Техник-ас

– Ну так что с вами делать, граждане предатели?
Я пристально посмотрел им в глаза. Молодцы, взгляд не отвели.
– Да пристрелить их, товарищ майор, и всех делов. Время ещё на них тратить. – Молодец Рита, обозначила, кто есть кто.
Тот, имя которого я ещё не знал, весь как-то сдулся. Плечи его опустились, голова поникла. Он тяжело вздохнул и произнёс:
– Стреляйте, товарищи. Мы всё понимаем. Только дайте вначале рассказать, ради чего мы вас разыскивали.
Мы с Ритой развели этих двух кадров в разные стороны, и, пока она стерегла одного, я допрашивал другого. Вернее, даже не допрашивал, а выслушивал, потому что они оба старались выговориться по полной. Мне оставалось лишь задавать уточняющие вопросы.
От них я и узнал о том, что натворил расстрелянный нами эшелон на станции. Влетев на полной скорости, он на стрелке сошёл с рельсов и врезался в цистерны с топливом, сминая их и сам сминаясь в гармошку. Вагоны наползали один на другой, и тут разлитый бензин полыхнул. Почти сразу рванули детонировавшие снаряды и авиабомбы. Взрыв разметал остатки вагонов, и волной пылающего бензина накрыло эшелон, везущий к фронту солдат. Спастись почти никому не удалось. Стоящий там же на соседних путях состав с танками тоже весь искорёжило. Некоторые танки, в том числе и тяжёлые «тигры», восстановлению не подлежат.
Станция до сих пор не может работать в полном объёме. Смогли лишь пробросить одну ветку пути, да и ту временно. Водокачку, уничтоженную взрывом, пока не восстановили. В прилегающем посёлке действует комендантский час. Все посты усилены и выставлены дополнительные. Немцы прочесали все окрестности, но безрезультатно, и теперь срывают злобу на местных жителях, без лишних разговоров расстреливая и вешая всех, нарушивших комендантский час.
На усиление охраны из-под Жлобина, из деревни Красный Берег, перебросили ту самую «Русскую дружину», набранную из числа советских военнопленных. По словам Сергея и Николая (так звали второго), тех, кто искренне хотел служить немцам, были единицы. В основном туда шли для того, чтобы спастись от побоев и издевательств, а также от отправки в Германию в лагеря смерти.
А вот от той части их рассказа, ради которой они и искали партизан, у меня буквально зашевелились волосы на голове [112].
В самом начале войны немцы заняли крупную белорусскую деревню Красный Берег. Почти сразу в старой помещичьей усадьбе был оборудован военный госпиталь. Вскоре всем, кто умел, а главное, хотел думать, стало понятно, что блицкриг забуксовал, и война принимает затяжной характер. Количество раненых солдат и офицеров всё увеличивалось.
В конце сорок второго – начале сорок третьего года, после ряда поражений, остро встал вопрос о донорской крови, которой катастрофически не хватало. И тогда гитлеровцы нашли, как им показалось, идеальный выход из создавшегося положения. Они решили брать кровь у… детей. У детей тех самых славян, которых сами же считали неполноценной расой. Видимо, сильно прижало.
Рядом с госпиталем появился детский концентрационный лагерь, куда со всей округи свозили изъятых у родителей детей. Брали не всех, а только детей в возрасте восьми-четырнадцати лет: в этот период в организме ребёнка идёт гормональная перестройка, и кровь имеет самые сильные свойства.
При поступлении в лагерь детей осматривали на предмет заболеваний и делили на две группы. В первую отбирали детей с первой группой крови, у них забирали сразу всю кровь. Вторая группа предназначалась для многократного забора крови. Ещё часть детей отправлялись в другие госпитали, в том числе в Германию, в качестве живых резервуаров с донорской кровью.
Был разработан ужасающий, бесчеловечный и садистский способ добычи крови. Ребёнку вводили веществоантикоагулянт и подвешивали под мышки, сильно сжимая при этом грудную клетку для лучшего и более полного оттока крови. На ступнях делался глубокий надрез, либо глубоко срезалась кожа, либо ступни полностью ампутировались. Кровь стекала в специальные ёмкости и затем переливалась раненым немецким солдатам и офицерам.
 
Был ещё и другой, более «гуманный» способ. Добрые приветливые тёти в белых халатах клали ребёнка на специальный стол, руки просовывались в специальные отверстия, в вены втыкали иглы, после чего выкачивали всю кровь. При таком способе ребёнок просто засыпал. Навсегда. Трупы детей потом сжигали на костре [113].
В охране и администрации детского концлагеря вместе с немцами служили и украинцы, и белорусы, и русские, перешедшие на службу к немцам. Они, стараясь выслужиться перед своими хозяевами, отличались особой жестокостью и безжалостностью, особенно выходцы из Западной Украины.
Сергей с Николаем закончили свой рассказ, а я сидел в полном ступоре. О лагерях смерти, таких, как Освенцим и Дахау, в будущем слышали, наверное, все. Но мало кто слышал о детских донорских лагерях. По-видимому, в советское время об этом умалчивали, боясь вызвать волну ненависти по отношению как к немцам из того же ГДР, так и к отсидевшим и уже зачастую реабилитированным бывшим коллаборационистам из числа украинцев, белорусов и русских. Ведь были ещё живы родители, у которых дети пропали в годы войны на оккупированных территориях.
На Риту было страшно смотреть. Безжалостная машина смерти, которая могла абсолютно хладнокровно перерезать горло фрицу и сразу после этого пойти обедать, стояла, не моргая глядя в одну точку. Из глаз у неё непрерывным потоком текли слёзы.
– Нам старшина приказал во что бы то ни стало найти партизан и сообщить обо всём. Нужно детей спасать, – произнёс Николай после недолгого молчания.
Было видно, что и им обоим тяжело вспоминать всё это.
Я стряхнул с себя оцепенение. Сейчас не время для этого.
– Что за старшина? Кто он такой?
– Старшина Плужников. Ну, то есть бывший старшина. Он фельдфебель нашей первой роты. Нормальный мужик.
Мой дорогой читатель, прошу, прочитав эти строки, встань, почти минутой молчания память этих невинных детских душ, принявших страшную мученическую смерть от рук фашистских нелюдей в человеческом обличье, помолись о них как можешь. Пожелай им мягких облачков на небе у Боженьки.
Руководитель нашей подпольной ячейки, – подключился к разговору Сергей.
– Что же ты мне вот так сразу всё рассказываешь? – чуть прищурившись, посмотрел я на него. – А вдруг мы на немцев работаем?
– Не-ет, – усмехнулся он в ответ, – вы точно партизаны. Вы извините, но от вас двоих пахнет костром, будто вы рядом с ним ночевали. А от немцев пахнет душистым мылом.
– Так себе признак, но ты прав, немцам мы не служим. Где сейчас этот ваш старшина-фельдфебель?
– Так с нами, здесь, на станции. Мы через день в караулы ходим, а он за разводящего. Немцы ему доверяют.
– Передайте ему, что нам нужно встретиться.
Я развернул карту и попросил показать, где расположены посты.
– Значит, послезавтра вот здесь, – показал я на карте небольшой овражек в километре от крайнего поста. – Пусть приходит один. Если будет ещё кто, то всех перестреляем и уйдём. Так и передайте. Буду ждать его с полудня до шестнадцати часов. А теперь идите, а лучше бегом бегите: слишком долго вы здесь гуляете.
– Ты им веришь? – спросила Рита, когда два «дружинника» скрылись из вида. – Они же предатели. Им же слова свои подтвердить нечем.
– Ну так и ты свои слова ничем подтвердить не можешь, но я ведь тебе поверил и верю сейчас. А им нет, до конца не верю. Однако такое, что они нам тут рассказали, придумать невозможно.
– И что будем делать?
– Для начала нужно встретиться с этим фельдстаршиной, а там уже планировать что-либо. Ну а пока возвращаемся на базу. Кое-что заберём и идём к месту встречи. Нужно там всё осмотреть и подготовиться.
Если верна фраза, что рождённый ползать летать не может, то верно и то, что рождённый летать вряд ли станет первоклассным бегуном. Нет, наверное, исключения есть и в том и в другом случае, но это явно не про меня. Марш-бросок до схрона и далее до места предполагаемой встречи дался мне тяжко. И это ещё спасибо молодому телу, которое я старался поддерживать в хорошей физической форме. Рита держалась молодцом, хотя тоже вымоталась.