Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография
Но друзья брата, суровые рабочие парни, не могли следовать девизу «Turn on, tune in, drop out!» («Включайся, настраивайся и отпадай!») В особенности последней его части, которая призывала «забить болт» на учебу с работой и погрузиться в изучение своей Внутренней Вселенной, глотая сахарные кубики с LSD и затягиваясь косяками с марихуаной. Вне своей музыкантской тусовки Владимир Чиграков и его приятели вели обычную жизнь — вкалывали на заводах, копали огород для тещи, добывали колбасу и молоко для детей. Их не трогали такие заумные вещи, как «свободные коммуны» и постулаты дзен-буддизма (исключение составляла только «сексуальная революция»). Даже их длинные волосы были частью моды, общим представлением о том, как должен выглядеть музыкант.
— Появись в Дзержинске настоящий, «олдовый» хиппи, — говорит Чиж, — его, может быть, и не закидали бы камнями — юродивых не бьют, — но для начала непременно бы поинтересовались: «Парень, а ты откуда? С какой улицы пришел, браток?..»
Неискушенность провинциалов (столичные хиппи называли их «кантрушниками», деревенщиной) была поразительна. Например, они искренне считали, что «трава» — это просто плохие папиросы, табак пополам с лебедой. Все виды наркоты им успешно заменяли самогон, портвейн и пиво. Вместо американизмов, которые приходили из Москвы («флэт», «шузы», «сейшн»), компания брата пользовалась своим, ныне напрочь забытым сленгом: «верзать», «сурлять», «берлять», «лабать». Даже старая хиппанская фишка — целоваться при встрече с добрыми знакомыми — появилась у Чижа много позже: «В Дзержинске в то время, если с кем-то поцелуешься, могли и в жбан закатить».
Если Чиж и ощущал себя хиппаном, то глубоко внутри: «Я даже не знал, как выглядит пацифик, но длинные волосы и электрогитара — это значило: свобода, ветер, кайф». Зримые представления об этих понятиях пришли из английского фильма «О, счастливчик!», который наши чиновники от культуры весьма опрометчиво запустили в кинопрокат.
— Я его смотрел не знаю сколько тысяч раз, — вспоминает Чиж. — Мне было абсолютно наплевать на сюжет, хотя там замечательная, острая сатира на буржуазное общество. Но я сидел и ждал вот этот кусок, когда на экране появится Алан Прайс со своими музыкантами и будет петь «Poor people» или «Oh, Lucky Man!»
Это не был саунд трек, музыка за кадром, — по ходу фильма зрителю показывали тускло освещенную комнату (чуть ли не подвал), в которой плавал сизый табачный дым, лохматых музыкантов с гитарами, вольготно рассевшихся на стульях. Гёрл в мини-юбке приносила им пиво и ставила бутылки прямо на колонки. Лучшей пропаганды «рок-н-ролльного образа жизни» было трудно придумать!
В фильме есть эпизод, когда главный герой (его играл Малкольм Макдауэлл), «голосуя», подсаживается в микроавтобус к этой кочевой рок-группе и — «с песнями Северного Ветра по шоссе» — катит с ними в Лондон. Эта сцена каждый раз приводила Чижа в дикий восторг: «У меня тогда была мечта — не пойми, где какая репетиционная точка, куда ты едешь, зачем, но куда-то едешь. И шампанское, и апельсины на завтрак. И ты свободен!..»
(Интересно, что у виолончелиста «Аквариума» Севы Гаккеля, который был старше Чижа на восемь лет, этот эпизод вызывал схожие эмоции: «Меня восхитило, что эти люди просто путешествуют и спят прямо в автобусе. Это была модель того, как должна жить группа. С тех пор у меня появилась так и не осуществившаяся мечта путешествовать со своей группой на своем автобусе».)
Именно тогда Чиж решил, что станет профессиональным музыкантом: «Я ходил с гитарой по городу и пел песни, иногда такие известные иностранные хиты, на которые сейчас у меня наглости не хватит. Я тогда пел все подряд. Девушкам особенно нравилась песня “Напиши мне письмо”. Я орал так, что люди в микрорайоне окна закрывали».
1976: «Народник»
Меня часто спрашивают, что бы я хотел изменить в жизни, начни я ее заново, и я говорю: я пошел бы в колледж, чтобы изучить музыку. Мне кажется, обучение музыке могло бы сделать мою игру лучше.
Джаз — это способ поумнеть.
Осенью 1976 года, выдержав конкурс в 12 человек на место, Чиж поступил в Дзержинское музыкальное училище, на отделение народных инструментов. Барышни, которые составляли почти 90 процентов, шли сюда за надежной профессией, за «хлебной карточкой». Юноши — чтобы творчески себя реализовать. Многие планировали продолжить учебу в институте или консерватории. Возможно, поэтому педагоги относились к ним либерально, полагая, что эти амбиции заставят молодых людей заниматься самостоятельно. Пользуясь поблажками, парни постоянно убегали на «халтуры» — заработанные там деньги были солидным приварком к стипендии.
Прямо в коридорах училища, как на музыкальной бирже, стихийно возникали и тут же распадались, чтобы вновь возникнуть, масса бэндов. Относительно стабильные составы играли в ресторанах («лабухи») и на танцплощадках. Другие собирались, чтобы обслужить разовые мероприятия, вроде похорон («жмуры») и свадеб («браки»). Музыканты в этих шабашках с легкостью меняли свое амплуа: сегодня — барабанщик, завтра — клавишник, послезавтра — трубач. Инструменты, аппаратура, репертуар, новые приемы игры — всё это хаотично переходило из рук в руки. В итоге каждый выпускник музучилища становился «человеком-оркестром». (Правда, платить за эту универсальность приходилось кучей пропущенных лекций и тяжелыми похмельями «после вчерашнего».)
Но первокурсник Чиграков — в специально купленном костюме, с галстуком, коротко стриженый — только пропитывался новыми впечатлениями. Свою жизнь в училище он вообще описывает как непрерывную цепь потрясений. Она началась, когда Чиж еще сдавал вступительные экзамены: на крыльце он увидел парня, который держал в руках «62–66», битловский сборник-двойник.
— Я стоял, как зачарованный. Как будто не жрал четыре года, а у парня в руке — бутерброд... Он разговаривал с барышней, и я долго не решался к нему подойти. Потом все-таки пересилил себя: «Извините, пожалуйста! Можно посмотреть пластинку?» Он раскрыл, со всех сторон показал. «Знаете, — говорю, — а вы не могли бы подержать ее так, я запишу названия песен, как они правильно пишутся». И я стоял, путая буквы, с дрожью в коленках. А потом просто вглядывался в эти снимки, в оформление обложки, потому что это — Первая Настоящая Пластинка «Битлз», Которую Я Вижу. Чувствую: сейчас кончу!..
Общаясь со старшекурсниками, Чиж открывал новые пласты музыки. Продвинутые приятели «подсадили» его на Yes, Genesis и Led Zeppelin. До этого он слышал по «Голосу Америки» только знаменитую «Лестницу в Небо». «Led Zeppelin I» стал первым альбомом этой супергруппы, прослушанным от начала и до конца. «И он меня вышиб сразу, — вспоминал Чиж. — Хотя я очень долго на него подсаживался — недели две к нему подходил, по одной, по две песни слушал. Сложно для меня после Beatles было. Там совершенно шикарная вторая песня, “Babe, I’m Gonna Leave You”, — это лирикой, конечно, притянуло, а всё остальное — вот этим саундом, который я просто до того никогда не слышал. Эти барабаны Бонэмовские, чумовые совершенно, гармошка губная, в конце концов — Пейдж с гитарой. На другой стороне бобины были Queen, “Ночь в опере” — вообще п**».
Но Чиж наверняка был бы удивлен, узнав, что свежий альбом «цеппелинов», «Presence», который вышел именно тогда, в 1976-м, провалился на Западе с оглушительным треском.
Как, впрочем, и новый альбом Queen «День на скачках» (поклонники сочли его вялым, как член импотента). Год для рок-музыки был вообще переломным: распалась супергруппа Deep Purple, из Genesis ушел ее лидер Питер Габриэль, замолчал Pink Floyd. На Западе заговорили, что «рок тяжело болен», что он «исчерпал себя, зашел в тупик». На авансцену вышли соул, рэггей и кантри, зародились новые направления: фьюжн, электронная музыка.