Ось Мира<br/>Медынское золото

В колдунах на заставе опять Бессон. Тоже холостой. Но ему семьи и не нужно, колдуны народ особый, у них всё по–своему. У Ризорха так пять жён, а детям и внукам он и счёт потерял. Колдун, одно слово, ему можно. А Бессону неохота, он при виде бабьего племени губы кривит. Зато на врага у Бессонна нюх, что у свиньи на жёлуди. И когда в самое время торгового перемирия на границе вновь появились набежники, их ждали.
Конный отряд, сотни полторы воинов в островерхих железных шапках, в лёгких доспехах из битых клыков вепря, все с кривыми короткими луками, из каких только и можно стрелять на скаку, с изогнутыми саблями, тайну которых так и не постигли кузнецы лесных племён, – вся эта воинская сила на рысях двигалась по тропе, пробитой торговым караваном, ушедшим на речной остров, торговать с соплеменниками грабителей. Расчёт был прост: колдуны ушли на торги, значит, здесь можно легко поживиться, в первую очередь полоном, до которого так охочи жадноглазые степняки. А что закон растоптан, так какой закон может быть, когда речь идёт о лесных нелюдях? У них и бунчуки мочальные, и головы еловые.
Зато у грабителей впереди отряда на тонкой пике полоскался конский хвост; прошлая наука пошла вражинам впрок: в набег двинулись во всеоружии.
Что умеет вражий маг, на заставе не знали, но нюха на засаду у него не было. Тысячелетние дубы, загубленные полгода назад, разом, при полном безветрии, накренились и рухнули, перегородив дорогу всадникам. Трое кочевников попали под удар и были убиты толстыми ветвями. Раздались крики, отчаянно заржал конь, бьющийся с перебитой спиной.
Скор, вместе с другими охотниками укрывшийся в зарослях, спустил тетиву и увидел, как тонким цветком оперение его стрелы возникло меж бровей одного из конников. Тот всплеснул руками, словно удивляясь своей гибели, и повалился с седла.
Подчиняясь безмолвному приказу, лучники кинулись под прикрытие вставших дыбом корней. Манёвр оказался своевременным, поскольку враги сориентировались быстро, а их маг доказал, что не зря перед ним носят волосяной бунчук на высоком древке. Короткие роговые луки были выхвачены быстрее, чем это можно представить, а каждая стрела в полёте словно расщеплялась на десяток стрел и сама искала живую плоть, так что те, кто не успел под защиту возникших земляных стен, покатились в траву, пробитые вражеским железом. И только сам Бессон продолжал сидеть едва ли не на открытом месте, опустив на колени безвольные руки и глядя в землю. Однако команды его слышали все.
– На раз! И!..
Подобной тактике был обучен каждый. Мигом вскочили, подставляясь под самые выстрелы гарцующих степняков. Но именно на этот счёт вражеские стрелы потеряли колдовскую зоркость и полетели невпопад. А уж свои–то не промахивались: привыкли бить зверя в лесу, а тот порскает не хуже степного коня.
Вражий колдун понял, что проигрывает битву. Когда ты на виду, а противник в укрытии, воевать несподручно. И если не выкурить лесовиков на открытое место, они так и перестреляют весь отряд.
В бою колдун старается себя не показывать, незачем противнику знать, в ком именно собрана мощь всего войска, но сейчас у попавших в засаду не оставалось иного выхода. Даже бежать, что у степняков за позор не считается, было нельзя, самый кряжистый дуб, рухнув, перегородил тропу, по которой они сюда пришли.
Один из всадников, не выделяющийся ни повадкою, ни внешним видом, вдруг закричал тонко и страшно, как никогда не провизжать человеческой глотке. Стрела, выхваченная из саадака, полыхнула слепящим огнём и, расщепляясь на сотни пылающих росчерков, обрушилась на лес.
В степи такой удар выжег бы всё живое, но широколистная дубрава не привыкла сдаваться огню. Под дубами, что остались неподсечёнными, и в сентябре росла свежая, не желавшая гореть трава. Запылали ветки поваленных дубов, в лица охотников пахнуло нестерпимым жаром, так что закурчавились опалившиеся брови и бороды, но в целом сырая земля спасла от огненного ливня. Зато всякий теперь знал, в кого следует целить при следующем выстреле. Опытный колдун с лёгкостью отобьёт летящую стрелу, но не дюжину стрел разом.
  
– На раз! И–и!..
Чародей, только что метавший струи огня, словно превратился в небывалого ежа, так густо утыкали его стрелы. Второго огненного залпа он дать не успел, мешком свалившись под копыта своему зверю.
И хотя набежников и сейчас было втрое больше, чем защитников, судьба их была решена. Они были на виду и могли сколь угодно ловко кружить своих зверей, пытаясь уклониться от выстрелов, надёжно укрытые лесовики отстреливали их на выбор, одного за другим опрокидывая на землю. Оставалось бежать, продираясь сквозь колючий кустарник и наваленные стволы засеки. А это очень неудобная дорога для быстроногой лошади.
Из полутора сотен воинов утёк едва ли десяток. Их Бессон преследовать не велел, пусть бегут и расскажут, что лесной посёлок не взять, даже когда лучшие колдуны покинули город. Никакой тайны беглецы с собой не унесли, лесные жители от века укрывались от незваных гостей неприступной чертой засек. И длинные луки охотников тоже были отлично известны степным удальцам. У себя, в пустом поле, наездники, возможно, и были хозяевами, но лес–батюшка своих не выдаёт, а чужаков не любит. Жаль, у степи память короткая, и приходится такие вещи врагу напоминать.
На месте сражения набрали довольно и сабель, и негодных кривых луков, и всякого обзаведенья. Сталь у вражин хороша, да и узорчатые ткани недурны, хотя, как говорят, они их не сами ткут, а покупают или пограбливают у южных соседей. С теми тоже торги бывают. Оружия своего они, конечно, на рынок не выносят, а вот тонкими полотнами и иным женским рукоделием торговать – самое милое дело.
На долю каждого бойца досталось по шесть убитых степняков. Сами потеряли всего четверых. А что лица опалились и руки в волдырях, то на живом заживёт.
Погибшим выделили лучшую долю добычи, но только из одежды и украшений, семьям в наследство. Оружие, даже негодное, степное, должно быть в деле, или же его следует уничтожить. Говорят, у диких народов в обычае класть воину в могилу его собственное оружие или оружие убитых врагов. Вот уж глупость – так всем глупостям глупость! Колдунам часто приходится спрашивать совета мёртвых, и уж они–то знают, что после смерти ушедшему предку ничего не нужно. Живут люди только в этом мире, а никакого иного мира и вовсе нет. Умершие спят, смотрят смутные сны о прожитой жизни, и лишь слово колдуна может ненадолго пробудить их. Но и в этом случае охотнее откликаются те, кто прожил долгую жизнь и даже в посмертии беспокоится о правнуках, в которых продолжает гореть его кровь. А вещи в посмертии не нужны: ни еда, ни одежда, никакой иной скарб. Наследство следует оставлять живым.
Бессон, которому по праву принадлежала большая часть добычи, забрал себе бунчук из конского хвоста и безрукавку из нежнейшего козьего пуха. Свои такого вязать не умеют, да и коза в лесу не водится, а с косули пуха не начешешь. Поэтому пуховые изделия степняков ценились выше, чем их оружие.
Скору тоже достались и лук, и безрукавка, и пара сабель. Одну он решил сохранить, а из второй смастерить засапожный нож. Вещи всё хорошие, ценные, душу греют. О медынском колечке уже не думалось. Мало ли, что положено, а Потокм прибрал золотинку, и суда на него не найдёшь.
Зато теперь Скор не просто молодой парень, помнящий тепло материнской руки, а воин, побывавший в деле и вернувшийся с трофеями. Жаль, не досталось Скору костяной брони, но это штука дорогая и редкая даже среди степняков. Во всём отряде не было и десятка таких доспехов. Но всё равно, торговать не ходил, а вернулся богатым.
Ещё бы жить своим домом, но для этого нужно жениться. Скор бы и не прочь, жаль, невесты подходящей нету, да и не слишком тянет Скора на это дело, не то что Закрая – младшего Скорова брата. Закрай ещё посвящения не прошёл, в пацанах бегает, а другого разговора, кроме как о девках, у него нет. То ему одна люба, то другая… Как говорят, на всякий день по три зазнобы, а на ночь – ни одной. Молод ещё семью заводить, мечтай всухую.