Орда (СИ)

— Знаю, — сидит чего-то рисует стилом на глиняной табличке и куксится.
— У меня, помнишь же, два оболтуса из Царьграда сейчас часы изобретают. Не хочешь к ним присоединиться?
— Они рабы?
— Рабы? Нет. Они учёные. Монахи. И с ними ещё рясофор Егорий. Он русский знает. Ты включись с ними в работу. Пусть они тебе всё объясняют.
— Так всё равно не вместно одной с тремя мужчинами…
— Да, не вопрос. У тебя же две напарницы есть. С ними там будь. Пусть они в уголке сидят и честь твою блюдут. Зато общаясь с этой троицей, ты и греческий выучишь, и математику, и механику, и астрономию.
— Зачем мне это? — фыркнула пигалица, — Я — княгиня.
— Да я им кучу золота плачу за работу, а они может там сидят лясы точат и не работают, разорят. Вот, а если ты рядом будешь сидеть, то они отвлекаться не будут и быстро часы изобретут. Мы начнём для всего мира изготавливать часы башенные и станем очень богатые. Вся посуда будет золотая, а ты будешь вся в шелках и парче ходить и лалами сверкать.
— Так прикажи дать им плетей, раз плохо работают, — не повелась жёнушка.
— Ну, монахи же? Разве можно светской власти монахов пороть?
— Так не плати тогда, раз плохо работают.
— Ох-хо. Я договор с ними заключил. Не могу. Ну, Ань, давай попробуем, ты бери завтра девиц своих, и я тебя отведу и команду им дам, чтобы они тебя во все свои действия посвещали и попутно греческому учили.
— И что я за это буду иметь? — ну, Гедимин, подсунул.
— Как греческий выучишь, я тебя целоваться научу.
Глаза у княгини стали по юбилейному рублю.
— Чего тут уметь⁈ — но потом чего-то дьявольское во взгляде полыхнуло, и она согласно кивнула головой, — Будь, по-твоему, князь.
Ну, видимо решила, что поцелует её в сахарные уста придурок муженёк и не удержится, кроме языка ещё чего куда сунет.
Андрей Юрьевич, пошёл к грекам, ковать железо пока оно горячо.
— Товарищи учёные, просьба у меня к вам…
Монаси после озвучивания просьбы тоже глаза по рублю с вождём мирового пролетариата на аверсе вылупили.
— Греческому научить, математике и астрономии? — переспросил Исаак, видимо решил, что Егорий перевёл неправильно.
— Не просто научить, а в процессе работы над часами. Методом глубокого погружения.
— Погружения?
— Темнота, лета не видели. Если с человеком разговаривать только на греческом, скажем, и не за партой сидеть, а увлечь его процессом, то он быстрее язык выучит.
— А зачем это нам? — часовых дел водник видимо ту же школу прошёл, что и Анька.
— А вы, мать вашу — Родину нашу, общаясь с княгиней, выучите русский и вежество, а то вон уже сколько живёте на Руси-матушке и не бельмеса на посконном. Мне Егорий нужен, а он с вами тут сидит. А потом нужно будет с мастерами общаться, а потом учеников к знаниям тянуть, как всё это делать без обладания в совершенстве великим и могучим.
— Язык науки греческий и латынь! — Исаак ткнул пальцем в побеленный недавно потолок.
— А скажи мне, носитель, почему если тебя подбросить, то ты на землю упадёшь? Ага, не знаешь, так вот если выучите княгиню греческому, то как часы закончите я вас астрономии и математике буду учить, а нет, так нет. Умрёте со знанием греческого с латынью и не узнаете, как устроена вселенная, что такое звёзды, почему бывают приливы и отливы и почему Земля наша не плоская, как вы думаете, и ни шар, как некоторые предполагают, а на яйцо похожа. Не узнаете, что будет, если плыть всё время на юг. Не расскажу, как… Ничего не расскажу. Теперь понятно, зачем княгиню учить греческому, и у неё учиться русскому?
— Птолемей…
— Ошибался во всём. А в чём и как ошибался, узнаете, когда часы на башне пробьют, и Анна Гедиминовна заговорит по-гречески. Do you understand me?
— Земля имеет форму яйца?
— Часы… Аня…
— Звёзды?
— Аня… Часы…
— А подать мне Ляпкина-Тяпкина… — Почти. — Веди же князь Анну Гедиминовну, почему не приобщить к этому прекрасному языку нашу госпожу⁈
 Событие двадцать второе 
  Ло́ки (др.-сканд. Loki) — сын ётуна Фарбаути и Лаувейи, также упоминается в качестве бога хитрости, обмана и коварства в германо-скандинавской мифологии, происходит из рода ётунов, но асы разрешили ему жить с ними в Асгарде за его необыкновенный ум, хитрость и мудрость. 
Боярин Владимир Батык щурил глаза, рассматривая подъезжающих к нему конников. Вчера выпал снег и теперь он белоснежным ковром лежал на земле, сверкая в лучах высунувшегося из-за облаков солнца. Трое всадников подъезжали неспешно. Фыркали кони, позвякивали уздечки и высоко в небе кричал сокол. Рядом с боярином были трое воев его дружины и сокольничий, так что нападения со стороны подъезжающих всадников опасаться не следовало. Всё же сила на стороне Батыка, но неспокойно было на душе боярина.
Предателем, не предателем, но человеком, нарушившим слово, боярин себя ощущал.
— Владимир Святославович, — подъехавший первым боярин Святослав Рогоз сверху вниз глянул на рассматривающего его Батыка. И сам был на голову выше низкорослого боярина, и конь под ним был на пядь выше в холке, — Владимир Святославович, куда же ты исчез? Прибыл уже неделю и не слышно, не видно тебя. Думали, али захворал ты?
— Как же захворал, вона с кречетом на охоте, — вторым подъехал боярин Демид Силыч, чёрные глаза блестели, выделяясь на фоне совершенно белой бороды и усов.
Третьим ехал волынец. Владимирский боярин Тимофей Юрьич Хромой был в кольчуге, в отличие от первых двух, и меч на поясе у него был не украшенный каменьями, как у галицких бояр, а длинный боевой, без лишних украшений, разве что с червленым серебром на рукояти.
Боярин Батык глянул в упор на волынца. Из-за него ведь, в принципе, их задумка провалилась. Может и хорошо… Нда, чего уж плохого. Отвечать за чеканку монет, собирать мыто… Нда, банки эти опять же… Ох, сколько золота может к рукам умелым прилипнуть при этом… Нда, и опять же почёт. Нет, точно хорошо, что у этого волынца ничего не вышло.
— Я, бояре, теперь сам по себе. Не с вами.
— Предательство сие, — положил руку на рукоять меча боярин Святослав Рогоз. На ножнах и навершии меча были вставки из слоновой кости, и смарагды посверкивали в лучах опять высунувшегося из-за тучи солнца. (Изумруд). Вот конь под боярином переступил, и зелёная искорка попала прямо в глаз Владимиру Святославичу.
Батык сощурился и от искорки этой и от презрения к проделавшему то же самое владимирцу.
— Демид Силыч, ты мужам сим поясни, что меч он с обеих сторон острый. И вынешь его из ножен ежели, то назад ужо важко засовывать, — в это время сокольничий за его спиной свистнул и руку вытянул, и большая коричневая птица камнем стала пикировать в сторону всадников. Лошади услышали хлопание крыльев, клёкот и шарахнулись в сторону, еле подъехавшие бояре с ними справились.
— Не желаешь, Владимир Святославич, встретиться с мужами, поговорить. Объяснить свое решение? — справившись с конём соловой масти, поинтересовался излиха громко боярин Демид Силыч, поглаживая и успокаивая норовистого жеребца.
— Нет. Не желаю. Доносить на вас, понятно, не буду, а токмо одумайтесь. Ничего плохого вам владимирский князь покуда не сделал. А что с погаными ратиться надумал, так и я хочу. Сколько терпеть нехристей над собой можно и баскакам вонючим кланяться, улыбаясь при этом. Не довольно ли⁈ Неужто поражение унгров вас задуматься не заставило.
— Что тех унгров было, а там тьма придёт. Тумен целый, а то и два соберёт раззадоренный хан.
Птица руке сокольничего забила вновь крыльями и злобно зашипела, и кони бояр вновь отступили.
— Как знаешь Владимир Святославич, как знаешь, — зыркнул на него Тимофей Юрьич Хромой и развернул коня, огрел того плетью по крупу. Вороной жеребец скакнул на всех четырёх ногах вперёд и намётом стал удаляться в сторону Галича.
Поворотили коней и двое оставшихся бояр, тоже стали охаживать ни в чём не повинных животных плетьми, стремясь догнать умчавшегося владимирца.