Дьюи. Библиотечный кот, который потряс весь мир

Семейная ферма. Ее идея крепко романтизирована, реально же семейное фермерство — тяжелый труд со скудной отдачей, после которого ты не мог разогнуть спину. Ферма Джипсонов была именно такой. Холодная вода поступала в кухне из колонки, ручку которой надо было качать без устали. В подвале стояла стиральная машина, но греть воду приходилось на плите наверху. После стирки белье надо было выжимать, пропуская через ролики одну вещь за другой, а затем развешивать на веревках. В углу подвала размещался душ. Стены были бетонные, но полы выложены изразцами. Вот и вся наша роскошь.
Кондиционеры? Я даже не знала о существовании таких приборов. Мать проводила на кухне по шесть часов в день, даже если жар достигал ста градусов по Фаренгейту. Дети спали наверху, но летние ночи были такими жаркими и душными, что мы брали свои подушки и укладывались на полу в столовой. Самой прохладной поверхностью во всем доме был линолеум.
Смывной туалет в доме? До моих десяти лет мы пользовались будкой во дворе с одной дырой. Когда яма заполнялась, вы просто выкапывали новую и переносили хибарку. Теперь в это трудно поверить, но это правда.
У меня было хорошее детство, просто самое лучшее. Я не променяла бы его на все деньги Де-Мойна. Зачем было переживать из-за новых игрушек и нарядов? Ни у кого из нашего окружения их не было. Мы донашивали старую одежду. Поскольку телевидение отсутствовало, мы разговаривали друг с другом. Нашим самым большим путешествием была ежегодная поездка в муниципальный плавательный бассейн в Спенсере. Каждое утро мы все вместе просыпались и вместе приступали к работе.
Когда мне исполнилось десять, мама и папа произвели на свет второй набор из троих детей — Стивена, Вал и Дуга. Я бок о бок с мамой воспитывала их. Мы были Джипсоны. Мы стояли друг за друга. По ночам на ферме было темно, пусто и одиноко, но я знала, что в мире за стенами фермы нет ничего, что могло бы причинить мне вред. У меня была семья. А если уж дела становились совсем плохи, у меня было кукурузное поле. Я всегда могла нырнуть в него и исчезнуть.
Конечно, на самом деле мы были не одни. Каждая квадратная миля сельских земель, ограниченная со всех сторон безукоризненно прямыми дорогами Айовы, называлась участком. В те дни большинство участков принадлежало четырем семейным фермам. На нашем участке три с половиной семьи были католиками (мы считались наполовину католиками), и в них было семнадцать детей, так что мы вполне могли играть в бейсбол. Даже если появлялись четверо, мы могли приступать к игре. Не могу припомнить никаких других игр. Я была маленькой, но, когда мне минуло двенадцать, могла запулить мяч через канаву прямо в кукурузу. Каждый вечер мы собирались вокруг семейного стола Джипсонов и благодарили Господа за то, что Он дал нам еще один день, когда мы не потеряли мяч в кукурузе.
В двух милях от нашего восточного поля, в конце второго участка, находился город Монета. Спенсер и Монета лежали всего в двадцати милях друг от друга, но с таким же успехом они могли принадлежать разным мирам. Кому-то эти двадцать пять миль казались невыразительными, но, если вы проезжали тут в сентябре, когда небо темнело от синих штормовых облаков, а ряды кукурузы отливали всеми оттенками коричневого, вам было бы трудно удержаться от признания, как тут красиво. Световым пятном, скорее всего, был выцветший щит при въезде в город Эверли, приветствовавший юношеский чемпионат по баскетболу Айовы 1966 года. Я помню эту команду. Эверли обошел нас на очко в региональном финале, который проходил в Спенсере. Я расскажу вам об этой игре, но разглядывать щит было бы куда дольше, чем проехать через Эверли, в котором жило всего пятьсот человек.
Население Монеты никогда не достигало пятисот жителей, но оно вырастало, если прибавить к нему всех фермеров, как моя семья, которые считали себя членами этой прекрасной общины. В 1930-х годах Монета была игорной столицей северозападной Айовы. В ресторане на Мейн-стрит продавали алкоголь, и в задней части его был игорный зал, куда проходили через потайную дверь. Когда я была ребенком, этим легендам давно пришел конец: они уступили в нашем воображении место бейсбольному полю и пчелам. В каждой общине было то, что оставалось в памяти у детей. Приезжайте в Спенсер, когда вам минет шестьдесят лет, и люди постарше скажут: «У нас был кот. Он жил в библиотеке. Как его звали? Ах да, Дьюи». В Монете это были пчелы. У одной местной семьи стояло шестьдесят ульев, и мед из них пользовался известностью в четырех округах, которые казались целым миром.
 
Центром города считалась школа Монеты, двухэтажное здание красного кирпича из десяти комнат. Оно стояло ниже по дороге, если идти от бейсбольного поля. Почти каждый житель Монеты посещал в эту школу по крайней мере несколько лет. Сверстников у меня было всего восемь человек, но это малое количество компенсировалось другими благами и удобствами. Две местные женщины готовили домашнюю еду для всей школы на целый день. Джанет и я, две девочки в классе, часто получали разрешение отправляться утром покрывать булочки глазурью! Если у тебя возникала какая-то проблема, учитель мог отправиться с тобой на полянку в роще за школой, чтобы поговорить с глазу на глаз. Если ты хотела побыть в одиночестве или с кем-то, тоже отправлялась в рощу. Там я впервые поцеловалась.
В конце каждого учебного года школа устраивала праздник, на котором были и бег в мешках, и скачки на лошадях, и, конечно, бейсбол. В пикнике участвовал весь город. Приходили все. В середине лета, когда кукуруза была такой высокой, что словно стеной окружала город, проходила встреча всех выпускников школы, на которую в 1950-х годах приезжало несколько тысяч человек. Все до одного.
А в 1959 году штат положил конец существованию школы в Монете. Населения в городе становилось все меньше, и штат не мог больше нести такие расходы. Монета всегда была центром притяжения для окрестных фермеров, но сельское хозяйство менялось. В начале 1950-х годов первое поколение гигантских комбайнов и сноповязалок позволяло фермерам вспахивать и засевать большие пространства земли. Некоторые фермеры обзавелись новыми машинами, затем прикупили земли соседей и удвоили выход продукции, а затем пустили в ход эти деньги, чтобы купить еще земли у соседей. Сельские семьи стали исчезать, перебираясь в такие городки, как Спенсер, и вместе с ними исчезали фермерские дома, семейные садики и ряды деревьев, которые первопоселенцы высаживали, чтобы защитить дома от летнего солнца и зимних ветров. Деревья были огромные, пяти футов в обхвате и ста лет от роду. Когда на этих землях стали появляться крупные фермы, владельцы бульдозерами снесли все: деревья, здания, — словом, все, сгребли в кучи и сожгли до основания. Зачем держать дом, в котором никто не живет, когда на его месте можно разбить поле? Земля вернулась, но не к природе. Она пошла под кукурузу.
На старых семейных фермах растили скот. Разбивали сады. Зерно выращивали на отдельных небольших полях. На больших новых фермах была только кукуруза и сопутствующая ей соя. Каждый год Айова выращивала все больше кукурузы, но нам доставалось ее все меньше и меньше, по крайней мере початков. Большинство шло на корм скоту. Какую-то часть стали перерабатывать в этанол. Остальная собранная кукуруза шла в дело. Вы когда-нибудь интересовались, откуда берется природный полисахарид ксантан в жевательных резинках? Это переработанная кукуруза, как почти все, что входит в длинный список непонятных ингредиентов на коробках с вашей едой. Семьдесят процентов диеты среднего американца — семьдесят процентов! — берет свое начало в кукурузе.
Но жизнь в фермерской стране была нелегкой. Несколько больших ферм все же могли составить себе состояние, но большинству фермеров и людей, которые от них зависели, — работникам, коммивояжерам, заготовителям, местным торговцам, — деньги доставались нелегко, работа была тяжелой, и часто с проблемами не удавалось справиться. То идет дождь, то приходит засуха; то слишком жарко, то слишком холодно, а если цены падают, когда ты поставляешь свой товар на рынок, то ты ничего не можешь сделать. Жизнь на ферме перестала быть такой, как когда-то: сорок акров и мул. Фермерам потребовались большие машины, чтобы обрабатывать обширные поля, и им приходилось платить за них по пятьсот тысяч долларов, а то и больше. Семенное зерно, удобрения, расходы на жизнь — и фермерский долг легко может подскочить до миллиона. Если фермер со временем спотыкается или падает, то зачастую большинство уже не может подняться.