Книга Розы
— Насколько я помню, да.
— Все знают Лиззи Беннет и ее докучливую мать. Я читал этот роман еще подростком на уроках английского языка много лет назад. Тогда он казался домашней историей о восхождении по социальной лестнице, о снобизме и о том, как несколько английских джентльменов слишком долго раздумывают прежде, чем решить свои сердечные дела. Ведь так?
— Кажется, это комедия нравов. Мы в школе проходили.
— Именно так. Однако, пока не повзрослеешь, не поймешь, что именно имеет в виду мисс Остин. Она показывает, что Элизабет Беннет умна, так? Что брак может вести к унижению женщины. Что не следует принимать на веру превосходство мужчин.
— Мне такое и в голову не приходило.
Кройц подошел и сел на край стола, неприлично близко к ней.
— Дело вот в чем, Роза. Если позволите называть вас Розой…
Она чувствовала аромат его одеколона и его собственный запах самца. А вот форма слабо пахла лошадьми — видимо, он приехал в контору прямо с конной прогулки. Роза смотрела в его ореховые с золотыми искорками глаза. Несмотря на все усилия, она почувствовала, что внутри у нее что-то поддалось. Непроизвольная реакция.
— Мы не можем просто взять и уничтожить «Гордость и предубеждение», или «Миддлмарч», или «Джейн Эйр» и прочие подобные романы. Они слишком известны и стали частью культуры. Чтобы вычеркнуть их из массового сознания, нужно поколение. Но мы можем кое-что сделать уже сейчас. — Он говорил тихо, доверительным тоном, словно дело касается только их двоих. Небольшой сговор. — Не могу похвастаться, что сам придумал, это идея Розенберга. Он считает, что вместо того, чтобы уничтожать книги, гораздо лучше их отредактировать.
— Отредактировать? Классическую литературу?!
— Он предпочитает слово «доработать». В этом нет ничего необычного. Ученые дорабатывают свои теории с учетом новых открытий. Когда Галилей открыл, что Земля вращается вокруг Солнца, всем пришлось исправлять учебники, ведь так? Картографы исправляют карты после открытия новых островов. Разве они не правы?
— Да, но…
— А чем литература отличается?
— Просто… Это же огромный труд. Переписать классиков!
— Согласен. Никто этого и не предлагает. Требуется гораздо более тонкая работа. Идеологическая корректировка. В сущности, сокращение. Небольшие, незаметные исправления некоторых персонажей и тематики.
— Что значит — исправления?
— Это значит, что книги, как и люди, должны подчиняться дисциплине. Не только дисциплине грамматики и синтаксиса, но и жесткой дисциплине смысла.
Роза изо всех сил старалась не отводить глаз.
— Я имею в виду изъятия. Перефразирование. Удаление нездоровых, отмерших смыслов, подрывных намеков, вызывающих опасные мысли и заражающих неокрепшие умы. Омертвевших идей, способных отравить всю страну. Нужно обтесать книги, как скульптор обтесывает камень.
В изложении Мартина Кройца это звучало как высокое искусство.
— Как же можно выявить подрывные идеи?
— Ну как же, мисс Рэнсом! — Он улыбнулся с притворной строгостью. — Я бы сказал, что у каждой сознательной гражданки протектората идеология должна идти от сердца. Но не буду вас обижать. Я же вижу, что вы умная девушка.
— Но если… если возникнут конкретные вопросы. Об идеологии?
— В этом случае, думаю, следует задать себе вопрос, который должен задавать себе каждый работник Министерства культуры. — Он, подняв брови, подождал ответа, но, не дождавшись, вопросил: — А как бы поступил на моем месте министр Геббельс? — Кройц встал, засунул руки в карманы и посмотрел на нее сверху вниз. — Мне поручено сформировать отдельную группу корректировки художественной литературы, не говоря уже об особых группах для контроля изображения женщин в рекламе, на радио, в фильмах и тому подобном. Однако для начала мне нужно, чтобы кто-нибудь переработал серию классической литературы, предназначенной для школьной программы. Как вы думаете, справитесь? Задача сложная, но, как вы, надеюсь, понимаете, почетная, и мне кажется, что это вам по силам.
Возможно, из-за наступившей в кабинете тишины или какого-то неясного чутья Роза поняла, что Мартин Кройц не накажет ее за заданные вопросы.
— Но почему именно я? — Она прямо посмотрела в его золотисто-карие глаза. — Я совсем не разбираюсь в литературе. Помимо пресс-релизов и конспектов речей, никогда в жизни ничего не писала.
— Потому что я в вас верю. — Он протянул руку и медленно провел по ее щеке. Однако, почувствовав, как она напряглась, убрал руку. — А еще, в отличие от джентльменов мисс Остин, я никогда не пренебрегал красивыми женщинами.
Роза вздрогнула и очнулась от дремы. От запаха газового камина подступила сонливость, рука, которой она подпирала голову, затекла.
Знал ли Мартин о вызове ее к комиссару? Наверное, если бы знал, не оставил бы теряться в мучительных догадках. Даже Мартину должен быть знаком непрерывный страх, неотступно преследующий каждого гражданина протектората. Постоянное напряжение от мыслей о слежке и информаторах. Страх, действующий как невидимая сила — нечто вроде электрического поля, обволакивающего жертву и заставляющего неусыпно быть настороже.
Обхватив колени руками и сжавшись как младенец, она уверяла себя, что нет оснований страшиться предстоящей встречи с комиссаром по культуре.
С другой стороны, для страха уже давно не требовалось особых причин.
Глава четвертая
Вторник, 13 апреля— Мамочка! Роза читала мне про Снежную королеву!
Роза обожала свою шестилетнюю племянницу Ханну. Ножки ее напоминали веревочки с узелками вместо колен, а веснушчатое личико — свежеснесенное яичко.
Селия, сестра Розы, со своим мужем Джеффри жила в элегантном четырехэтажном особняке в ге-оргианском стиле с красным кирпичным фасадом и красивыми высокими окнами, выходящими на северную сторону парка Клэпем-Коммон.
Джеффри никогда не мог бы позволить себе такое роскошное жилье, но в первые дни Союза дом освободился, как и многие другие желанные дома, владельцы которых внезапно куда-то исчезли, и один из друзей Джеффри по гольф-клубу задействовал свои связи. Благодаря присущему Селии хорошему вкусу, особняк был наполнен сверкающей ампирной мебелью, диванчиками с ситцевой обивкой, свежими цветами и самой современной бытовой техникой. У проигрывателя высилась стопка пластинок «Дойче-граммофон», а на каминной доске скучились фотографии Ханны в серебряных рамках.
Ханна была единственным ребенком и, несмотря на все усилия, скорее всего, таковой и останется. Селия дала сестре понять — все дело в Джеффри, но Роза подозревала, что Селия отлучила Джеффри от постели, решив, что уже внесла свой вклад в повышение рождаемости. Как бы там ни было, Роза старалась не размышлять на эту тему. Вполне достаточно и Ханны. Она любила посидеть с племянницей, и Селия беззастенчиво этим пользовалась.
— Я выбрала сказку с королевой из-за коронации, — поспешила объясниться Роза.
— Весьма уместно! — рассмеялась Селия. — Представляю себе Уоллис в роли Снежной королевы, всю в белом горностае. Как ты думаешь, что она наденет в Великий день? Все мои подруги с ума посходили: только это и обсуждают. Костюм для короля придумал Хьюго Босс, но наряд Уоллис, судя по всему, пока держат в секрете. Я думаю, будет что-нибудь дико модное от Диора. В ее стиле. Как ты думаешь?
— Понятия не имею, — рассеянно ответила Роза, проводя рукой по шелковистым волосикам Ханны.
— Уверена, что ты знаешь, просто не можешь мне рассказать. Государственная тайна.
— Это вряд ли, — коротко отозвалась Роза.
Она живо представила себе подруг Селии, перемывающих кости королеве Уоллис с присущей им смесью снобизма и светской жестокости. Чисто английская черта — обожать и презирать одновременно, — и они, хотя и смотрели на Уоллис свысока, как на американку, завидовали ее несомненному вкусу. Тот факт, что светская дама из Балтимора собиралась стать членом британской королевской семьи, опрокинув вековую традицию, являлся совершенно возмутительным, однако Уоллис привносила в дом Виндзоров явно недостававшие тому живость и блеск.