Назад в СССР: демон бокса (СИ)

Я выполнил. И попытался схохмить:
— Как говорил старик Рабинович на вопрос о самочувствии: не дождётесь. Нет у меня сотрясения мозга.
Если откровенно, то было, но прошло. Этого я, конечно, не добавил.
— Ладно. Дуй домой. Приложи снег к разбитым местам, твоей рожей будто бампер «волги» рихтовали. До четверга.
— Хорошо…
— И, Валера. Конечно, я тобой недоволен. Но всё же первый бой с досрочной победой — это отличное начало. Поздравляю!
Вряд ли от моей победы будет в восторге Ким. На 23 февраля у нас взяты билеты в Москву, на закрытое первенство «Динамо» по боевому самбо. И на тот же день приходится финал бокса. Мало того, что полторы недели перед ответственным соревнованием даже не заглядываю в борцовский зал института физкультуры, в столицу еду вымотанным боксёрским турниром. Вот если сольюсь в шестнадцатой или хотя бы в одной восьмой, хватит времени на всё… Наверное.
А ещё Вероника Леопольдовна влепит трояк по физкультуре за третью четверть. Обещала, по крайней мере, если я, её главная надежда, не выступлю за сборную сто двадцать седьмой школы на районной спартакиаде по гимнастике в конце февраля. Надо же — единственный реальный спортсмен в её классе и не защитит честь школы! То есть к разъезжающимся двум стульям боевого самбо и бокса в компанию затесалась маленькая школьная табуретка.
Поскольку я вернулся домой примерно в то же время, что и обычно с «Динамо», не пришлось признаваться в участии в соревнованиях. Запихнул грязную форму в ящик для белья. Ма обычно накапливала на загрузку стиральной машины «Урал», здоровенной, но без отжима, всегда ворчала, что моего вонючего и потного больше, чем от неё и папы вместе взятых, и одновременно выписывала мне фитили, если беру на треню несвежую майку: «подумают, что ты живёшь в семье бомжей». Так ненавязчиво, но абсолютно по любому поводу выражала своё недовольство моим спортом.
Прилёг на кушетку, начал читать Олдриджа «Последний дюйм» на английском, спасибо Марии Васильевне. Поскольку сам в прошлых командировках учился сажать самолёт, очень чётко прочувствовал ощущения пацана, впервые севшего за ручку управления. Пусть не последний дюйм, но вот последний фут перед касанием колёсами бетонки — он и правда исключительно важен…
— Евгений! Валерик! Это же ужас какой-то!
Я думал, ма увидела крысу и перепугалась, кинулся к ней в ванную, туда же спешил отец, отложив «Советский спорт». Нет, она просто держала мою белую майку с синей буквой «Д» и с красным пятном на груди.
— Валерочка! Тебя избили в кровь⁈ Больше никакого бокса!
— Кровь не моя. Так, пацан ушибся, отвёл его в раздевалку. Смотри, на мне даже синяков нет.
— В боксе, по крайней мере, с брусьев и с турника не свалится, — пробовал заступиться па, но ничего не вышло, у мамы началась очередная антиспортивная истерия.
— Я приняла решение! И не надо со мной спорить. В школе у тебя есть физкультура? Достаточно. Я места себе не нахожу, пока ты вечером один едешь с пересадкой через весь город!
— Кто же вас просил переезжать из центра?
Тут уже папа, считавший получение трёшки личной заслугой на уровне взятия Рейхстага, не на шутку взбеленился, обозвал меня «неблагодарной скотиной» и даже замахнулся, но отступился, заметив, что я рефлекторно поднял руки и встал в стойку.
— Ясно. Возвращаясь к напечатанному. Завтра же прошу в «Динамо» направление в спортинтернат. Только после таких проводов, дорогие родители, прошу не рассчитывать, что намерен вас навещать по воскресеньям.
— Это Коган, жидовская морда, тебя настропалил? — продолжал полыхать отец.
— При чём тут Коган? Мама обещала, что не будет препятствовать моим поездкам в центр — на «Динамо» и в институт физкультуры. Хоть это долго, неудобно, а больше всего не хочется возвращаться на эту вонючую окраину.
— Ты мне поговори…
— А я скажу. Не сильно хочу возвращаться в твою чудесную трёхкомнатную, где меня не понимают, не радуются успехам, не хотят даже слышать о деле, которому намерен посвятить жизнь.
Я развернулся и отправился к себе, раздумывая, сейчас начать собирать вещи или потом, но отец набросился на меня прямо в коридоре, пытался ударить, дико взвыл, когда перехватил его руки, начал пинаться… Мне ничего не оставалось, как заломать ему руку за спину милицейским захватом.
 
— Мама, звони в милицию, а лучше в психбригаду. Член парткома БГУ пытается избить двенадцатилетнего сына.
Снизу только булькало: «сволочь», «паразит», «нахлебник»…
— Отпусти его.
— Видишь, что ты наделала своей истерикой и очередным «никакого бокса»?
— Но я же о тебе забочусь! Спорт опасен! Он разрушает здоровье!
Выписал ногой папаше под зад, чтоб не мешал разговору взрослых. «Сволочь» и «паразит» уже доносились скорее как рыдания, а не участие в общении.
— Приходи к нам в секцию и посмотри на моего тренера. Того, кого это… — я свободной рукой указал на скрюченного научного коммуниста. — Кого этот недоумок обозвал «жидовской мордой». Коган на пять лет его старше, на ринг вышел до войны. А выглядит лет на двадцать моложе, чем это беспомощное, болезненное, рыхлое чмо. Да, профессор? Попробуй Когану в лицо сказать про «жидовскую морду» да при свидетелях. Учти, сломанная челюсть медленно срастается.
Профессора ему ещё не присвоили, только представили. Но он теперь порой даже мусорное ведро отказывался выносить, важно задирая нос: я — профессор.
Затих. Совсем. Я позволил ему распрямиться и легонько толкнул в сторону их спальни.
Сам не успокоился.
— Приходи в институт физкультуры, ма. Наша тренер по гимнастике, ей под шестьдесят, фигуру сохранила — твои сверстницы обзавидуются. Тренеру Киму под семьдесят, а он в соревнованиях участвует. Я этого хочу, а не гипертонию и отдышку к пятидесяти.
— Ты папу обидел…
— Папа полез ко мне драться. Я — не Иисус Христос, чтоб подставлять правую или левую щёку.
Она, наверно, вспомнила разбитую кулаком разделочную доску, представив, что будет с лбом её супруга.
— Всё равно… Он — твой папа! Он тебя содержит, любит, заботится. Извинись перед ним!
— Мама, ты затеяла скандал. Из-за твоего «никакого бокса!» всё началось. Тебе и объясняться с ним. А что до «содержит», записывайте расходы. Считайте, что дали мне кредит. С первого заграничного турнира возмещу, мы будем в расчёте и не в претензии друг к другу.
Я прошёл в прихожую, позвонил бабушке и обрисовал ситуацию. Попросился пожить несколько дней, пока решу с интернатом. Та ничего не пообещала, сказала передать трубку маме. Их разговор слушать не стал, вернувшись к себе.
Колотило. Смертные грешники, песчинка на моём пути, к которым попал в зависимость, всего лишь производители контейнера для недолгого пребывания демонической души, они понятия не имеют о моей задаче — утолить чаяния чрезвычайно могучего инопланетного существа, не исключаю — опасного для всей человеческой расы, и нейтрализовать его пока ещё непонятным мне образом. И вся эта сверхзадача натыкается на мелочные амбиции двух профессиональных демагогов. Мама, да скажем откровенно, не моя, а только моего временного тела, сгорает от того, что годами не получается настоять на глупом капризе — отлучить сына от спорта. Отец тела, как ни задирает нос «профессорством», в глубине сознания прекрасно отдаёт себе отчёт, что занимается полной хернёй, а не наукой, в отличие от ядерщика Шушкевича, с трудом выхлопотавшего двушку. И что физическая форма недопрофессора из-за нездорового образа жизни, скорее — просто от лени заняться собой, близка к инвалидности, тоже очевидно. Но одно дело, когда неприглядности прикрыты ширмочкой благопристойности и некоторой респектабельности, в квартире стоит мебель из Чехословакии и ГДР, книжные полки ломятся от собраний сочинений классиков, пусть ни разу не читанные, зато дефицитные, в холодильнике деликатесы, костюмчик пошит на заказ, а мамины платья куплены через директора торга, в свою очередь снабжаемого продуктами через дедушку. И совершенно другое услышать в лицо, хорошо — в затылок, так как лицо, залитое гипертонической краснотой, находилось ниже колен и любовалось паркетом, в общем, узнать, что ты — ничтожество. Тем более когда это — правда.