Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Молотов заявил, что он четко осознает, что Рузвельт не мог принять «немедленного» участия в решении европейских вопросов, однако он знает, что президент Рузвельт искренне желает сохранить всеобщий мир и что в этой связи его правительство уделит максимум внимания только что высказанному мнению и осознает его важность.
Послание президента, к сожалению, было слишком кратким и запоздалым, чтобы изменить ситуацию. В тот же вечер в 20:00 Молотов встретился с Шуленбургом. Шуленбург доложил руководству, что он нашел Молотова «на удивление сговорчивым и откровенным… Важно то, что он совершенно ясно выразил желание заключить с нами пакт о ненападении» [378]. Молотов дал согласие на приезд в Москву министра иностранных дел Риббентропа, чтобы «заложить основы для решительного улучшения германо-российских отношений» [379] и заключить экономическое соглашение, после которого должно последовать заключение Советским Союзом пакта о ненападении.
Прочитав телеграмму, Риббентроп был весьма взволнован. Он с трудом владел собой. Он отправил телеграмму с пометкой «СРОЧНО» Шуленбургу с указанием сообщить Молотову, что министр иностранных дел рейха может прибыть в Москву «в любое время после пятницы, 18 августа» [380].
20 августа Шуленберг, как ему и было указано, представил Сталину телеграмму на его имя, на простом листе бумаги (не на бланке). Письмо, адресованное «господину Сталину», было написано Гитлером в примирительной и вежливой форме:
«Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии… Я убежден, что текст дополнительного протокола, желаемого Советским Союзом, может быть выработан в самые короткие сроки, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров… Имперский министр иностранных дел будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении, а также протокола.
Я был бы рад получить Ваш скорый ответ. Адольф Гитлер».
Сталин телеграфировал немедленно: «Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами», – и подчеркнул, что Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел рейха, может прибыть 23 августа.
Риббентроп, и так-то взволнованный, теперь еще был обеспокоен тем, что его поездка может сорваться (Сталину достаточно было лишь передумать), поэтому на следующий день он отправил Шуленбургу телеграмму: «Прошу сделать все возможное, чтобы поездка состоялась» [381].
Между тем германская армия готовилась к войне. Можно было видеть, как колонна протяженностью более полукилометра, состоявшая из солдат в полной боевой экипировке, огромных грузовиков, буксировавших боевую технику, в том числе пятиметровые пушки, и гусеничных машин, направлялась в германские казармы в Глейвице, расположенном в трех километрах от границы с Польшей. Британский военный министр Лесли Хор-Белиша, которого журналисты 20 августа видели в шортах на пляже в Каннах, спустя полчаса после получения телеграммы уже в одетом виде направлялся на поезде в Париж [382]. В Шотландии Невилл Чемберлен упаковал свое снаряжение, покинул свой заветный водоем с форелью и на ночном поезде направился в Лондон.
23 августа, в среду, Риббентроп прибыл в Москву на личном самолете Гитлера, хорошо оборудованном «Кондоре». Вместе с ним прибыли девять дипломатов, в том числе заместитель министра иностранных дел, глава протокольной службы и руководитель Восточного департамента министерства иностранных дел. По их прибытии в Кремль Сталин лично приветствовал делегацию, подчеркнув тем самым важность этого события.
Встречи германских и советских официальных представителей продолжались всю вторую половину дня и завершились ночью. В час ночи Риббентроп позвонил Гитлеру и сообщил о подписании пакта. Тотчас же данная новость была обнародована по национальному радио Германии. Поскольку данное соглашение гарантировало безусловный нейтралитет России вне зависимости от предпринятых Германией действий, издание «Нью-Йорк таймс» сообщило, что оно «вызвало величайший восторг во всех политических кругах» [383]. Согласно заявлению Штейнгардта, Сталин лично проводил переговоры с Риббентропом, и после их завершения Риббентроп поднял тост за Гитлера и «за возрождение традиционной русско-германской дружбы». В соответствии с записями нескольких присутствовавших германских офицеров Риббентроп даже позволил себе большее, повторив берлинскую шутку, что «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту» [384].
 
Позже в тот же день новость о заключении пакта была опубликована в газетах «Правда» и «Известия». В обмен на обещание советского нейтралитета (статья 2: «Воздерживаться от любой поддержки любой страны, находящейся в состоянии войны с другой страной» [385]) Гитлер неохотно дал согласие на право Советского Союза контролировать Прибалтийские страны и часть польских территорий, примыкавших к Советскому Союзу (данное соглашение не было частью официального документа).
Тем самым Сталин вернул территории, ранее принадлежавшие Российской империи.
Когда Гитлеру, находившемуся в Берхтесгадене, сообщили о заключении пакта, он «на мгновение пристально посмотрел в пространство, пришел в сильное волнение, затем ударил по столу с такой силой, что с него упали очки [386], и возбужденно воскликнул: «Они мои! Они мои! Теперь Европа моя!» [387]
На следующий день Ворошилов, у которого теперь не было необходимости продолжать беседы с английскими и французскими представителями, с двумя другими членами Политбюро, Георгием Маленковым и Никитой Хрущевым, отправился на охоту на уток в свой охотничий заповедник [388]. (Хрущев ошибочно указал воскресенье, но во всем остальном его пересказ событий выглядит весьма правдоподобно.) Погода была отличная, охота на уток удалась. После этого трое мужчин отправились на дачу Сталина, где они все вместе сидели, беседовали, выпивали и закусывали. День завершился, наступила ночь, уток ощипали и приготовили. Ничто так не нравилось Сталину, как долгие, многочасовые разговоры за столом со своим «ближним кругом» до глубокой ночи с нескончаемой чередой блюд и спиртных напитков. В этот день Сталин совершил огромный шаг для защиты своей страны от агрессии, по крайней мере на ближайшее будущее. Он верил, что, пообещав Гитлеру не присоединяться к тем, кто выступит против него, он тем самым откупился от него. Хрущев вспоминал, что Сталин в этот день постоянно вспоминал проект Договора о дружбе и границе, разработанный Гитлером и Риббентропом. Риббентроп привез данный документ с собой, и, как Сталин сообщил своим собеседникам, с некоторыми изменениями он был только что подписан в Кремле. Было заметно, что со Сталина спало напряжение, в котором он находился почти целый год (после Мюнхенского соглашения). Сталин был в приподнятом настроении, он был счастлив.
Он «был в очень хорошем настроении и много шутил» [389]. Он заявил, что, «как только британские и французские представители, все еще находящиеся в Москве, на следующий день узнают об этом договоре, они немедленно покинут страну… Они действительно не желали объединять с нами своих усилий… Конечно, это все игра, чтобы увидеть, кто кого сможет обмануть. Я знаю, что задумал Гитлер. Он думает, что перехитрил меня, а на самом деле это я обманул его».