Дьюи. Библиотечный кот, который потряс весь мир

Я позвонила своей сестре Вал и ее мужу Дону:
— Пожалуйста, подъезжайте к моему дому и возьмите ее. Не говорите мне, когда вы будете, просто сделайте это.
Несколько дней спустя я зашла домой на ленч, и Бренди меня не встретила. Я поняла, что это значит. Ее больше нет. Я позвонила Вал, попросила ее встретить Джоди из школы и привезти к себе к обеду. Мне было нужно время, чтобы успокоиться. За обедом Джоди поняла — что-то не в порядке. Вал не могла больше молчать и сказала, что Бренди усыпили.
Я сделала так много ошибок в этом деле. Я пыталась лечить заболевание Бренди. Я оставила ее умирать на руках моего зятя. Я не была честна с Джоди. И я поручила сестре сказать моей дочери о смерти собаки, которую она любила. Но самую большую ошибку я сделала, когда Джоди пришла домой. Я не плакала. Я не проявила никаких эмоций. Я сказала себе, что ради нее я должна быть сильной. Я не хотела, чтобы она видела, как я страдаю. Но когда на следующий день Джоди пошла в школу, я сломалась. Я так рыдала, что мне стало дурно. Я была в таком состоянии, что показалась на работе лишь днем. Но Джоди этого не видела. Для ее тринадцатилетнего ума я была женщиной, которая убила ее собаку и совсем не переживала.
Смерть Бренди стала поворотным пунктом в наших отношениях. Хотя скорее она стала признаком появления провала между нами, который все расширялся. Джоди уже не была маленьким ребенком, но какая-то часть меня продолжала относиться к ней именно так. В то же время она не была и взрослой, но считала, что уже выросла и больше не нуждается во мне. Я в первый раз почувствовала расстояние между нами. Смерть Бренди еще больше разделила нас.
Ко времени появления Дьюи Джоди было шестнадцать, и, как многие матери девочек такого возраста, я чувствовала: мы ведем разную жизнь. Во многом это было результатом моих ошибок. Я очень много работала, планируя перестройку библиотеки, которую наконец продавила через городской совет, и у меня оставалось совсем мало времени для дома. Но тут была и ее ошибка. Джоди проводила много времени вне дома со своими подругами или запиралась в своей комнате. Почти всю неделю мы общались только за обедом. И даже тогда у нас находилось мало тем для разговора.
Во всяком случае, до Дьюи. Когда он появился, я смогла рассказывать Джоди кое-что из того, что она хотела услышать. Я рассказывала ей, что он делает, кто приходит повидаться с ним, с кем он играет, что местная газета или радио сообщали о нем. Мои коллеги по очереди приходили кормить Дьюи в воскресенье. Хотя я никогда не могла вытащить Джоди из постели ради этих воскресных визитов, мы часто заглядывали в библиотеку в воскресенье вечером, когда возвращались после обеда у мамы и папы.
Вы не можете себе представить, в какой восторг приходил Дьюи, когда Джоди показывалась в дверях библиотеки. Он прыгал и кувыркался. Он буквально взлетал на книжные полки, чтобы произвести на нее впечатление. Пока я уединялась в задней комнате, чтобы почистить его поддон и наполнить едой кормушку, Дьюи и Джоди играли. Она была не просто человеком, который проводил с ним время. Дьюи буквально сходил с ума от Джоди.
Я рассказывала, что Дьюи никогда ни за кем не бегал, таков стиль его поведения — сохранять дистанцию, по крайней мере какое-то время. Но это не имело отношения к Джоди. Дьюи бегал за ней, как собачка. Она была единственным человеком в мире, любви которого он хотел добиться. Даже когда Джоди заходила в библиотеку позаниматься, Дьюи со всех ног мчался к ней. Его не волновало, кто на него смотрит, рядом с этой девочкой он терял всякую гордость. Стоило ей присесть, как Дьюи оказывался у нее на коленях.
По выходным и праздникам, когда библиотека несколько дней бывала закрыта, я брала Дьюи домой. Ему не нравилось ездить в машине — ему всегда казалось, что мы едем к доктору Эстерли, так что первые пару минут он проводил на полу у заднего сиденья, — но, как только чувствовал, что мы поворачиваем с Гранд-авеню на Одиннадцатую улицу, он вскакивал и смотрел в окно. Стоило мне открыть двери, как он пулей влетал в мой дом, чтобы обстоятельно все обнюхать. Затем бежал в подвальный этаж. Он жил в одномерном мире библиотеки, так что не мог нарадоваться лестницам.
 
Выразив свое восхищение лестницами, Дьюи часто усаживался рядом со мной на диване. Хотя столь же часто он залезал на спинку дивана и смотрел в окно. Он ждал Джоди. Когда она приходила, Дьюи сразу же соскакивал и бежал к дверям. Стоило ей открыть двери, Дьюи превращался в настоящую липучку. Он не отходил от Джоди. Едва не спотыкаясь, путался у нее в ногах — так он был рад. Когда Джоди принимала душ, он сидел в ванной, глядя на занавеску. Если она прикрывала двери, он ждал снаружи. Когда душ смолкал, но она выходила недостаточно быстро, он буквально рыдал. Как только она садилась, он оказывался у нее на коленях. Не имело значения, была ли она за обеденным столом или в туалете. Он вспрыгивал на нее, тыкался ей в живот и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.
В комнате Джоди был невообразимый беспорядок. Что же касается ее внешности, девочка была просто безупречна. Ни одного волоска, выбившегося из прически, нигде ни пятнышка. Представьте себе: она гладила свои носки. Так кто мог поверить, что ее комната походила на лежбище троллей. Только подросток может жить в комнате, где не видно пола или невозможно закрыть дверь туалета, где пыльные пластинки или стаканы неделями погребены под грудами грязной одежды. Я отказывалась и приводить ее в порядок, и ворчать на нее из-за этого. Типичные отношения матери с дочерью. Легко говорить об этом, когда все позади, но не тогда, когда ты живешь с этим.
Но для Дьюи все было легче легкого. Замусоренная комната? Ворчливая мама? Чего ради ему волноваться? «Там внутри находится Джоди, — говорил он мне, бросая последний взгляд перед тем, как вечером исчезнуть за ее дверью. — Какое значение имеет все остальное?»
Порой перед тем, как удалиться к себе, Джоди звала меня в свою комнату. Заходя, я видела Дьюи, сторожащего подушку Джоди, как горшок с золотом. Я смотрела на него несколько секунд, а потом мы обе разражались смехом. Среди своих друзей Джоди дурачилась и веселилась, но все годы учения в старших классах была очень серьезна со мной. Дьюи оказывался единственным существом, который делал наши отношения легкомысленными и веселыми. Когда Дьюи был рядом, мы вместе смеялись, почти как в детские годы Джоди.
Мы с Джоди были не единственными, кому Дьюи помогал. Средняя школа Спенсера располагалась через дорогу от библиотеки, и примерно пятьдесят учеников регулярно оставались у нас после школы. В те дни, когда они ураганом врывались к нам, Дьюи избегал их, особенно самых шумных, но обычно смешивался с ними. У него было много друзей среди учеников — и мальчиков, и девочек. Они ласкали его и играли с ним, например высыпая карандаши на стол и глядя, как он изумляется, когда они исчезают. Одна девочка высовывала ручку из рукава рубашки. Дьюи залез туда и, решив, что ему нравится это теплое и темное место, задремал.
Большинство ребят оставалось и после пяти, когда их родители возвращались с работы. Некоторые задерживались у нас и до восьми. Спенсеру были не чужды общие проблемы — алкоголизм, пренебрежение своими обязанностями, грубость, — но наши постоянные посетители были детьми «синеворотничковых» родителей. Те любили своих детей, но им приходилось работать сверхурочно, чтобы сводить концы с концами.
Эти родители, которые заскакивали к нам буквально на минутку, редко находили время приласкать Дьюи. Они работали дни напролет, и, прежде чем идти спать, им еще надо было приготовить еду и прибрать в доме. Но их дети часами возились с Дьюи; он веселил их и дарил любовью. Я никогда не представляла, как много это значит и как глубоки эти узы, пока не увидела, как мать одного из наших мальчишек, нагнувшись, шепнула: «Спасибо тебе, Дьюи» — и нежно погладила его по голове.
Я догадалась, она благодарит его за то, что он проводит время с ее сыном, которое в противном случае могло быть для него одиноким и тоскливым времяпровождением.