Пожарский 4 (СИ)

Никита Романович усмехнулся:
— Ванька Болотников, слыхал про такого?
— Не довелось.
— М-м. Немудрено. Он же из простых, не из вольных даже — боевой холоп Князя Телятьевского.
— Так Телятьевский же в Тушино!
— Вот! — снова ткнул пальцем в потолок Трубецкой-старший. — Поэтому Болотников против тушинцев и попрёт! Обидел его князь по молодости. Невзирая на заслуги боевые, высек принародно по пьяни. Болотников и сбеги. У казаков ошивался, в турецкий плен попал. Турки его на галеры продали.
— С галер не сбегают, — покачал головой Юрий.
— Да хрен его знает, как, но, говорят, в Венеции удалось ему сбечь, да не одному, а целой шайкой. Оттуда утекли в Польшу. Должны были с поляками под Смоленском стоять, однако ж полтора месяца уж как ц нас обретаются.
— Ох, подозрительная история. А сбежали ли они? Или венецианцы их под своё какое дело выкупили да подрядили? С Польшей, опять же, странно…
— Не спорю, вопросов много. Но других, чтоб много и быстро, вы сейчас не найдёте. А ты, не будь дурак, людишек на свою сторону склоняй. Чтоб, когда Ивашка переметнуться захочет — а он захочет — с тобой большая часть воев осталась.
Трубецкие говорили ещё полчаса и успели обсудить многие детали, когда в комнату вновь выплыла, задравши нос, Марина и сообщила, что она готова ехать. С Никитой Романовичем она попрощалась весьма холодно.
ВОПРОСЫ КЛАНОВЫЕ
Земли, что мои, что Горыныча, заселены были не то чтоб сильно плотно, но «на вырост», заполнили мы все запланированные деревни и посёлки, и поэтому последний, приведённый Кузьмой обоз, так и продолжал жить в пункте временного размещения, организованном подле главного Драконьего двора. Там и длинные избы были, разделённые перегородками — для семей, и общие хлева для живности, и большие сараи, в которые загнали практически неразгруженные телеги.
— Бать, сходим в больничку, селяниновских проверим? — предложил мне с утра Кузьма. — У тех обожжённых, сдаётся мне, можно смертушки ещё подобрать.
— Сходим, отчего не сходить.
— Вы определились, куда селить-то мужиков будете? — полюбопытствовал Горыныч.
— Я думал, этих — тебе, — удивился я.
— Не, я в царство превращаться не хочу. Взгляды завистливые, ручонки загребущие со всех сторон. Ну их.
— Да я как бы тоже…
— Слушай, а ты ж хотел документы на Кузьму оформить? Говоришь, бабуля Умила его младшим внуком признала?
— Так я думал после войны.
— Не-не-не, мой юный друг! — Кузьма на этот пассаж слегка фыркнул. — Сейчас надо. Слушай дядю Горыныча. Я тебя на полгода старше — значит, умнее! Пока война, то-сё, всё обстряпаете, потом хрен кто отсудит!
— Погоди, а причём мужики-то?
— А мы всех новых Кузьме валить будем, пусть он с ими и разбирается!
Кузя мгновенно прекратил ухмыляться:
— Может, я без вотчины? Мороки-то!
— Ну уж! Княжеского рода и без вотчины! — Горыныч радостно потёр руки. — Пока Муромские в силе, через них признание и титул обстряпаем, а потом уж и земельку прирастим!
Что ж, особых планов на сегодня у нас всё равно не было.
— Ладно, тогда мы в больничку, и потом я к Муромским, а вы с Кузьмой селяниновцев этих опросите. Бежали они в спешке, по-любому побросали много чего.
К Муромским я заходил, понятное дело, через Илюху. А то ведь обидится, если через голову старших о чём-то попросить. Нафиг мне потом обиженный глава клана (а ведь когда-то Илья Ильич станет-таки новым главой, тут сомневаться не приходилось. Да и вообще, нормальный он парень, несмотря на свои странные синие волосы. Пообщаться с ним я всегда был рад. Может, и новости какие разузнаю.
Илья снова встречал меня лично, обнялся по-братски:
— Здорово, князюшко! Что, опять за тракторами?
— И тебе поздорову, добрый молодец, — привычно поздоровался-пошутил в ответ я. — Нет, дело у меня нынче другое.
— Понял! — многозначительно кивнул Илья. — В кабинете подробности.
— Пойдёт.
Мы двинулись через комплекс.
— Новости про Драгомировых слышал?
— Нет, а что такое?
— Я сам только узнал. Драгомиров пытался на альвийского посла напасть.
 
— Ты ж говорил, он Звениславку выкупил, ждёт?
— А вот, непонятно. Никто и не знает толком, что там у них получилось, только явился Степан Велемирович в альвийское посольство, как всегда, получить уверение, что вот-вот дочка прибудет. Зашёл чин чином, а потом — крик, грохот, стёкла вылетели, крыша покосилась — Драгомиров-то хороший воздушник, шарахнул, говорят, со всей дури.
— Со Звениславкой что, что ли?
— Да шут его знает. Больше никаких подробностей, кроме того, что лупились они с послом, пока обоих крышей не прибило.
— Так он жив?
— Жив, обоих дышащих достали и лечилками отпоили. Только альва — под белы руки на перины повели отлёживаться, а Драгомирова — в темницу альвийскую в Тушине.
— И такая есть уже? У нас — и альвийская тюрьма?
— Прикинь. Сам обалдел, когда услышал.
Да уж, дела-а-а…
Запершись у Ильи в кабинете, я первым делом спросил:
— Тебя из старших кто слушает?
Илюха слегка поёрзал.
— Да-а-а… не знаю я. Вроде, никто.
— Ну, если никто, то пусть не обижаются, — я поставил вокруг нас непроницаемый купол тишины. — Дело у меня к тебе, Илья, строжайшей секретности. И если ты мне помочь не сможешь, то далее тебя никто о сем узнать не должен.
Я замолчал, и Илья тотчас ответил:
— Слово. Никому не сболтну.
И если дорогой друг рассчитывал на подслушивающие устройства, избавляющие его от необходимости пересказа — зря. Представляю себе, как сейчас суетятся над своими аппаратами муромские спецы-секретники! Ну, да пусть.
— Бабушка ко мне приходила, — нейтрально начал я, — родная.
Илья кивнул и вдруг глаза его сделались круглые, как полтинники:
— Как — бабушка? Они ж… Ты ж последний в роду⁈
— Она, понимаешь ли, не вполне в человеческой форме. Мда. Хотя родство безусловно присутствует.
— Это… Это как это? Призрак, что ли?
— Зачем призрак. Бабуля Умила Гостомысловна, аватар стихии холода.
Илюха откинулся в кресле и долго на меня смотрел. Я ждал.
— Охренеть, — с чувством сказал Илья. — И… как оно?
— Иметь живых родственников? Прикольно.
— Да нет! Разговаривать с человеком, которому почти тысяча лет⁈
Смешно. Знал бы ты, Илюша, сколько мне.
— Нормально. Холодно, но притерпеться можно.
— Точно, она ж аватар холода, ты говорил…
— Так вот, между прочими разговорами, бабуля признала Кузьму младшим внуком. Поскольку… в нём есть частичка первого Пожарского, и он должен быть признан роднёй.
— Погоди. Я не понял, Кузя — он незаконный, что ли?
Несколько секунд я боролся с искушением сказать, мол — да, бастард — и все дела. Получил бы бумажки, как пить дать. Но если позже всплывёт (о оно обязательно всплывёт), что Кузьма всего лишь высокоразумный артефакт… Тяжбы на триста лет растянутся. Так что лучше уж сразу правильным путём.
— Видишь ли, Илья… Кузьма — это родовой меч Пожарских.
В этот раз Илья сидел молча с минуту. Покраснел аж, борясь с желанием выкрикнуть «Да быть этого не может!» — или куда более сердечное: «Пиштишь!»
— Хочешь — можем спросить мою бабушку, — великодушно предложил я.
— Пошли! — Илья вскочил. — С этим — сразу к бате. Он или возьмётся помогать — или уж нет, без толку по промежуточным ступенькам колупаться!
Такой подход я целиком и полностью одобрял. С головой всегда приятнее разговаривать, чем с остальными частями.
Илья Ильич-старший выслушал меня ровно с теми же эмоциями, что и сын, только держал их крепче. По окончании моей скупой речи он сложил на столе крепкие кулаки и подытожил:
— Итак, Дмитрий Михайлович, вы хотите, чтобы ваш родовой меч Пожарских был признан полноправным членом вашего клана, уравнен в правах с лицами дворянского сословия и получил бы личную фамилию, герб и печать?
— И титул, — добавил я, — не ниже графского.