Барин-Шабарин (СИ)

— Но нет худа без добра, Лавр. У меня, слава Господу, осталась расписка выродка. Он должен мне тысячу триста рублей. Он должен мне, должен Ивану Ростовскому, даже Картамонову должен. Имение его заложено… Я все равно заполучу себе земли Шабариных, но ты следи за барчуком, мало ли что, — Жебокрицкий, зло нахмурив брови и подавшись вперед в кресле, посмотрел на Лавра. — Еще один промах, и пойдешь искать себе лучшую долю.
Зарипов потупил глаза. Лучшую долю он, как ни ищи, но не найдет. Толком-то ничего и не умеет, служил в армии — да за пьянки и драку с вышестоящим офицером разжаловали в рядовые и с позором выгнали. Так что кормиться он мог только тут, выполняя разную грязную работу на благо отставного полковника, некогда предложившего подпоручику поехать с ним и служить.
— Что с дрянью этой, Машкой Шабариной? Есть вести о матушке барчука? — произнеся последние слова подчеркнуто витиеватым тоном, рассмеялся Жабокрицкий.
— Как уехала в Петербург, так и никаких новостей. Но я знаю Артамона, он пока из нее все деньги не выкачает, не оставит вдовушку, — улыбнулся Лавр Зарипов.
— Ветреная особа. В ее годы поверить в любовь известного кружевного повесы? Экий моветон, — усмехаясь, сказал Жебокрицкий [кружевной повеса — тут отсылка к герою-любовнику сентиментального романа Ричардсона «Кларисса, или история молодой леди»].
— Да, уговорила сына заложить имение — и на вырученные деньги, фьють — отправилась прожигать жизнь в Петербург, оставив ради любви своего непутевого сына одного, — позволил себе усмешку и Зарипов.
— А потому, что Петр Шабарин держал Машку взаперти, а она от скуки начиталась дури всякой французской, да английской, — злорадствовал отставной полковник.
Жебокрицкий вальяжно расселся в кресле и чуть приподнял горделиво подбородок. Он гордился своей интригой, достойной королевских дворов. Так обложить поместье Шабариных, так унизить и, по сути, обокрасть эту семейку смог бы далеко не каждый.
Жебокрицкий вспомнил о Петре Никифоровиче Шабарине и потер шрам на щеке. Дуэль, состоявшаяся еще десять лет назад, оставила три шрама на теле отставного полковника. Они сражались на шпагах, и Андрей Макарович специально выбрал этот вид оружия, так как знал, что Шабарин-отец не только неплохо рубится на саблях, но и превосходно стреляет. А вот шпага часто казаку, как корове седло.
Но прогадал отставной полковник, за что и поплатился. Шабарин просто издевался над соперником на дуэли, не только парируя все выпады и атаки нерасторопного Жебокрицкого, но и нанося унизительные порезы. Теперь у Андрея Макаровича на седалище красовался шрам, да ещё по одному на лице и на груди.
Месть, занявшая его сердце, ждала своего часа, и этот час пробил.
  
Глава 7
 
— Что? Опять? — без горечи, а с задорным сарказмом сказал я, когда проснулся.
Да, опять. Вновь я в чужом теле, снова в этой комнате и на кровати с балдахином. А значит, живем! Лучше так, чем любоваться на чертей, греясь на дне сковородки. А надеяться на то, что окажешься в обществе ангелов, не приходится. Грешки имеются, нажил, знаете ли, и по молодости, и после. Но кто без грехов? Я кстати, думаю, что жилплощадь в аду намного дороже, чем в раю, а ипотека — это также одна из вечных, излюбленных чертями адских мук. Она и при жизни мука, она и после жизни, наверняка, не покинет.
Настроение было отличным. Сразу даже и не скажешь, почему бы. Проблем-то — воз и маленькая тележка, а я радуюсь. Ах, да! Я же не чувствую ни боли, ни дискомфорта, напротив, испытываю жажду деятельности.
— Эй, кто там? Барин проснулся! Горшок мне! — выкрикнул я.
Про горшок, вроде бы, и грубо, но куда тогда справить нужду, если хочется? Посмотрел направо, там столик да стул с вычурными ножками. Нет, на стул нельзя. Посмотрел налево — ужасные, ненужные выпуклости торчат из стены, типа колонны. А рядом этот… Ну как его?.. Шифоньер! Точно он, не комод, а именно что шифоньер с зеркалом и с пуфом рядом. Там же шкаф. Я не хулиган какой и воспитание имею, могу потерпеть, так сказать, ' справлять утренний туалет', но в этой мебельной локации хотелось обозначить свое присутствие, пометить, так сказать архитектурно-дизайнерское непотребство. Но мне же здесь жить…
— Есть кто? — еще громче закричал я.
Послышались частые шаги, к двери кто-то подбежал, не пойму пока, мужчина и женщина, может, девушка. Начались перешептывания. Разобрать не получалось, но по голосам я предположил, что там спорят, кому войти.
Раздался стук в дверь.
— Ну же, входите! — сказал я и только сейчас понял, что вообще-то сижу в пижаме.
Хотя… Наверное, так можно. Ко мне же не может войти какой дворянин или дама.
— Дозвольте, барин, — услышал я настороженный голос.
Впрочем, не только услышал, но и увидел его носителя.
— Саломея?
— Так, барин, я и есть, — чуть смелее сказала девица.
— А чего боишься меня? — спросил я.
Вчера я такого страха в Саломее не заметил. Скорее, это меня можно было назвать испуганным, так как уж больно девушка была похожа на ту фотографию у бабули Марии на стене. Она похожа и на саму Марию Всеволодовну. Может, в этом кроется какая-то причина, из-за чего или почему я умер и появился именно здесь? Ну не совпадение же это!
— Барин, вы в ночи кричали шибко, да все бранилися. Слова такие… коробочка, карандаши высыпали, — Саломея сдвинула брови и с натугой вспоминала слова. — Кричали все, Киру звали… Вот, а еще… Убью! Стало быть, снова выстрел и — убью сук!.. Простите, барин.
— А у тебя хорошая память, — чуть растерявшись, отметил я. — И это… Мне бы туалет… Клозет, гальюн, парашу… короче, вот это нужно.
— А! — воскликнула девочка и взмахнула руками. — Так в пуфе, стало быть, и стоит горшок. Его крышка снимается и тама… Это вы сами придумали туда ставить. И не смердит, и не напоказ всем.
Я подошел к пуфу, поднял обитую мягким крышку и… Вуаля! Хошь садись, хошь… нет, лучше сидя, для тех, кто не проходил курсы «туалетных снайперов», чтобы не гадить вокруг.
Тут надо бы подумать. Вот, например, чего стоит провести местную канализацию? Учитывая то, что будет кому вычерпывать субстанцию? Унитазы уже должны быть в этом времени?
— Ну? Может, уйдешь? — сказал я Саломее, что всё стояла и чего-то ждала.
— Раньше так вы не стыдилися, барин, — сказала девушка и юркнула за дверь.
Но когда она уходила, я услышал тихое бурчание девчонки про то, что, мол, я, или тот, кто был тут до меня, удами своими размахивал налево и направо без стеснения, а теперь-то, надо же… М-да. Это уже эксгибиционизм. Еще один грешок мне как официальному правопреемнику.
— Ну и животным же я был раньше! — сказал я, приноравливаясь к «лакшери-горшку».
Переодевшись (все же неловко просить себя еще и одевать), я решил проверить свое тело. Мне был важен уровень физической подготовки.
Понятно, что она была никакая. Однако пока не попробуешь хотя бы отжаться, то и не поймёшь, что можно делать для дальнейшей работы. И вот я в планке и… стою. Но не из-за того, что тело готово к этому универсальному упражнению, а благодаря морально-волевым качествам, которые, хвала Господу, никуда не делись. А это, на мой скромный взгляд, самое главное.
Отжался шесть раз. Я-то продолжал бы, но руки задрожали, подкосились — и я упал, ладно нос успел от пола отвернуть. Пресса нет, но поднять десять раз лежа на полу ноги получилось — отдышался только сперва, потолок посозерцал. Присел только более-менее нормально, пятнадцать раз, на шестнадцатый правую ногу свело судорогой. Вот такой я… никакой.
Вот так развлекшись, я пошел на выход. Дел много, и уж точно пора перестать ограничивать свое пространство одной комнатой, тем более, с пуфиком-сюрпризом в виде писсуара. Я ведь даже дома этого не знаю, не говоря о чем-то большем.
— Барин, сами вышли! Bonjour, стало быть [фр. добрый день], — встретила меня у двери краснощекая девица.
Это что? Бывший хозяин тела настолько обложил себя бабами, что они везде и разных возрастов? Эта была уже хотя бы постарше. Дамочка чуть в теле, мне такие женщины не особо нравились в прошлой жизни, если считать мою нынешнюю реальность вторым жизненным путем. Но глазками своими игривыми так и стреляла, согнулась, зараза, в поклоне так нарочито, чтобы некоторые вторичные половые признаки стали доступны моему взору. И видно, что на то и расчёт у неё.