Попаданец Павлик Морозов (СИ)

Через пару месяцев его телу исполнится полных 14 годков. Мужик зрелый по нынешним понятием, вполне самостоятельная личность.
Теперь у него есть официальная Сталинская стипендия, так как Коба полностью отвадил бедную Крупскую от опеки над пионером-героем. Ему самому преданный и явно талантливый парнишка пригодится. Иосиф как многие, выросшие в нищете, был скуп и расчетлив.
В МГУ наверняка обучается много детей высокопоставленных партийных чинуш. И они несомненно попытаются «опустить» нищего деревенского лапотника Павлика. Изощренный ум Романа прекрасно сие предвидит и готовит «мажорам» много неприятных сюрпризов. (Хотя и термина «мажор» пока в русской речи нет, но мажоры есть, они существуют в любой эпохе).
В любой эпохе существуют так же извращенцы, поэтому Шереметьева весьма беспокоит возможное назначение Ежова — пассивного гомосексуалиста. Дело в том, что он уже введен в Центральную комиссию ВКП(б) по «чистке» партии, а Менжинский руководит из последних сил и через полгода-год совсем умрет. А фактического руководителя Ягоду Шереметьев собственными руками убрал. В его прошлой жизни Ягоду сменил именно Ежов, который был ярым исполнителем палаческой политики Сталина. Нет человека — нет проблем.
«В следующем году ОГПУ превратится в НКВД, — планировал Роман, — и надо покрутится в интригах, дабы его возглавил порядочный человек. Хорошо бы Лаврентия Павловича заранее возвысить и притянуть к этой должности, Берия не только прекрасный хозяйственник, но и умелый, жесткий руководитель, почти лишенных пороков, за исключением южной склонности к женщинам. Где он сейчас, вроде, должен быть в автономном правительстве Грузии и вообще на Кавказе в высоких должностях. Только в 1938 года Берия будет назначен первым заместителем Ежова… Надо, надо его в Москву забирать, тут он нужней.
Ну, а Ежова я быстро утоплю: как раз на днях чекисты начнут отлавливать и сажать „жопников“, как в это время называли педерастов. И никаких тебе либерастических смущений от того, чтобы пидора назвать пидором».
Размышления Романа прервались при подходе к величественному зданию МГУ. Бывший Императорский Московский университет — один из старейших и крупнейших классических университетов России, один из центров российской науки и культуры. Известно, что Указ о создании университета был подписан императрицей Елизаветой Петровной из династии Романовых, а первые лекции прочитаны давно — в 1755 года. Иван Иванович Шувалов стал куратором университета, а Алексей Михайлович Аргамаков — пасынок графа А. А. Матвеева, стал первым директором и одним из зачинателей московского масонства.
Ни в официальных документах, представленных в Сенат, ни в речах, произнесённых на открытии университета, имя Ломоносова даже не было упомянуто. А ведь проект они подавали императрице вместе! Шувалов не только присвоил себе авторство проекта и «славу создателя университета», но и «значительно испортил Ломоносовский проект», внеся в него ряд положений, против которых с такой страстью боролся Ломоносов и другие передовые русские учёные в Академии наук.
У входа Шувалова встретила цветастая университетская газета: «За пролетарские кадры». Естественно, встретила не сама «газета», а милая девушка, удивленно взглянувшая на подростка:
— Ты к кому?
— Учится.
— А не мал?
— Нет, все по размеру. Хочешь проверить?
Девчушка смутилась. Шереметьев пожалел:
— Я на историко-философский, учителем хочу быть.
— Так ты не знаешь, что ли?
— Что не знаю?
— Все, вы теперь не МГУшники, а Ифлийцы. У вас самостоятельный Историко-философский институт из двух факультетов — исторического и философского [113]. В Большом Трубецком переулке ищи. Надо было на установочную лекцию приходить аж неделю назад.
— Умная шибко, — буркнул Роман, примериваясь к долгому спуску по лестнице.
Он действительно запустил визиты на курсы, где ему автоматом ставили оценки, настолько выходец из будущего века превосходил в знаниях и скорости соображения не только студентов, но даже и некоторых преподавателей. Его день и вечер полностью поглощали МУР, ГПУ и Кремль, где он, несмотря на ворчание Сталина, часто посещал Крупскую.
 
Пришлось ждать автобус, ибо расстояние не внушало желания идти пешком. А подъехать к институту на такси Павлик Морозов не мог себе позволить, чтоб не засветить материальную обеспеченность.
Наконец добрался. И опоздал на собрание, которое проводил в зале директор института — бывший декан историко-философского факультета МГУ профессор С. М. Моносов. Он как раз рассказывал, что в двух, теперь отдельных, факультетах будет работать 29 профессоров, 53 доцента, 25 ассистентов и лекторов, 32 аспиранта и 230 студентов. Вы, ребята, именно вы составили основу двух факультетов нового института [114].
В конце вступительной речи Моносов выглядел подростка среди студентов и попросил его подняться на сцену. И представил удивленной аудитории:
— Павлик Морозов, вундеркинд… — посмотрел на в целом недоумевающую толпу, пояснил: термин происходит от нем. Wunderkind, дословно — волшебный ребенок. Он показал выдающиеся успехи на подготовительных курсах, поэтому, несмотря на юный возраст, будет учится с нашим потоком. Я бы его и на второй курс допустил, но у нас только первый, новые мы — с иголочки новые.
Вы наверное не знаете, но один из величайших композиторов Вольфганг Амадей Моцарт уже в четыре года научился играть на рояле, а в пять начал сочинять свою музыку. В восемь написал симфонию! Если кто-то из вас играет в шахматы, то знает, как мудреная игра. И вот еще в прошлом веке юный Пол Морфи и Хосе Капабланка выиграли поединки против опытных взрослых соперников в возрасте 12 лет. Так что, прошу любить и жаловать.
Уже потом, на перекуре, студенты, похлопав по плечам вундеркинда и героя Павлика Морозова, позавидовав именному оружию, которым он (чтоб поддержать образ) похвастался, рассказали, что в институте собрались лучшие преподаватели-гуманитарии, многие из которых помнили и сохраняли традиции дореволюционного образования.
А потом была лекция и филолог Михальчи [115] буквально оглушил первокурсников библиографией на четырех иностранных языках. А Шереметьев подумал, что вот он хороший способ подтянуть английский. Немецкий, английский и латынь проблем у него не вызывали.
Для него было приятно, что в основном парни и девушки были одеты небогато и не «мажорили» — надо думать такие же, как Павлик, простые рабоче-крестьянские ребятишки. Ну постарше. Но вполне компанейские.
И Роман Шереметьев сделал внутри себя еще одну поправку: это время не такое плохое, как показалось — молодежь вполне настроено создать общество счастливых.
Тем ни менее, это были дети высших деятелей Коминтерна, наркомов, дипломатов. «Как страшно знать, что не пройдет и пары лет, — подумал Шереметьев, — как их родители исчезнут в черной дыре Лубянки, а детям останется постыдная участь: подниматься на трибуну 15-й аудитории ИФЛИ, где проходили главные лекции и комсомольские собрания, и отрекаться от своих отцов и матерей».
Профессор, специалист по истории Средних веков Неусыхин тоже попросил записать книги, которые в библиотечные дни надобно прочитать, но более осторожно добавлял к основному списку на русском языке французские и немецкие издания. А на возглас о незнании языков добавил, что словари есть в каждой библиотеке.
 
Оказалось, что выделяется целых три дня для самостоятельной библиотечной работы. Студент ещё рассматривался как самостоятельный молодой научный работник. Открывалась возможность поглощавшего все силы диалога со знаменитыми библиотеками Москвы, уже покорёженными изъятиями цензуры, но до войны ещё не подвергавшимися эрозии разрушения, затопления при авариях и просто растаскивания.