Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера»
И он, муж, хлопнул дверью… Конечно же, он не собирался унижаться, просить вернуться к нему, обещать, что сумеет любить ее, любимую, еще больше, нежнее, чем любил… Он же — мужчина. Он же умеет писать рассказы, которые другие читают и удивляются: "Как хорошо, свежо, истинно…"
Как он мучился, как он страдал, хватался за голову, отшвыривал ногами табуретки, как пил и пробовал натужно веселиться, — тоже не стоит много говорить. Все это станет яснее ясного, если сказать следующее: "Не выдержал, дрогнул, жажда видеть, чувствовать, лелеять любимую оказалась злее мужской гордости и всех, завещанных от общественности призывов, в том числе и этого: "Жить втроем? Крайне непотребно! Чудовищно безнравственно!"
И тем не менее… Он знал, он верил, что и второй ее избранник мучается такой же страстной любовью к его единственной… И для него, второго, нет хода назад, а только к ней…
Что это такое? Что за "порча" такая напала на двух здоровых, крепких парней?
Но ведь вопрос можно поставить и чуть иначе: "Что же за чудо была эта молодая женщина, сумевшая разом, без особых усилий приворожить двоих?"
Тихо, тихо, поумерьте жар возмущения "порочностью создавшегося положения" и "ее безусловной распущенностью", товарищи записные моралисты. Опоздали гневаться и разоблачать. Свершилось. Конец жизни втроем пришел с той стороны, откуда его меньше всего ждали… Она заболела — и тяжело, и безысходно — раком крови… И умерла… И они вместе хоронили ее и оплакивали, а потом воздвигли камень, на том месте, где успокоилось ее хрупкое, источенное страстями и болезнью тело… И шли не месяцы, годы, но ни тот, ни другой не могли забыть свою единственную, неповторимую… И один из них, писатель, пристрастился к вину… И кое-кто из собратьев смотрит на него, пьяненького, "косенького" то ли с небрежной игривостью, то ли с насмешливым презрением… Им же невдомек, таким скорым на расправу, что пьют у нас по "забегаловкам" всякого рода не только от скуки, но и от великой тоски, от злой, безысходной любви к уже вроде несуществующей женщине… Возможно, они сами даже представления не имеют, что несмотря ни на какой "хрущевизм", "брежневизм", "плюрализм", своим чередом идет будничная жизнь и никем не отмененная, никому не подвластная любовь по-прежнему чарует мир, и сила ее способна не только "возносить высоко" отзывчивое, трепетное существо, но и бросать "в бездну без следа".
Срамите, неугомонные в своем стремлении всех выстроить по ранжиру и обрядить в серенькое этих трех, не пожелавших, а может, и не сумевших быть, как все! Ликуйте, праздные, никогда никого не любившие до звериного крика, до смертной муки, до потери инстинкта самосохранения…
Я же, когда бываю на том кладбище и вижу камень в цветах, — не испытываю ничего, кроме оторопи благоговения… Как перед недоступным, непостижимым моему разуму, весьма загадочным природным явлением. И когда при мне кто-то начинает открыто насмехаться над спивающимся писателем — я не молчу. Нет, не ругаюсь, толку-то, но немного придерживаю слишком бесцеремонную, в сущности, равнодушную скороговорку "певца" трезвенничества и всякой упорядоченности: "Не надо, не надо… Человек пережил драму. Человеку до сих пор тошно. Ни вы, ни я ему не судьи".
Когда же мы научимся, прежде чем судить кого-то, — сначала понять, вникнуть в обстоятельства, принять во внимание силу чувств? К добру ли то, что мы не робеем перед загадочностью жизни? Вряд ли… вряд ли…
“ВЕРНИТЕ МЯЧ В ИГРУ“
Вы помните, когда закатилась звезда "верного ленинца", первого секретаря ЦК КП Узбекистана Шарафа Рашидова? Вот тогда же рухнул пьедестал под "вечным" председателем Литфонда СССР Алимом Кешоковым. А "правил" он, отдадим ему должное, с весьма вельможным размахом и, если бы нашелся достойный момента бытописатель, он смог бы открыть народу не одну тайну в способах и методах разбазаривания писательских средств, которыми пользовался "непотопляемый" деятель "эпохи застоя…" И нынче даже как-то странно, что ни книжные магазины, ни газетные киоски не ломятся от очередных переизданий его трудов. А то помню, куда не заглянешь — всюду мелькает "Грушевый цвет" — роман, который, видимо, отвечал зову времени и был размножен миллионным тиражом "Роман-газетой"…
Так вот, вслед за Шарафом Рашидовым, вслед за первыми громами гласности… А сотворил это "чудо" писатель Виктор Тельпугов, председатель ревизионной комиссии Литфонда. Ошарашенные слушатели рты пораскрывали, озадаченные не на жизнь, а на смерть величием кешоковской расточительной и бесхозяйственной и абы какой деятельности.
Вполне вероятно, что многие из "ответственных" товарищей и зря, хотя весьма картинно, выражали изумление, ибо отлично знали, какой "верной" дорогой ведет Литфонд аксакал Кешоков. Во всяком случае, картина развернулась весьма неприглядная и очень даже позорная для тех, кому давно следовало ударить в колокол и честно сказать тому же Алиму Кешокову, чего стоит его деятельность для простого-рядового писателя на "оседланном" посту. То, что он охотно шел на выделение крупных сумм далеко не бедствующим литераторам — это еще полбеды… То, что его литфондовская дача в Переделкине украшена мрамором за счет того же Литфонда — это тоже спишем за счет слабости сего деятеля к красоте, как он ее понимал… Но "замороженные" стройки столь необходимых домов, где бы писатели могли жить и работать… Но век не ремонтируемые дома творчества…
Чем же занимался достославный "начальник" всех литфондовских сумм? Да ведь как ответишь… Если появлялся в кабинете — тут как тут телевидение. За интервью явилось. Почему же не восславить лишний раз трудящегося человека? Верно?
Но — застенчивость при сем присутствовала. До нас изредка долетали отголоски великого сражения за собственную скромность:
— Не надо, не надо, товарищи…
Не настаиваю на том, что Кешоковы и Рашидовы дружили домами. Однако знаю, что их дочки, между прочим, очаровательные, вместе учились и защищали диссертации в Институте иностранных языков, и дочь Шарафа Рашидова при мне приглашала их общую преподавательницу отдохнуть на папиной даче. Из чего я усвоил: папа Рашидов, помимо вилл в своей родной республике, имел на всякий случай и дачу под Москвой… Умели и умеют жить наши парттоварищи, если захотят…
Как я встретился с двумя дочками больших людей? Повод у меня был все тот же — печальный. По великой необходимости оказался допущен в "сферы"…
О чем же мы все с вами сильно пеклись все эти годы застоя? О восстановлении попранной справедливости? Так? И, конечно же, решили, что раз такое случилось с самим Шарафом Рашидовым, раз, к примеру, и Алим Кешоков исчез с горизонта без шума и крика — следовательно, "наша берет", значит, "разоблачен" он вполне по заслугам? Помню, писатели, сияя глазами, поздравляли друг друга с победой над кешоковщиной и строили планы, как, каким именно теплым боком к ним повернется Литфонд.
А нынче? Никто ничего не понимает. Только разводят руками. С одной стороны, с высоких трибун вновь раздаются бодрооптимистические прогнозы ближайшего светлого будущего, мол, стоит только заработать первичным парторганизациям и каждому коммунисту в ней, как мы наведем кругом порядок, поднимем экономику и все будут счастливы. С другой стороны, многотерпеливый советский народ обрадован Указом о присвоении звания Героя Социалистического Труда… вот именно… Алиму Кешокову.
Не знаю, как воспринял последнее сообщение весь наш народ, но как отнеслись к нему литераторы — лучше не рассказывать, ибо даже они, подчас весьма "отпетые" интеллигенты, способны, оказывается, употреблять уж очень недипломатичные слова и выражения. Хотя есть отдельные, я бы обозначил, дружелюбные реплики: