Возвращение не гарантируется

Вокруг толпятся человек пятнадцать полицейских, следственных и прокурорских начальников, снуют туда-сюда шустрые опера, да и бандиты расхаживают уверенно и вальяжно, как у себя дома. А ведь никого здесь быть не должно, иначе все следы затопчут! И старший на месте происшествия именно он — следователь СК Павел Егорович Колтунов, — это он должен убрать лишних людей и принять меры к сохранению следов и вещественных доказательств… Но как зеленый щегол может удалить своего прямого начальника полковника Королева, главного «убойщика» Гамаева, прокурора района Крячко и заместителя прокурора Москвы Заколбина, которые озабоченно расхаживают вокруг трупов? Или оперативников, на которых, по большому счету, и лежит раскрытие этого преступления? Или бандитов, которых никто не трогает и которые внушают страх одним своим видом?
В конце концов он принял решение, правда, не процессуальное, а логическое и философское: не надо проявлять излишнюю активность! В конце концов, начальники все следы не затопчут — не первый раз на осмотр выехали. А его дело — протокол составить, что он и делает! Плохой или хороший протокол получится, сказать трудно. Только какой с него, Колтунова, спрос, если он работает без году неделя? Хотели хороший протокол — надо было кого-то из важняков поднимать… Короче, за упущения с него строго не спросят, а если начнет полковникам указания давать, то растопчут, как букашку никчемную…
Изображая полную компетентность, Павел Егорович подошел поближе к трупам, нагнулся, посмотрел вроде со знанием дела, чтобы поглядывающие издали начальники оценили его старательность и профессионализм.
— Ну, что тут у вас, товарищи эксперты? — спросил твердым голосом. — Картина проясняется?
— Не особо, — пробурчал худой, как жердь, судебный медик Тонков, со щелчком снимая резиновые перчатки. — Странные трупы. Признаков насильственной смерти нет. Я бы подумал, что их отравили, но отравленные в таких позах обычно не лежат…
— Да, много непонятного, — согласился пожилой дядя с жидкой седой бородкой — криминалист Илизаров, который дорабатывал последние месяцы перед пенсией. — Вот у этого типа в руке пистолет, из него пахнет порохом. Значит, недавно стрелял. Судя по следам и обстановке, с близкого расстояния — в единственного противника. А почему не попал? Выстрел только один, я заглянул в магазин. Почему же еще не пальнул? И гильзу не нашли. Где пуля — неизвестно, где гильза — тоже… И как этот единственный противник справился с тремя здоровенными, да еще вооруженными «быками»?
— Ничего, — сказал Тонков с кислой гримасой. Впрочем, может быть, это его обычное выражение лица, как у многих лиц такой профессии. — Вскрытие покажет!
— Не только у тебя вскрытие все показывает, — криминалист зевнул. — Я тоже вскрою пушку и разберусь. А сейчас пора по домам!
— Это верно, — кивнул Колтунов, составляя в уме нехитрый план. Подойти к руководству, пересказать то, что услышал от экспертов, — все-таки фактура интересная… Задокументировать пистолеты — и можно уезжать…
Но не все в жизни так просто. К нему неожиданно подошел один из многочисленных оперативников — важняк из убойного отдела. Звали его Громобой — то ли за громкий командный голос и напористое поведение, а может, за что-то еще… Невысокого роста, плотный, небрежно одетый, с одутловатым лицом и большими, навыкате глазами, он знал всех, и его все знали, во всяком случае, он запросто здоровался за руку и с прокурорами, и с бандитами. Колтунова он тоже знал, а Павел Егорович знал его, потому что самым первым заданием молодого следователя была проверка материала о превышении полномочий майором полиции Сергеем Сергеевичем Николаевым, который и носил прозвище Громобой.
Суть дела была проста, как хрустальная пепельница: опрашивая подозреваемого в квартирной краже несовершеннолетнего Ковырина, Сергей Сергеевич, со слов подростка, ударил его завернутой в полотенце хрустальной пепельницей в ухо, после чего из уха пошла кровь. Перфорация барабанной перепонки у подозреваемого действительно имелась, увесистая пепельница стояла у оперативника на столе, и полотенце висело на вешалке в углу кабинета, поэтому Павел Егорович, как его и учили в вузе, предложил майору Николаеву дать явку с повинной и активно способствовать расследованию преступления, что позволит смягчить наказание. В подтверждение своих слов он открыл Уголовный кодекс и показал Николаеву шестьдесят первую статью, которая и обещала такую преференцию. Но Николаев не заинтересовался предоставляемой ему замечательной возможностью и пояснил, что бить подозреваемых строго запрещено законом, а тем более несовершеннолетних, и уж тем более пепельницей, поэтому он никак не мог совершить такого беззакония! А если бы он все-таки ударил этого подлеца пепельницей в ухо, то тот прямо на месте отбросил бы копыта и не смог его оговаривать! Но такого произойти никак не могло, потому что у него рука бы не поднялась даже на такого негодяя, как состоящий на учете в полиции Ковырин!
 
Колтунову это объяснение показалось малоубедительным, но все остальные, включая начальников как в полиции, так и в СК, в него поверили, тем более что вина Ковырина в краже подтверждалась достаточными доказательствами. Дело кончилось отказным материалом, а Громобой на всех углах со смехом рассказывал, как зеленый следак «колол» его на явку с повинной. Особенно веселило рассказчика и слушателей, что Паша показывал шестьдесят первую статью УК, которую сам Николаев использовал чаще, чем новичок успел сходить в туалет за время пребывания в должности следователя.
И вот сейчас Громобой подошел к молодому следователю на месте серьезного преступления. Обычно он всегда держал во рту или в руке зажженную сигарету, а одежда постоянно была осыпана пеплом. Но не сейчас.
— Привет, молодой! — небрежно поздоровался он. — Дай сигарету!
По закону следователь — главное лицо на месте происшествия, все остальные участники осмотра, в том числе и опера, должны ему подчиняться и, соответственно, выражать уважение или, как минимум, соблюдать субординацию. Поэтому Павел Егорович хотел было пресечь такое хамское поведение, такое откровенное панибратство, но не знал, как лучше это сделать. И надо ли делать вообще. Потому что закон — это одно, а практика — совсем другое. И Колтунов уже понял, что эти категории не только не сливаются и даже не идут параллельно, а расходятся, как железнодорожные пути на стрелочном переводе. Именно поэтому Громобой даже не потрудился спрятать злополучные пепельницу и полотенце, именно поэтому он смеялся над его попытками по закону провести проверку… И потом — он же действительно молодой!
— Не курю! — резко ответил он, решив, что теперь они квиты. Но Громобой не спешил отходить. Глянул с любопытством на ершистого следака, отряхнул по привычке куртку на округлом животе.
— Я же не спрашиваю, куришь ты или нет, — я просто попросил сигарету! А иметь курево должен и некурящий, и непьющий, и девственник, если он следак или опер! Потому что через сигаретку легче контакт с людьми устанавливать. Особенно с теми, кто под стражей. Когда человечек уже опух, он тебе за две затяжки такого расскажет, на что по воле за миллион не подпишется!
— Ну, ты же не под стражей… — Колтунов сдержался и в последний миг не выпустил вертящееся на языке слово «пока»…
Но Громобой его понял, посмотрел с интересом и усмехнулся.
— Знаю, о чем ты подумал! Тьфу-тьфу-тьфу! — Он постучал себя костяшками пальцев по лбу. И на удивление доброжелательным тоном продолжил: — А что это тебя на такое дело подписали? Надо было Васильева или Кружилина…
Павел Егорович показал пальцем в сторону собравшихся в кружок руководителей правоохранительных ведомств.
— Откуда я знаю? Спроси вон у тех дяденек…
— Тоже верно, — кивнул опер. — А знаешь, кто там валяется?
Он кивнул в сторону трупов, не уточняя, кого именно имеет в виду. Впрочем, ясно было, что не охранников.
— Не знаю, — пожал плечами молодой человек. — Откуда я могу знать?
— Это сам Рыбак, — сказал Громобой. — Слышал?