Чебурашка (СИ)

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мамочка моя, я, конечно, влюбилась, но до первого секса еще не созрела! Все будет хорошо, мама! Я обещаю! Никаких глупостей!
Но мама спешно отворачивается, не желая принимать мои безмолвные обещания, и выходит за дверь, только я все же успеваю заметить блеснувший в уголке ее серых глаз бриллиантовый осколок.
Едва захлопнулась в квартире дверь, горячая ладонь Матвея нашла мою руку, а затем ее тыльной стороны коснулись мягкие горячие губы.
— Еще чайку? До десяти нет особого смысла выходить из дома, все закрыто. Пойдем, поухаживаю за тобой, именинница.
— Пойдем, — улыбнулась я Матвею.
— А почему ты не спрашиваешь, как же я узнал-то о твоем дне рождении?
— И как же ты узнал-то о моем дне рождении?
— Ты мне рассказала!
— Я? Это когда же?
— Тогда же! Помнишь, на математике. Ты пыталась меня произвести на меня впечатление своими фокусами?
— И вовсе я не пыталась! — вспыхнула я, чувствуя, как начинают гореть мои уши.
— Пыталась-пыталась! — подтрунивает Матвей, целуя меня в кончик носа и придвигая ближе новую порцию чая, — Так вот, я решил задачку!
— Да неужели? Сам? По собственному желанию?
— Угу.
— Ты что же запомнил мой результат?
— Нет. Я запомнил разницу между моим и твоим результатом. Девятьсот. А дальше — интернет в помощь. Заново вычислил свой результат. Значит, взял число своего рождения. Умножил на два. Прибавил пять. Умножил на пятьдесят. Прибавил месяц своего рождения. Увеличил результат на девятьсот. И узнал в итоге день твоего рождения. Кто б догадался, что для этого нужно все лишь вычесть из итога двести пятьдесят. Понятия не имею, как это работает, но я проверил на всех днях рождения знакомых! Чудеса, ей богу!
Не сдержавшись, я расхохоталась! Учитывая, что у математики и Матвея из общего только три первые буквы, его поступок заслуживал моего уважения.
— Я смотрю, ты постарался.
— Угу… И вообще-то рассчитываю на поощрение, так что иди сюда, Кокос.
Притянув меня к себе на колени, Матвей крепко, но бережно прижал к себе, а затем жадно и напористо впился поцелуем в губы.
Лучший день рождения в моей жизни!
Я была бы счастлива провести его на коленях Матвея, не прекращая растворяться в умопомрачительном бесконечном скольжении губ и языков, поддаваясь огню электрических импульсов, расходящихся во все, даже самые потаенные, местечки моего тела.
Катастрофически не хватало воздуха, легкие жгло, сознание заволокло туманом. Прикосновения становились смелее, опаснее, откровеннее.
— Матвей… — шептала я в его губы, — Матвей, пожалуйста… пожалуйста… — и сама не понимала, о чем прошу, то ли прекратить, то ли быть еще смелее.
Всхлипнула, так и не определившись.
Соколовский воспринял этот звук по-своему.
— Блин… Зой, прости, котенок. Я… кхм… увлекся… сейчас… сейчас…
Тяжело дыша, он упирался лбом в мой лоб, одной рукой вжимая в себя мои бедра, а другой нежно поглаживая скулу.
— Собирайся, Зой… Я пока… кхм… пойду умоюсь что ли…
Он осторожно ссадил мое безвольное тельце с коленей на жесткую табуретку, хранящую его тепло, растер ладонями лицо и, глубоко вздохнув, вышел. Глухой щелчок ручки на двери в ванной неожиданно привет меня в чувства.
Мамочки!
Безумие какое-то!
Спасибо-спасибо-спасибо, Матвей, что прервал это сумасшествие!
Сердце гулко колотилось, как у загнанного воробья. Руки слегка потряхивало, но на саднящих губах, словно след от поцелуев, припечаталась счастливая улыбка.
Он вернулся минут через пять и, едва взглянув на меня, взмолился.
— Зоя, блин! Пожалуйста! Я очень-очень стараюсь себя вести… как там было?… благоразумно… ответственно… здравомысляще… А ты ни фига не помогаешь! Юбочку свою поправь, золотце, а то я, охренеть, какой плохой на самом деле.
Я словно очнулась и с ужасом посмотрела сама на себя.
Мамочки!
Форменная белая рубашка застегнута только на одну пуговицу, бесстыдно открывая взору тонкий белый лифчик. Галстук на полу. Юбка перекрутилась и съехала высоко на талию. Спасибо, хоть в колготках еще сижу!
 
Подскочила, как ошпаренная, и понеслась в свою комнату, ударяясь по пути обо все углы и косяки в этом доме! Не к месту вспомнилось, как однажды бабка Катеря решила научить меня рубить петухов. Поймала самого дурного по ее мнению и хряснула топором по тонкой шейке, да не удержала того за лапы. И бедное создание с наполовину отрубленной башкой носилось по двору, брызгая теплой кровью и пугая меня до потери пульса.
Вот я сейчас — один в один, как этот петух.
Вроде и башка еще на плечах держится, а мозг уже все — не работает!
Собралась за пять минут. Через десять, мы с Матвеем уже выходили на кусачий мороз. Тут и дышалось легче, и мозги работали лучше, и одежды на нас с Соколовским было гораздо больше!
Да. Теперь выполнять данное маме обещание намного проще!
  
Глава 20
 
Прошлое
Зоя Данилина
В этот день рождения не было ничего экстраординарного или необычного. И в то же время все было из ряда вон выходящим! Матвей не устраивал чего-то феерического или пафосного, типа свидания на крыше или полета на воздушном шаре, но каждая минута рядом с ним казалась наполненной волшебством. Мир стал невероятным.
Сказочным.
Романтичным.
Каждая мелочь, каждое движение, взгляд, улыбка, прикосновение вызывали во мне жаркий трепет и топили сердце в нежности, а мозг разжижался счастьем.
До центра мы ехали на общественном транспорте, а именно в чересчур жарко натопленном троллейбусе, украшенном яркой блестящей мишурой, самодельными бумажными снежинками и дешевыми пластиковыми елочными шарами. В салоне витал аромат слащавых духов кондуктора с примесью прогорклого дизеля. Мы сидели на заднем сидении, прижимаясь друг к другу и деля на двоих его наушники. Мне до безумия было уютно и приятно прижиматься к Матвею, чувствовать, как собственнически его рука обхватывает мое плечо, вдыхать его запах, впитывающийся в мои щеки, и слушать безумный плей-лист из неизвестных мне исполнителей в навороченном мобильнике Соколовского.
 
 
Это больше, чем мое сердце,
 
Это страшнее прыжка с крыши,
 
Это громче вопля бешеного,
 
Но гораздо тише писка забитой мыши.
 
 
 
Это то, что каждый всю жизнь ищет,
 
Находит, теряет, находит вновь.
 
Это то, что в белой фате со злобным оскалом
 
По следу рыщет. Я говорю тебе про любовь.
 
 
 
Она сама по себе невесома
 
Она легче, чем твои мысли,
 
Но вспомни, как душу рвало,
 
Когда она уходила,
 
Как на глазах твоих слезы висли.
 
 
 
Она руками своими нежными
 
Петлю на шею тебе набросит.
 
Не оставляя ничего от тебя прежнего
 
Сама на цыпочки встать попросит.
 
 
 
Ты даже не сможешь ее увидеть,
 
Ты никогда не заглянешь в ее глаза.
 
А думаешь только о том, как бы ее не обидеть,
 
Не веря в то, что она действительно зла.
 
 
 
Ты можешь с ней расцвести и засохнуть,
 
Она сожрет тебя, как цветок тля.
 
Но все равно лучше уж так сдохнуть,
 
Чем никого никогда не любя.
 
 
 
(Дельфин «Любовь» — прим. автора)