Слеза Рода (СИ)

— Она позвонит, — верно распознал я не особо и скрытый вопрос. — Обязательно. Не прямо завтра, но на днях. И вам, и начальству.
— Хорошая новость, — одобрил мои слова Олег Георгиевич. — Не скажу, что места себе не находил, это не так, но мы со Светланой знакомы давно, потому не хотелось бы получить о ней дурные вести. Как съездил? Удачно?
— Все относительно. Да и не расскажешь вот так, на ходу. Как насчет позднего завтрака? Попьем кофейку, съедим по круассану с лососем под голландским соусом, в ходе трапезы все и поведаю.
— Приятно, что ты помнишь мои гастрономические слабости! — вроде как растрогался немного Ровнин. — Заманчиво, заманчиво… Вот только наверняка ведь не все, а только то, что сочтешь нужным. Так?
— Самое интересное — расскажу, — пообещал я. — Слово.
— Тогда не стану отказываться. Давай через два часа на Сухаревской, в том кафе, где мы с тобой в мае обсуждали вопросы, связанные с перстнем княгини Саврасовой. Помнишь?
— Разумеется. До склероза вроде пока далеко.
Два часа в запасе — это хорошо. Это значит, что я успею заскочить к одному своему доброму знакомцу и переговорить с ним. Не хочется мне эту встречу из числа обязательных в дальний ящик задвигать, поскольку времени не так много, как хотелось бы. Если верить деду Геннадию, то Аркашку проклятие уже совсем скрутит не по-детски, а это значит что? Значит, он вынужден будет действовать быстро и без особой скрытности, потому где-то да засветится. Вот только на след этот могу встать не только я, и к этой неприятности надо подойти во всеоружии.
Москва, конечно, за последние лет двадцать-тридцать здорово изменила свой облик. Я ту, совсем старую столицу, какой она была в двадцатом веке, то есть без небоскребов Москва-Сити, кучи транспортных развязок и монорельса, толком не помню, но так говорил мой отец, а ему не верить нельзя. Но все же в старых районах, которые еще не полностью освоили как крупные корпорации, так и «точечные» застройщики, пока встречаются места, в которых, кажется, время остановилось невесть когда и вовсе не движется. Их мало, но они существуют. Например, не слишком далеко от моего дома находится здание из тех, которые называют «поздними сталинками», эдакий дом-квадрат с двором-колодцем, а в глубине его, за детскими площадками, лавочками со старушками и расписанной граффити бойлерной, притулился десяток гаражей. Не каких-то жестяных коробок по размеру машины, а капитальных, просторных, больше похожих на приземистые домики с добротными дверями, которые тараном не пробьешь, и украшенных индивидуальными антикварными табличками, с единой для всех надписью «ДОСААФ СССР. КНГ 18/547». Номера, правда, у каждого гаража были свои. Конкретно мне нужен пятый, в котором, надеюсь, уже находится мой старый приятель Петя Мечников, обладатель золотых рук и невероятно добродушного характера.
— Здоров, Максим! — вытирая руки тряпкой, заляпанной какими-то темными пятнами, произнес Петя, когда я появился на пороге места, которое он в шутку называл своим логовом. — Прошел по городу слушок, что вроде ты спекся, но я в него не поверил. Ты если и гикнешься когда, то с таким грохотом, что небесам станет жарко. Ты тихо не умеешь.
— Не люблю банальностей, но, как говорил классик, слухи о моей смерти сильно преувеличены, — я протянул ему руку. — А кто так переживал о моей судьбинушке, если не секрет? Кто этот скорбящий добрый самаритянин?
— Ну, не сильно скорбящий и вовсе не самаритянин, — усмехнулся Мечников. — Кукушкина тут ко мне наведывалась, приносила хрустальный шар, просила грани на нем наметить так, чтобы они при любом, даже самом скромном освещении давали сильный блеск, а попутно душу излила. То слезами заливалась, вспоминая свою лучшую подругу, которая исчезла невесть куда и находится вне доступа уже невесть сколько времени, то с довольным видом ухала, что выпь над болотом, когда про тебя речь заходила. Радовалась, стало быть, что Максима Чарушина на свете больше нет.
А, ну тогда не удивлен. Наталья Кукушкина, она же экстрасенс Ровена, доверенное лицо, а иногда и напарница Майи, всегда отличалась как повышенной эмоциональностью, так и редкостной нелюбовью ко мне. Замечу — взаимной. Терпеть не могу эту особу, с ее воплями, вечной уверенностью в личной правоте и нечесаными волосами.
  
— Буду рад, когда она узнает, что все со мной не так плохо, как хотелось бы, — фыркнул я. — И вообще — чего ты с ней работаешь? Она же наверняка тебе ни копейки не заплатила, отделавшись стандартным «через неделю заеду и отдам».
— Да неудобно как-то, — отвел глаза мастер. — Опять же человек мне вроде как не чужой.
— С хрена ли? Ты с ней что, переспать успел?
— Нет, — совсем уж смутился Петя, отличавшийся, помимо всего прочего, совершенно несвойственной нашему веселому времени стеснительностью в вопросах физиологического общения полов. — Ты чего?
— Так какая она тебе своя? — ответил вопросом на вопрос я. — Просто эта наглая особа поняла, что ты не умеешь говорить «нет», шустро забралась тебе на шею и ножки свесила.
— Гляди, какую штуку надыбал, — решил перевести разговор в другую плоскость Мечников, очень не любящий, когда кто-то указывает на слабости его характера, особенно если по делу, — ЗИС-101, ее по приказу Сталина разработали, чтобы свой народный автомобиль на поток поставить. Ну и сам собирался на такой ездить, он в этих вопросах был демократ. Не получилось, но машинка вышла что надо — восемь цилиндров, двухкамерный карбюратор.
И он хлопнул ладонью по крыше крайне потрепанного временем черного автомобиля, внешний вид которого говорил о том, что отец народов на такой если и катался, то делал это еще до Второй мировой.
— Вещь, — решил подыграть приятелю я. — Правда, выглядит не очень. На свой возраст, скажем так. Где взял?
— Марфа Петровна подарила, — заулыбался Петр. — Я ей одну штуку до ума довел, она расплатилась честь по чести, а машину бонусом отдала. Та у ее соседки, тоже ведьмы, в сарае с сороковых годов стояла. Вещь же! Вот отлажу, покрашу, хромированные части новые поставлю — конфетка получится!
— А потом что? — не удержался от того, чтобы немного подколоть Петюню, я.
— Потом? — озадачился тот и почесал затылок. — Потом не знаю. Наверное, как-то пригодится?
В этом весь он. Для него важен процесс изготовления, сборки, ремонта, ковки, доводки до ума, причем неважно чего — машины, которой сто лет в обед, хрустального шара, ножа из обломков старинного клинка, амулета редкостной красоты. Он истинный мастер, обладающий даром слышать вещи и видеть их внутреннюю суть, но любой, даже самый необычный предмет, становился для него неинтересным в тот момент, когда его уже никак не улучшишь.
Собственно, потому он не мог не попасть в поле зрения тех, кто живет под Луной. Его талант первым разведал Арвид, причем совершенно случайно. Как-то вечером он оказался в этом самом дворе, был зол и голоден, потому решил полакомиться тогда еще совсем юным Петром, который за полночь засиделся в своем гараже, мастеря какую-то очередную поделку. И уже почти вцепился глава вурдалачьей семьи в шею молодого умельца, да тут ему на глаза попалась копия камеи Гонзага, вырезанная не из сардоникса, разумеется, а чуть ли не из булыжника, но от той, эрмитажной, ничем не отличающаяся. Она валялась среди хлама на верстаке, что поразило Арвида, сразу понявшего, что за данный репликант неплохие деньги можно получить. А то и вовсе тот, что в Петербурге находится, упереть, а этот вместо него положить.
Вот так и вышло, что сначала он, а потом и многие другие обитатели Ночи стали то и дело наведываться сюда, в этот гараж, каждый со своей надобностью. Петр никогда никому не отказывал, особенно радуясь наиболее сложным заказам, цены не ломил и голову свою хитросплетениями внутренних отношений между работодателями не забивал, в любых ситуациях сохраняя нейтралитет. Причем, что любопытно, он просто как факт принял новость о том, что мир не совсем таков, как он считал до того всю жизнь, но никакого душевного трепета по этой причине не испытал. Ну так — и так. Чего теперь, повеситься?