Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера»

Поразил меня тогда высотой слога и нетерпимостью к сущему, к тому же КГБ и правительству, — профессор Мустафаев. Он пламенно пообещал:
— Придет время, и твою урну, дорогой друг наш, Александр Евгеньевич, положат в золотую капсулу и захоронят в Крыму, на самом почетном месте, и толпы благодарного татарского народа будут идти к тебе нескончаемым потоком!
Примерно в таком вот роде… Я, признаться, чувствовал, что "попался". Один среди не очень-то и своих, бесцеремонно захвативших гроб с порученным моим попечениям телом, судя по всему, вовсе не собирающихся считаться со мной и дальше. Потому что, едва сошел с возвышения казанский профессор, — там очутился новый оратор. Потом еще, и еще. Толпа гудела сдержанно, сурово, но одобрительно после каждой речи. Я попытался было подать голос: мол, пора бы, товарищи, и продолжить обряд похорон согласно ритуалу, то есть, видите ли, есть же договоренность с крематорием, когда сжечь тело…
Мне никто не ответил. Меня словно не слышали. Я со своими проблемами существовал для них в четвертом измерении и не обладал, значит, способностью привлечь к себе внимание. Но имел полную возможность поражаться единению многих сотен людей, их энергии отрицания, внутренней несломленности и готовности отстаивать свои принципы несмотря ни на что.
Вполне возможно, что кое-кто из них после этого заполненного митинга угодил под суд и в тюрьму, в лагеря, как "враг народа" или как там тогда это поведение обозначалось. Во всяком случае, той темной зимней ночью, под холодным звездным небом не нашлось силы, способной противостоять пылкой искренности их крамольных речей. Из "тихих" слушателей нас было только двое — я и усопший. Остальные в братском единстве поднимали сжатые кулаки, символически изображая, по всей вероятности, готовность стоять на своем до конца, вскрикивали одобрительно, если слова очередного оратора особенно нравились…
Что же мне оставалось? Терпеть… Но на это-то я и не имел никакого права, о чем меня уведомил вдруг вынырнувший из толпы председатель Литфонда СССР.
— Вы не справляетесь со своими прямыми обязанностями! — пробормотал он рассерженно и резко. — Довольно чего-то ждать, прерывайте митинг и хороните!
Легко сказать! А как противостоять этой могучей, властной толпе?
В этот момент на возвышение прорвался черноголовый кудрявый парень с гневно сверкающими глазами.
— Дорогие братья! — позвал он…
И тут я почему-то решил, что самое время сообщить собравшимся о необходимости заканчивать выступления. С трудом подобрался поближе к черноголовому и умоляюще проговорил:
— Время позднее… Как-то нехорошо… давайте успокоим усопшего…
Парень стремительно развернулся ко мне, пригляделся и сквозь скрипнувшие зубы яростно, презрительно приказал:
— Заткнись! Или я тебя зарежу, как свинью!
И я дрогнул, я испугался. Расчета быть зарезанным, как свинья, у меня не было никакого, я получал тогда за свою работу семьдесят рублей в месяц и за эти деньги умирать? Несерьезно как-то…
Одним словом, я "заткнулся". И разозлился. Почему за все про все в этой малопонятной истории должен отвечать именно я? Тем более, что здесь находится мой большой начальник — председатель Литфонда. И те самые "помощники" из КГБ, которых более всего должно касаться происходящее. Если уж им очень все не нравится — пусть действуют по своим инструкциям, проявляют положенную по штату сноровку и личное мужество.
Я бросил все и убрался восвояси.
Нехорошо поступил? А кто говорит, что хорошо? Всю ночь не спал, глотал таблетки. Утром пришел в Литфонд. С председателем встреча вышла, суше не придумаешь… Но дело есть дело. И он его доводил до конца.
— Списал, что на лентах? Где бумажка — дай.
Я вытащил скомканный листок. Он положил его на стол, расправил и, вчитываясь, вдруг улыбнулся…
Я осмелел и рискнул оправдаться:
— Мне сказал парень, который выступал, черный такой татарин: "Зарежу, как свинью". Кто этот бандит? Он мог зарезать, что ему…
 
— Сын Якира… Так что у нас с Никитой Сергеевичем Хрущевым несколько разные воспоминания о молодом Петре Якире. Никита Сергеевич так, приблизительно, рассказывал:
— Я выступал в Сочи. Ко мне пробился очаровательный кудрявый мальчик и спросил: "Что же вы сделали с моим отцом?". Что я мог ему ответить?
Насколько мне известно, плачевно закончился тогда митинг для буйного сына "врага народа" — его посадили…
Нет, не уверен, что "благодарные народы" до конца выполнили свое обещание усопшему А. Е. Костерину, идейному вдохновителю так называемой "группы справедливости", чья судьба — образец излома. Ведь он был когда-то главным редактором "Правды"… С золотой капсулой прах его остался незнаком…
Но дело не в этом, нам, людям, вообще свойственно обещать больше, чем можем выполнить.
Мне лично, много и разного узнавшему с той поры, те "криминальные" спецпохороны в глухую зимнюю ночь, то удивительное единство отверженных и униженных властями дали много для того, чтобы, несмотря ни на что, уважать и ценить человеческое противостояние казенной фальши. Люди, не утратившие сострадания друг к другу, веры в свою идею — многого стоят. Пока человек способен бороться — для него еще ничего не потеряно. В сущности, те похороны, "организованные" властителями, вся та сцена под звездными небесами, темный гроб с утлым телом семидесятипятилетнего еретика, незадолго до того исключенного из Союза писателей и из партии, — Шекспир и не менее того… И убого, и величественно, и нелепо, и торжественно… Можно ли забыть? Нет, никогда.
  
“ЛИШНИЕ“ ЛЮДИ
 
Каждый человек рождается для счастья… Во всяком случае, думаю, нет таких, кто решил непременно страдать, маяться, быть оскорбленным и униженным. Человеку, если он психически здоров, свойственно самоутверждаться. И хочется, очень хочется радостей…
Конечно, не исключаю, что среди великого множества народа встретится и сознательный страстотерпец, который во имя высокой идеи претерпевает и муки, и страдания, и злые наветы, и насмешки…
А поэт? Разве он не рассчитывал на признание, когда писал свои стихи? Искал нужную рифму? Радовался, если вдруг откуда-то являлась замечательно точная строка? Поэт, творец, может быть одержим особой верой в свое предназначение и в конечное счастье!
В представлении тех, кого много раз мы небрежно именуем обывателями, поэт — это нечто… И его жена — тоже нечто… Нечто возвышенное, почти недосягаемое и потому, что тут замешаны некие загадочные существа — музы, и потому, что образ жизни поэта, по их мнению, совершенно особенный… Ну да, это знает любой — подчас поэты выпивают, даже пьют… Зато в остальное время, в отличие от прочих смертных, они одержимы божественным вдохновением, их пылкие души терзают могучие страсти, их мозг кипит в огне каких-то сверхозарений… И какое же счастье, выходит, быть женой поэта!
Но жизнь-то куда сложнее и суровее… И для поэтов исключений не делает. Известно, какую яркую, но многотрудную судьбу выбрал себе Александр Блок, гениальный поэт, провидец… Какую неподъемную ношу кинула судьба на плечи Осипа Мандельштама…
А кому-то все равно их доля, несмотря ни на что, кажется сладкой, потому что их "преследовала" слава… Слава "преследовала" и большого поэта Анну Ахматову, да только "в довесок" к славе ей пришлось пережить гибель от пуль ГПУ мужа, поэта Николая Гумилева… Впридачу к славе она должна была стоять у железных тюремных амбразур и пытаться передать хоть что-то арестованному сыну… Прикиньте на себя ее горе, попробуйте, как пишут, "нести его достойно".
А она — несла его именно так. Она любила, любила и продолжала любить, и писала в тридцать восьмом:
 
 
Годовщину последнюю празднуй —
 
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
 
Нашей первой зимы — той, алмазной —
 
Повторяется снежная ночь.
 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
И трепещет, как дивная птица,
 
Голос твой у меня над плечом.
 
И внезапным согретый лучом
 
Снежный прах так тепло серебрится.