала на сельский праздник, переодевшись мальчишкой.
Кэтрин знала, что не права, но все-таки засопела обиженным ежиком.
И вставила свое слово:
– Вы с папой знали, что я терпеть не могу пансионы, что я буду несчастна, запертая в стенах, словно узница. Словно... словно...
– … Птица в клетке, – подсказала ей мать. – Ты права, мы это знали. Но пойми и нас, милая, мы волновались и все так же волнуемся за тебя: твой авантюрный характер способен довести до беды. И уже сделал это: подумать только, тебя увезли на корабль... сделали юнгой, – мать сглотнула вставший в горле комок. – Что, если бы эти грубые люди узнали, кем ты являешься раньше? Что, если бы Артур... не спас тебя из воды? Ты хоть понимаешь, насколько нам с папой непросто даже думать об этом? Он едва ли спит все это время... Он бродит ночами, и я знаю, что он думает о тебе, твоем будущем, Кэтрин. Он любит тебя... мы любим тебя и желаем самого лучшего.